Расстрелять!, стр. 17
Конечно, можно вычислить отдельные эпизоды, фрагменты, если он ездит ежедневно, но полностью, так чтоб до конца вся картина, а потом спать спокойно, – вот это не получается.
Один, например, любит остановить машину, отловить офицера и проверить у него, не вынимая себя из машины, знание статей 82, 83 дисциплинарного устава. На всхожесть. Вот доложите, что изложено в статьях 82, 83 дисциплинарного устава.
Военнослужащего наблюдать интересно и полезно, а офицера – тем более. Народ вокруг бродит, а офицер тужится, как будто угорь на лбу давит усилием воли. И все это с таким перекосом внешности. «82, 83?» – «Да». Ну заклинило. Ну просто затмение какое-то. Ну, хоть убей. Вот сейчас только помнил. Только что – и оторвалось. Начисто. А ведь читал же недавно. И именно эти вот статьи – 82, 83.
Пот течет, жалкие потуги. Офицер, кстати, охотно потеет. Сердце у него бьется охотно, у офицера: прикажешь – забьется, прикажешь – не будет. У настоящего офицера.
А адмирал смотрит на него из машины и ждет. У этого адмирала была только одна положительная эмоция – красная рыба, остальные были задушены в зачаточном состоянии.
Следующего проверяющего, из того же третичного периода, того, как приедет, сразу же вези на свалку. Приедет он на свалку и скажет:
– Да у вас же здесь залежи! – все, можно увозить и предъявлять к оплате.
Слушали его, конечно, с трепетом, но никто так и не узнал: чего же у нас залежи. Эту тайну он унёс в могилу.
Был ещё один адмирал, такой же старый козёл, головенка трясется, а все ещё служит, бедненький.
Он любил слово «бардак». «Бардак, – говорил он, – у вас». И ничего, кроме бардака, ему на флоте обнаружить не удалось.
А был такой адмирал, который любил болты. Это был ежегодный проверяющий. Ему специально болт из нержавейки вытачивали, никелировали, на подставку вертикально – и сверху колпак из оргстекла.
Но каждый год болт должен был быть на несколько миллиметров длиннее и толще. Где-то на плавзаводе даже валялись чертежи этого чудовища. Вытачивали народные умельцы, «малахитовые шкатулки», а начальство подносило, слюнявя рукава.
Отслуживший болт он дарил окружающим. Позвонит, бывало, кому-нибудь из окружающих и спросит:
– Слушай, у тебя болт есть? Да нет, не такой. Сувенирный. На стол поставишь. – И дарил.
У него все были оболчены.
Но самый оригинальный адмирал, с самым большим комприветом, был тот, что нас в училище проверял. Маленький, седенький, толстенький, с белесыми ресницами, по кличке «Свинья грязь найдет».
Вот войдет он в роту, за ним – свита, дежурный, отупевший от ответственности, к нему на полусогнутых: «Товарищ адмирал…» – с рапортом, доложит, а он выслушает рапорт, наклонится к дежурному, шепотом скажет: «Свинья грязь найдет» – и отправится в гальюн.
Все, конечно, что его туда потянет, знали и готовились, но всегда забывали там что-нибудь, а он лез – всегда – в разные места и находил. Ну разве уследишь?
Однажды двинулся он решительно в гальюн, а свита за ним, торопливо друг друга огибая, а он – прямо в кабину. Те за ним сунулись, но он дверь закрыл. Молчание. Стоят все, смотрят на дверь, ждут.
Вдруг, из-под двери, раздается сдавленное: «Тяните». Никто ничего не понимает, но на всякий случай все шеи вытянули, как индюки, наблюдают. Опять сдавленное: «Ну тяните же!» Тут кто-то прорывается – самый подающий надежды, рвет на себя дверь кабины: шпингалет вырывается, дверь открывается и… перед свитой появляется на, пардон, дучке, пардон, адмирал, без, пардон, штатов. Орлом кочевряжится. И говорит адмирал умно: «Видите?» – те аж наклонились изо всех сил: «Где, где?» – аж вылезли все, а кому места не хватило, тот все на цыпочки, на цыпочки – и тянется, чтоб заглянуть.
Смотрели, смотрели и, кроме адмирала без трусов, ничего не увидели. Ну, зад у него морщинистый, как гармошка, со спаечным процессом. Ну и что?
– Вот! – говорит адмирал. – Сидит человек, а тут кто-то дёргает на себя дверь. А шпингалеты у вас дохлые, и дверь открывается, и у человека портится весь аппетит на это дело. Где же ваша забота о людях?
И тут все снова посмотрели на проблему со стороны двери, прочувствовали все до конца и задвигались шумно.
А адмирал встает, счастливый, штаны натягивает и заправляет в них все, что положено.
После этого нам такие засовы вставили вместо шпингалетов, что их можно было только вместе с очком вывернуть.
Подарок
Первый заместитель главкома спустился в центральный пост атомного ракетоносца.
Командир двинулся ему навстречу, переступая ватными ногами.
Заместитель главкома выслушал рапорт и сказал:
– Дальше третьего отсека не пойду. Дежурный, вода в трюме есть?
– Никак нет!
– Старпом, вода в трюме есть?
– Никак нет!
– Заместитель командира по политической части?
Заместитель командира проглотил слюну и замотал головой:
– Никак нет!
– Командир! Тоже «никак нет»?
– Так точно, никак нет!
– Ну пошли, посмотрим. Вода в трюме была.
– Переноску! – гаркнул первый заместитель главкома.
Переноска не загорелась – «преды» повылетали. Первый заместитель взялся рукой за аварийный фонарь, и у фонаря тут же отвалилась ручка.
– Та-ак! – сказал первый заместитель… Пока он шел по пирсу, в центральном искали ключ, ключ от сейфа живучести. Там лежал «традиционный подарок» – лодочка из эбонита. Ключ с перепугу куда-то сунули.
– Где ключ!!! – метался по центральному командир.
– Ключ!!! – он рявкнул так, что переборки срезонировали.
– Ломайте… ломайте… ломайте, – перебирая помертвелыми губами, бормотал, как в бреду, заместитель командира по политической части.
Ключ, наконец, нашли. Командир сам опустился на четвереньки перед сейфом. Ключ долго не попадал в скважину. Командир догнал первого заместителя главкома.
– Товарищ… адмирал… флота… вот… это вам… от нас… подарок… тради… ционный… – выдохнул он, задыхаясь.
Первый заместитель зажал «подарок» под мышкой.
– Я вас деру, а вы мне подарки суете? Ха-ра-шо! Я вас проверю по приходу…
Лодку две недели держали в море. Она ходила по квадрату – туда-сюда, пока не уехал первый заместитель главкома.
Ура!
Главком в сопровождении сияющей свиты неторопливо вошёл в столовую на праздничный обед.
Дежурный по столовой, в звании мичмана, двинулся ему навстречу. К этому он готовился всю ночь, постоянно бормоча вполголоса: «Товарищ Адмирал Флота Советского Союза, на первое приготовлен борщ по-флотски… Товарищ Адмирал Флота Советского Союза…» И вот он, час испытаний.
– Товарищ адмирал, – мичман не узнал свой голос, – на первое приготовлен…
Главком дослушал рапорт до конца; свита сочувственно заулыбалась, потому что мичман назвал главкома просто «адмиралом» и все. Это был страшный промах.
Главкому захотелось, чтоб мичман исправился на ходу и назвал бы, наконец, его полное воинское звание.
– Здравствуйте, товарищ мичман! – сказал главком.
– Здравия желаю, товарищ адмирал! – сказал мичман.
И снова промах.
Главком нахмурился и, демонстрируя безграничное терпение, поздоровался ещё раз.
– Здравия! Желаю! Товарищ! Адмирал! – мичмана замкнуло.
– Однако, – подумал главком и, продолжая держать руку у головного убора, поздоровался в третий раз.
В воздухе повисло молчание. Мичман понял, что что-то не так, но он не знал что; на лице его шла упорная работа, шел поиск верного решения, и, пока он шел, здесь были все самые глубинные процессы рождения человеческой мысли. Мичман исчерпался, он ничего не нашел.
– Ур-ра!!! – вдруг громко, но тонко завыл он, чуть приоткрыв искаженный страданием рот. – Ур-раа! Ур-ра!!!
Через полчаса он уже сидел в комнате отдыха вахты, привалившись к стенке и закрыв глаза, взмокший, безразличный, осунувшийся. Дрожь в коленях ещё долго не унималась. Праздники покатились своим чередом.