Моя сестра живет на каминной полке, стр. 3

— Что ты наделала!

Джас стала вся красная. Папа что-то кричал про Розу, тыкал пальцем в урну, расплескивая фруктовую воду по всему ковру. А мама сидела как каменная, уставившись на Джас, и глаза ее наполнились слезами. Я запихал в рот сразу два рулетика и еще одну плюшку сунул под футболку.

— Ну и семейка, — зло пробурчал папа, переводя взгляд с Джас на маму, а у самого на лице такая тоска.

Ума не приложу, чего он так расстроился. Подумаешь, прическа. И что такого плохого натворила мама, я тоже не понял. Роджер подъедал с ковра деньрожденский пирог. И зашипел недовольно, когда папа схватил его за шкирку и выкинул в холл. Джас бросилась вон и захлопнула свою дверь. А я успел съесть сэндвич и еще три плюшки, пока папа трясущимися руками прибирал остатки угощения для Розы. Мама не сводила глаз с пирога на ковре.

— Это я виновата, — пробормотала она.

Я покачал головой и прошептал, показывая на пятно от воды:

— Это же не ты пролила, а он.

А папа возьмет да как швырнет остатки еды в ведро, оно аж задребезжало. И снова принялся кричать. У меня даже уши заболели, и я убежал к Джас. Она сидела перед зеркалом, пристраивая так и сяк розовые прядки. Я дал ей плюшку, которую спрятал под футболку, и сказал:

— Ты очень красивая.

А она расплакалась. Девчонки такие странные.

После нашего праздничного ужина мама во всем призналась. Мы сидели на кровати у Джас и все слышали. Немудрено было. Мама плакала. Папа кричал. Джас ревела белугой, а я нет. ШАШНИ, снова и снова повторял папа, как будто, если долго орать одно и то же, скорее дойдет. Мама сказала: «Ты не понимаешь». Папа ответил: «А Найджел, значит, понимает». Тогда мама сказала: «Лучше, чем ты. Мы разговариваем. Он слушает. Он меня…» Тут папа оглушительно выругался, перебил ее.

Это тянулось ужасно долго. У меня даже левая нога затекла. Папа задавал сотни всяких вопросов. Мама рыдала в голос. Он называл ее предательницей и лгуньей. Сказал: «Это последняя, черт бы ее подрал, капля». И мне сразу захотелось пить. Мама что-то возражала. Папа старался ее перекричать. «Мало, что ли, эта семья из-за тебя натерпелась!» — рычал он. Рыдания вдруг прекратились. Мама что-то сказала, мы не расслышали.

— Что? — потрясенно переспросил папа. — Что ты сказала?

Шаги в холле. Снова мамин голос, тихий, прямо за нашей дверью.

— Я больше так не могу, — повторила она устало, будто столетняя старуха. — Будет лучше, если я уйду.

Джас схватила меня за руку. У меня аж пальцы заныли, так Джас их сдавила.

— Кому лучше? — спросил папа.

— Всем, — ответила мама.

Теперь пришел папин черед плакать. Он уговаривал маму остаться. Просил прощения. Загородил входную дверь, но мама сказала: «Пропусти». Папа умолял дать ему еще один шанс. Обещал стараться изо всех сил, убрать подальше фотографии, найти работу.

— Я потерял Розу, я не могу потерять тебя.

Но мама уже вышла на улицу. Папа крикнул:

— Ты нужна нам!

А мама крикнула в ответ:

— Найджел мне нужен больше.

И ушла, а папа со всей силы как треснет по стене, и сломал себе палец, и потом ходил загипсованный целый месяц и еще три дня.

3

Почту еще не приносили. Сейчас тринадцать минут одиннадцатого и уже сто девяносто семь минут, как я разменял второй десяток. Только что услышал какой-то шум за дверью, но оказалось, это просто молочник. А в Лондоне мы сами ходили за молоком и частенько оставались совсем без молока, потому что до супермаркета надо было пятнадцать минут ехать, а покупать что-нибудь в соседнем магазине папа отказывался. Потому что хозяин там мусульманин. Я-то привык к хлопьям всухомятку, а мама прямо стонала, если не могла приготовить себе чашку чая с молоком.

Пока что подарки у меня так себе. Папа подарил футбольные бутсы на полтора размера меньше, чем надо. Я сейчас в них, и ощущение такое, будто пальцы у меня в мышеловке. Когда я их натянул, папа улыбнулся, в первый раз за долгое-долгое время. Я не стал говорить, что мне нужны бутсы побольше, потому что чек он наверняка выбросил. Просто сделал вид, что они мне впору. Все равно меня никогда не берут в футбольные команды, так что мне их не слишком часто придется надевать. В лондонской школе я каждый год записывался на каждый просмотр, но меня никогда не выбирали. Кроме одного раза, когда вратарь заболел и мистер Джексон поставил меня в ворота. Я позвал папу на матч, а он погладил меня по голове, вроде как гордится мною. Мы проиграли тринадцать — ноль, но только шесть голов были по моей вине. Когда игра началась, я был жутко разобижен, что папа не пришел. А в конце — даже порадовался.

Роза купила мне книжку. Когда я вошел в гостиную, ее подарок, как обычно, лежал возле урны. Я как увидел, чуть не расхохотался — представил, как у урны вырастают ручки, ножки, голова и она топает в магазин за подарком. Но папа не спускал с меня очень серьезных глаз, поэтому я сорвал обертку и постарался скрыть разочарование, когда понял, что уже читал это. Я много читаю. В Лондоне на большой перемене я всегда ходил в школьную библиотеку. «Книги прекрасные друзья, они лучше, чем люди», — говорила наша библиотекарша. Не думаю, что это так. Люк Брэнстон целых четыре дня дружил со мной, когда они с Диллоном Сайксом поцапались из-за того, что Диллон сломал любимую линейку Люка, с эмблемой «Арсенала». Он сидел рядом со мной в столовой, мы с ним резались в карты на площадке, и почти целую неделю никто не обзывал меня Хренариком.

Джас ждет меня внизу. Мы с ней идем в парк играть в футбол. Она и папу звала:

— Пойдем, посмотришь, как Джейми обновит бутсы.

Но папа только хрюкнул и включил телевизор. Вид у него был как с перепоя. Я пошел проверить и, будьте уверены, нашел в ведре очередную бутылку из-под водки. Джас прошептала:

— Да он нам и не нужен, — а потом громко так: — Пошли поиграем!

Будто веселее ничего и не бывает.

Сейчас она крикнула мне снизу: «Ты готов?» Я отозвался со своего подоконника: «Почти», а сам и не двинулся с места. Хочу дождаться почты. Обычно ее приносят между десятью и одиннадцатью. Мама не могла забыть. У меня, например, так: важные дни рождения будто отпечатаны в голове несмываемыми чернилами — учителя иногда по ошибке пишут такими на электронных «досках». Но может, у мамы теперь, когда она живет с Найджелом, по-другому. Может, у Найджела есть свои собственные дети и теперь мама помнит их дни рождения.

Даже если я ничего не получу от мамы, бабушка мне точно что-нибудь подарит. Она живет в Шотландии, там папа и родился, и она никогда ничего не забывает, хотя ей уже восемьдесят один год. Хорошо бы видеться с ней почаще, потому что папа только ее одну и боится, и мне кажется, только она одна может заставить его бросить пить. Папа никогда не берет нас к ней в гости, а сама бабуля слишком стара, чтобы садиться за руль, и потому не может к нам приехать. По-моему, я на нее здорово похож. У нее рыжие волосы и веснушки — и у меня рыжие волосы и веснушки. И она такая же стойкая, как я.

На похоронах Розы во всей церкви только мы с ней вдвоем не ревели. По крайней мере, Джас так говорила.

До парка почти полтора километра, и всю дорогу мы бегом бежали. Я так понял, Джас хотела лишние калории сжечь. Бывает, смотрим с ней телевизор, а она вдруг ни с того ни с сего принимается ногами махать вверх-вниз, а после школы раз по сто приседает. Вид у нее прикольный: длинное темное пальто, ярко-розовые волосы. Несется мимо овец, а те на нее таращатся и кричат вслед: «Бе-е-е…»

Я на бегу все почтальона высматривал, потому что уже почти одиннадцать, а он до нашего ухода так и не показался.

В парке на качелях три девчонки качались, и разом все три уставились на нас, когда мы вошли. Прямо как крапивой обожгли своими взглядами, у меня лицо так и запылало, и я застрял у ворот. А Джас хоть бы что. Подлетела к свободным качелям и запрыгнула на сиденье своими черными башмаками. Девчонки вылупились на нее, будто она чокнутая, но Джас раскачивалась ужас как высоко и улыбалась, глядя в небо, словно все на свете ей по барабану.