Моя сестра живет на каминной полке, стр. 24

— Я спас тысячу четыре. Спокойный выдался денек.

Сунья сложила на груди руки и нетерпеливо вздохнула. Хиджаб в белых точках снежинок трепался на ветру. Она была раздосадована. И тогда я сказал:

— Спасибо.

— За что?

Я шагнул ближе:

— За рога, за то, что отомстила Дэниелу. А про себя добавил: «За все».

Сунья пожала плечами:

— Я ему мстила не за тебя, а за себя.

Она повернулась и пошла прочь, оставляя снегу глубокие следы.

15

Всю неделю я твердил папе, что ему надо прийти завтра в школу в три пятнадцать. Только бы он не напился. Не хочу, чтобы мы с мамой краснели из-за него. Она не ответила на письмо, но я знаю, что она приедет. Думаю, что приедет. Очень на это надеюсь. Вчера, просто на всякий случай, целый час и еще тринадцать минут держал пальцы скрещенными.

Джас сказала:

— Особенно не рассчитывай.

А я ответил:

— Мама ни за что не пропустит родительское собрание.

За сочинение от лица Иисуса мне поставили «отлично», и теперь мой ангел на седьмом облаке. Прямо не терпится, чтоб мама это сочинение прочитала.

Днем, когда я пришел из школы, на автоответчике мигал огонек. Мама! Наверно, хотела про завтрашнее собрание сказать. Руки так и чесались нажать на кнопку, но я удержался. На диване спал папа; рядом на подушке — урна, на груди под подбородком колыхалась при каждом вдохе-выдохе та картинка ко Дню отца. Я прикрыл дверь, покормил Роджера, почистил зубы, пригладил волосы. Я так давно не слышал маминого голоса и хотел выглядеть получше. Футболка с пауком вся измялась и засалилась, я ее потер мокрым полотенцем и побрызгал дезодорантом.

Когда все было готово, я подтащил к телефону стул и, сильно волнуясь, сел. Вытянул палец — на руку упал красный отблеск огонька на автоответчике. Рука застыла над кнопкой воспроизведения. Как я хотел услышать маму! Ужасно хотел! Но вдруг испугался. А если она звонила, чтобы сказать, что не приедет? Я решил сосчитать до тридцати, но не успел дойти и до семнадцати, а палец уже ткнулся в кнопку.

— Ой, здравствуйте! — удивленно проговорил женский голос. Наверное, не рассчитывал на автоответчик. Голос на мамин не похож, но ведь по телефону люди часто говорят совсем по-другому.

Я скрестил пальцы.

— Мистер и миссис Мэттьюз, с вами говорит мисс Льюис, классный руководитель Жасмин. Вы не волнуйтесь, ничего страшного, просто Жасмин не была в школе с прошлой пятницы. Я хотела убедиться, что она с вами, дома. Полагаю, ей нездоровится. Пожалуйста, позвоните мне вечером и дайте знать, куда она пропала и вообще как у нее дела. Если Жасмин больна, надеюсь, она скоро выздоровеет и в ближайшие дни мы увидим ее в школе. Спасибо.

Это не мама! Это не мама! Это не мама! — стучало в голове, и слова мисс Льюис никак до меня не доходили. Тогда я нажал кнопку повтора и послушал еще раз. И с каждым предложением челюсть моя отвисала все ниже и ниже. Джас вовсе не больна. Утром, как обычно, надела форму и отправилась в школу.

Меня точно пыльным мешком по голове огрели. Роджер запрыгнул ко мне на колени, подрагивая хвостом, похожим на зачарованную змею. Как в фильме про Аладдина. Их еще полным-полно в Африке и в других таких пыльных странах. Что же делать? Прогуливать школу — это не шуточки.

— Ты где была? — спросил я, когда открылась дверь и в прихожую вошла Джас.

Она глянула на меня как на дурака и фыркнула:

— В школе, конечно.

У меня от ее вранья даже щеки начали краснеть, а уши вспыхнули, будто огонек автоответчика.

— Не ври!

А она ядовито так отвечает:

— Не суй свой нос куда не просят!

Я говорю:

— Мисс Льюис звонила и оставила сообщение.

Джас охнула, стрельнула взглядом на автоответчик:

— Папа уже?..

— Нет.

— Ты ведь ему?..

— Конечно, не скажу.

Джас кивнула, приготовила себе чай, а потом и спрашивает, хочу ли я подогретой «Рибены». А это как раз моя самая любимая фруктовая вода.

Только она никак не рифмуется ни с Рождеством, ни с Санта-Клаусом. Я ответил просто «да», никаких вам «пожалуйста». Потому что еще злился на нее — во-первых, за вранье, а во-вторых, за то, что затеяла что-то без меня. А Джас подсела к кухонному столу и говорит:

— Прости, пожалуйста.

Я сказал: «Да ладно», а сам еще не простил. Обидно было, что она так быстро успокоилась. Как будто сказала одно словечко — и все в ажуре. Я вспомнил про Сунью и только сейчас понял, почему она не захотела надеть изолентовое кольцо. Она меня не простила, потому что я всего раз попросил прощения, а этого мало.

Меня так и тянуло выскочить из кухни, броситься сломя голову вниз по улице, потом вверх по холму — к ее дому, встать под окном Суньи и кричать: «Прости! Прости! Прости!» Пока она не глянет вниз сияющими глазами и не скажет: «Да ладно, пустяки». И по-настоящему простит меня. Но я же ничего этого не мог, вот и сидел у стола и ждал, что скажет Джас.

— Я влюбилась.

От неожиданности я поперхнулся «Рибеной» и всю футболку на груди залил. Джас похлопала меня по спине. Я отдышался и спрашиваю:

— В Лео?

Джас только кусала ногти. Я охнул, а она заерзала на стуле и выдавила:

— Что папа говорил… — глаза у нее наполнились слезами, — что папа тогда говорил в машине… Что Лео похож на девчонку… Что он гей… Никогда ему не прощу!

— Придется простить, — вздохнул я.

— Почему это? — Джас шмыгнула носом.

— Потому что он наш папа, — говорю.

А она:

— Ну и что?

Я опешил.

— Он наш папа, — повторил я. Не знал, что еще сказать.

— А мы его дети, — прошептала Джас.

Я не понял, к чему это она, и просто сжал ее руку. Такую холодную, худую.

— Когда папа бросил меня под дождем и укатил, я не пошла в школу. — Джас пристально разглядывала какое-то пятнышко на столе. — Я позвонила Лео, он смылся из колледжа и прикатил за мной. Мы весь день провели вместе. Так хорошо мне еще никогда не было! Про школу и думать не хотелось.

Я пододвинулся поближе, покачал головой:

— Школа — это важно. Очень важно. Мама говорила, хорошими отметками можно добиться всего, чего мы пожелаем. Мама говорила, что образование…

Джас оторвалась от пятна на столе и посмотрела мне прямо в глаза:

— Мама не живет с нами, Джейми.

Я хотел было снова напомнить про родительское собрание, про то, что, может, как раз сейчас мама собирает вещи и мечтает о том, как мы с ней встретимся. Хотел сказать: «Мама обязательно приедет. И будет ждать меня у школы, у англиканской начальной школы Эмблсайда, завтра ровно в три пятнадцать. Без Найджела». Но я не стал ничего говорить. Промолчал — в душе что-то шевельнулось, и мне вдруг стало страшно.

— Завтра пойду в школу, — сказала Джас. — Накатаю записку от папиного имени, и дело в шляпе.

— Обещаешь?

— Не сойти мне живой с… — начала Джас и умолкла.

Мы оба вспомнили про нашу мертвую сестру на камине. Тогда Джас встала и принялась мыть чашки.

— Прости, — снова сказала она. Пузырьки жидкого мыла смахивали на снег, и на морскую пену, и на шипучую «фанту». — За то, что врала и что школу прогуляла. И вообще…

А я сказал:

— Да ладно. — И теперь вправду простил ее.

— Просто это ужасно трудно. Трудно думать о чем-нибудь другом. Быть вдалеке от него. Когда-нибудь сам поймешь.

Я ничего на это не ответил, но подумал, что уже прекрасно понимаю.

Я попросил у Суньи прощения раз триста. А может, больше. Стоило миссис Фармер замолкнуть, я шептал: «Прости-прости-прости-прости-прости-прости-прости», без передыху. Почему-то не помогло — Сунья сидела грустная и молчаливая. На большой перемене мы только устроились на нашей скамейке, как Дэниел заорал:

— Эй, чурка! Будешь жрать карри на Рождество? — И запустил снежком прямо Сунье в голову.

Я хотел было ответить, но промолчал, а Сунья убежала и до конца перемены просидела в девчачьем туалете. По-моему, Дэниел догадался, что это Сунья насовала пиписек в его хлев, потому что он пристает к ней еще сильнее, просто проходу не дает.