Расстрелять!, стр. 5
Пятикурсник, перекидывая ногу через забор, задержался, как прыгун в стоп-кадре, и вскинул ладонь ко лбу. Теперь в облитых местах он был крупно похож на Илью Муромца, высматривающего монгола.
– Ага, – сказал он, увидев три галочки. И не успело его «ага» растаять в природе, как он хлопнул Буратино по деревянным ушам ладошками с обеих сторон. Хлоп! Так все мы в детстве играли в ладушки.
Природа опрокинулась. Буратино, завизжав зацепившимися штанами, кудахнулся, пролетев до дна копну перекати-поля. А когда он пришёл в себя, среди тишины, в непрерывном колючем кружеве, он увидел луну. Она обливала.
Фрейлина двора
– Лий-ти-нант! Вы у меня будете заглядывать в жерло каждому матросу! – Командир – лысоватый, седоватый, с глазами навыкате – уставился на только что представившегося ему, «по случаю дальнейшего прохождения», лейтенанта-медика – в парадной тужурке, – только что прибывшего служить из Медицинской академии.
Вокруг – пирс, экипаж, лодка.
От такого приветствия лейтенант онемел. Столбовой интеллигент: прабабка – фрейлина двора; дедушка – академик вместе с Курчатовым; бабушка – академик вместе с Александровым; папа – академик вместе с мамой; тётка – профессор и действительный член, ещё одна тётка – почетный член! И все пожизненно в Британском географическом обществе!
Хорошо, что командир ничего не знал про фрейлину двора, а то б не обошлось без командирских умозаключений относительно средств её существования.
– Вы гов-но, лейтенант! – продекламировал командир. – Повторите! – Лейтенант – как обухом по голове – повторил и – Вы говно, лейтенант, повторите! – и лейтенант опять повторил.
– И вы останетесь гов-ном до тех пор, пока не сдадите на допуск к самостоятельному управлению отсеком. Пи-ро-го-вым вы не будете. Мне нужен офицер, а не клистирная труба! Командир отсека – а не давящий клопов медик! Вы научитесь ползать, лейтенант! Ни-каких сходов на берег! Жену отправить в Ленинград. Жить на железе. На же-ле-зе! Все! А теперь поздравляю вас со срочным погружением в задницу!
– Внимание личного состава! – обратился командир к строю. – В наши стройные ряды вливается ещё один… обманутый на всю оставшуюся жизнь. Пе-ре-д вами наша ме-ди-ци-на!!!
Офицеры, мичмана и матросы изобразили гомерический хохот.
Командир ещё что-то говорил, прерываемый хохотом масс, а лейтенант отключился. Он стоял и пробовал как-то улыбаться.
Под музыку можно грезить. Под музыку командирского голоса, вылетающего, как ни странно, из командирского рта, лейтенанту грезились поля навозные. Молодой лейтенант на флоте беззащитен. Это моллюск, у которого не отросла раковина. Он или погибает, или она у него отрастает.
«Офицерская честь» – павший афоризм, а слова «человеческое достоинство» – вызывают у офицеров дикий хохот, так смеются пьяные проститутки, когда с ними вдруг говорят о любви.
Лейтенант-медик, рафинированный интеллигент, – его шесть лет учили, все это происходило на «вы», интернатура, полный дом академиков, – решил покончить с собой – пошёл и наглотался таблеток. Еле откачали.
Командира вызвали к комдиву и на парткомиссию.
– Ты чего это… старый, облупленный, седоватый, облезлый, лупоглазый козёл, лейтенантов истребляешь? Совсем нюх потерял? – сказал ему комдив.
То же самое, только в несколько более плоской форме, ему сказали на парткомиссии и влепили выговор. Там же он узнал про чувство собственного достоинства у лейтенанта, про академиков, Британское географическое общество и фрейлину двора. Командир вылетел с парткомиссии бешеный.
– Где этот наш недолизанный лейтенант? У них благородное происхождение! Дайте мне его, я его долижу!
И обстоятельства позволили ему долизать лейтенанта.
– Лий-ти-нант, к такой-то матери, – сказал командир по слогам, – имея бабушку, про-с-ти-ту-т-ку двора Её Величества и британских географических членов со связями в белой эмиграции, нужно быть по-л-ны-м и-ди-о-то-м, чтобы попасть на флот! Флот у нас – рабоче-крестьянский! А подводный – тем более. И служить здесь должны рабоче-крестьяне. Великие дети здесь не служат. Срочные погружения не для элиты! Вас обидели? Запомните, лейтенант! Вам за все заплачено! Деньгами! Продано, лейтенант, продано. Обманули и продали. И ничего тут девочку изображать. Поздно. Офицер, как ра-бы-ня на помосте, может рыдать на весь базар – никто не услышит. Так что ползать вы у меня будете!
Лейтенант пошёл и повесился. Его успели снять и привести в чувство.
Командира вызвали и вставили ему стержень от земли до неба.
– А-а-а, – заорал командир, – х-х-х, так!!! – и помчался доставать лейтенанта.
– Почему вы не повесились, лейтенант? Я спрашиваю, почему? Вы же должны были повеситься? Я должен был прийти, а вы должны были уже висеть! Ах, мы не умеем, нас не научили, бабушки-академики, сифилитики с кибернетиками. Не умеете вешаться – не мусольте шею! А уж если приспичило, то это надо делать не на моём экипаже, чтоб не портить мне показатели соцсоревнования и атмосферу охватившего нас внезапно всеобщего подъема! ВОН ОТСЮДА!
Лейтенант прослужил на флоте ровно семь дней! Вмешалась прабабушка – фрейлина двора, со связями в белой эмиграции, Британское географическое общество, со всеми своими членами; напряглись академики, – и он улетел в Ленинград… к такой-то матери…
У-тю-тю, маленький
Службу на флоте нельзя воспринимать всерьез, иначе спятишь. И начальника нельзя воспринимать всерьез. И орет он на тебя не потому, что орет, а потому что начальник – ему по штату положено. Не может он подругому. Он орет, а ты стоишь и думаешь:
– Вот летела корова… и, пролетая над тобой, любимый ты мой, наделала та корова тебе прямо… – и тут главное, во время процесса, не улыбнуться, а то начальника кондратий хватит, в горле поперхнет, и умрет он, и дадут тебе другого начальника.
Но лучше всего во время разноса не думать ни о чем, отключаться: только он прорвался к твоему телу, а ты – хлоп, и вырубился. А ещё можно мечтать: стоишь… и мечтаешь…
– ЦДП!** ЦДП – центральный дозиметрический пост.
– Есть ЦДП!
Центральный вызывает, вот чёрт!
– Начхим есть?
– Есть.
– Вас в центральный пост.
Вот так всегда: только подумаешь о начальнике, а он тут как тут. Ну, теперь расслабьтесь. На лицо – страх и замученный взгляд девочки-полонянки.
– Идите сюда!.. Ближе!.. Нечего трястись! Вы – кто?! Я вас спрашиваю: вы – кто? Я вам что? Я вам кто?! Кто! Кто?!!
Про себя медленно: «Дед Пихто!»
– Почему не доложили?! Почему? Я вас спрашиваю – почему?!!
Ой! О чем он?
– Очнитесь, вы очарованы! Я спрашиваю: где? Где?!
Под «где» такая масса смешных ответов, просто диву иногда даешься. Но главное, чтоб на лице читался страх – за взыскание, за перевод, за все. Пусть читается страх. А внутри мозг себе нужно заблокировать. Сейчас мы этим и займемся, благо что времени у нас навалом. Прекрасные бывают блоки. У некоторых получается так хорошо и сразу, что трудности только с возвращением в тот верхний, удивительный мир. Например, он к тебе уже приступил, а ты представляешь себе арбуз. Тяжелый. Попочка должна быть маленькой, это я про арбуз, а маковка – большой. Только тронешь – сразу треснет. И вгрызаемся. И потекло по рукам. Можно теперь немножко посмотреть, что там он делает.
– Когда?! Когда?! Когда это случилось?!
Ой, что тут творится. Ой, сколько слюней.
– … в приказе! Не сойдете с корабля! Сдохнете!!! Да! Я вам покажу!..
Интересно, что…
– Я вас научу!
– Интересно, чему…
– Выть у меня будете!
Ах, этому…
– Выть!!! И грызть железо! Вот вам сход, вот!
Ой, какие неприличные у нас жесты.
– Вот… вам перевод! Вот… вам… в рот… ручку от зонтика! Обсосетесь!!!
Ну что за выражения. И вообще, Саша, с кем ты служишь? Где мама дала ему высшее образование?
– Запрещаю вам сход навсегда! Сгниете здесь! ВОТ ТАК ВОТ! Чего нос воротите?! Чего нос… каждый день мне доклад! Слышите? Каждый божий день!