Восточное наследство, стр. 24
Она слышала эти имена, но они ничего ей не говорили. А тут, в этом странном доме у пузатого плешивого Миши, таких кассет навалом.
«Чего только не бывает на свете», — подумала Фатима.
Миша подкатил столик на колесах с закусками и бутылками. Кроме заказанного виски он выставил из своих запасов две бутылки сухого, бутылку коньяка и графинчик с вишневкой.
— Вот, нашел настойку. Еще мама делала.
Ее два года уже нет, один я на свете остался.
— Так всю жизнь с маменькой и прожил? — спросила Фатима, потягивая виски.
— Так получилось, — ответил хозяин.
— Всю жизнь без бабы? — не унималась Фатима.
— Была у меня девушка, но это длинная история, — сказал Миша и поставил кассету.
Комнату заполнили мощные звуки рояля. Затем вступил оркестр. — Чайковский. Рихтер играет. Удивительный музыкант, умный и чувственный. Редкое сочетание.
— Сделай потише и расскажи свою длинную историю. У нас времени хоть отбавляй.
— Что тут рассказывать. Она училась в консерватории. Тут, через дом. Я ее снимал. Мои лучшие снимки! Ах, какая это была модель!
— Ну, и куда она делась?
— Ушла искать лучшей жизни. Она материалистка, хотела иметь в руках весь мир. А я пытался увлечь ее другим, высоким, что за деньги не купишь.
— А что не купишь за деньги? — спросила Фатима и с интересом стала ждать ответа.
Миша ее забавлял. Таких чудаков она раньше не встречала.
Хозяин удивленно посмотрел на девушку, снял свои линзы-очки, протер их, подумал и сказал:
— Человечество за много веков накопило огромные богатства. Нет, не золото. Золото — это всего лишь металл. Просто символ и все.
— Какой символ? — Фатима не поняла, о чем ей говорят.
— Символ материальной ценности мира.
Я говорю о другом богатстве. Человечество в каждом веке рождало гениев. Иногда одного, иногда десятками. Гении наполнили кладовую человечества музыкой, живописью, литературой. Но, чтобы войти в эту кладовую, надо готовить себя с детства. Азбука чувств так же сложна, как высшая математика. Ее не постичь, не познав сложения и вычитания. Так же и в искусстве. Не научился человек понимать чувственный мир — остается нищим. Все кладовые гениев для него закрыты.
— Господи, какой ты зануда! Твоя девушка не зря от тебя сбежала. — Фатима заметила, как Миша смутился, достала из сумочки пачку «Мальборо» и закурила.
— Да, она вышла замуж за директора мехового ателье. В Ташкенте меховое ателье.
Смешно подумать…
— Вот я и угадала. Смени пластинку. Поставь что-нибудь попроще. У меня от твоего Чайковского скоро судороги начнутся.
Миша вынул кассету, покопался в ящике и поставил другую. Из динамика поплыл мягкий тенор: «Голубые глаза, в них горит бирюза и простор голубой, словно небо весной…»
Фатиме песня понравилась.
— Это кто поет?
— Лещенко. Тоже удивительный артист.
И судьба ужасная.
— Лещенко я слыхала. У отца была пластинка. «И с полей уносится печаль…»
— Это теперешний Лещенко. А того после войны чекисты расстреляли в Одессе.
Фатима молча слушала песню, потягивала виски и искоса поглядывала на Мишу. Какой чудной мужик, старый, а как ребенок. Беззащитный, некрасивый ребенок. Неужто не найдется на свете девчонки, которая его пожалеет?
— Иди ко мне, — сказала Фатима и скинула блузку.
— Что? — Миша покраснел как рак. Даже руки у него покраснели.
— Не понял? Иди ко мне. — Фатима, как ящерица, выскользнула из джинсов и осталась только в узеньком браслете трусов. Миша не двигался. Он стоял и смотрел на Фатиму расширенными близорукими зрачками.
Фатима подошла к Мише, взяла его за плечи и повела к кровати. Спокойно откинула покрывало, затем так же спокойно принялась раздевать хозяина. Миша стоял, не шевелясь.
Он не сопротивлялся, но и не сделал ни одного движения. Фатима расстегнула ему брюки, спустила их, усадила Мишу на кровать, сняла носки и смешные старомодные трусы, прозванные в народе семейными. Миша не шевелился.
Он ощущал себя птенцом, перед которым раскачивается змея, и завороженно смотрел на прекрасное тело девушки, на ее высокую налитую грудь, впалый живот, на ее немигающие зеленые глаза, шальные и бесстыдные. Покончив с нехитрым мужским гардеробом, Фатима повалила Мишу. И он так же, не шевелясь, лежал на белых крахмальных простынях, что вчера привез из прачечной. Фатима прильнула к нему и провела сосками по лицу, по волосатой Мишиной груди, опустилась ниже. Миша вздрогнул, и вдруг оцепенение прошло. Он обнял Фатиму, поднял ее голову, нашел губы, стал целовать ей грудь, шею, бритую щетинку внизу живота. Фатима глядела, как он близоруко тычется ей в бедра, и улыбалась.
Девушка давно научилась любовным играм.
В четырнадцать лет став женщиной, она повидала немало мужчин, но никогда раньше не испытывала к любовнику такую почти материнскую нежность. Она видела его покатые плечи, покрытые смешными веснушками, спину, поросшую бурой шерстью, прозрачную розовую плешь на его голове и вместо отвращения испытывала только умиление и нежность.
Двое суток до появления Тангиза они так и провели в постели. Миша иногда вставал, покачиваясь, одевался и шел за покупками. Вернувшись с новой порцией виски, всевозможных соков, фруктов и закусок, он, словно лунатик, раздевался, и все повторялось снова…
Через два дня Тангиз привез паспорт. Застав Фатиму в Мишиной постели, он удивленно выпучил глаза. Голая Фатима, не обращая внимания на парня, встала с кровати, достала из сумки сто долларов и, расплатившись за документ, направилась в ванную, прихватив сумку на всякий случай с собой. Миша смущенно напяливал одежду, от волнения не попадая ногой в штанину.
Через десять минут Фатима явилась одетая в дорогу, с сумкой через плечо, бросила Тангизу: «Поехали» — и, не попрощавшись с Мишей, вышла из квартиры. Тангиз, сбитый с толку поведением девушки, молча сопел за баранкой.
— С человеком в Москве договорился? — спросила Фатима, подкрашивая губы.
— Гарик. Машина «Хонда», номер АУ 18377, тут телефон. Позвонишь из Домодедова, тебя ждут.
— Спасибо, Тангиз. Ты все сделал точно.
Паспорт не липовый?
— Обижаешь.
— Прекрасно.
— А кроме благодарности мне ничего не светит? — Тангиз в первый раз отвлекся от дороги и посмотрел на пассажирку.
— Ты стольник за квартиру в карман положил? — Фатима ждала ответа.
— Какая тебе разница? Миша мой приятель. У нас свои счеты. — Тангиз снова уставился на дорогу. — По-моему, ты с ним рассчиталась выше крыши.
— А это не твое дело. У нас с Мишей любовь. Есть, Тангиз, на свете вещи, которые за деньги не купишь.
В самолете Фатима вспоминала счастливое близорукое лицо Миши и улыбалась. Такого подарка в своей жизни этот чудак никогда не получал и вряд ли когда получит.
Внизу под облаками поблескивал Каспий.
Самолет шел на Москву. А в старой ташкентской квартире сталинского дома на смятых простынях в одной штанине сидел Миша и слушал Чайковского в исполнении Рихтера.
10
Сева Кроткин, устроившись на террасе в огромном плетеном кресле индийской соломы, звонил в Лондон. Его сотрудник Фоня Михеев не отзывался второй день. Михеева Сева любил. Сообразительный, с очень обаятельной простоватой внешностью, Фоня не имел равных в решении мелких нудных вопросов, на которые у самого Севы уже не хватало сил и желания. Прочно уходя корнями в деревенскую вологодскую землю, Фоня в деловитой дотошности скорее напоминал немца. Он с трудом освоил английский язык и пользовался им, как ученый робот. Нюансов, шуток и подтекстов Фоня не понимал, и даже англичане, очень любившие подшучивать над иностранцами, быстро оставляли Фоню в покое. Обычно Сева сам ехал на главные переговоры, как трактор распахивал тяжелую целину, а затем запускал Фоню. Фоня методично боронил вспаханное поле, аккуратно удаляя из него камни, которые часто мешают потом успешно исполнить и завершить контракт. Михеев окончил юридический. Сева за счет фонда послал Фоню стажироваться в Америку и теперь имел прекрасного работника.