Моя сестра живет на каминной полке, стр. 19
После обеда мы лазали по деревьям и качались на ветках. Дул ветер, листья вихрем кружились по саду, мчались по небу быстрые облака. Было свежо и привольно, словно Земля — большая собака, высунувшая голову в окно летящей на всей скорости машины.
— Твой папа англичанин? — спросил я у Суньи.
Она ответила, что он родился в Бангладеш.
— А где это?
— Рядом с Индией.
Я такого места даже представить не могу. Самое далекое, где я был, это Коста-дель-Соль в Испании. Там, конечно, жарче, чем у нас, в Англии, а в остальном очень похоже. Есть кафе, где подают «плотные английские завтраки», — я две недели подряд каждое утро ел сосиски с кетчупом. Поэтому я спросил:
— Там хорошо, в Бангладеш?
— Понятия не имею. Папе здесь больше нравится.
— А почему он сюда переехал?
— Мой дедушка приехал в Лондон в 1974 году искать работу.
Тащиться в такую даль, чтобы найти работу?
— Разве нельзя было пойти в бюро по трудоустройству в Бангладеш? — удивился я, а Сунья только засмеялась.
Мне вдруг захотелось узнать про нее все-все. Тысячи вопросов вертелись у меня на языке, первым соскочил такой:
— Как вы очутились в Озерном крае?
И Сунья, сидя на ветке и болтая ногами, рассказала:
— Дедушка велел папе много работать, не конфликтовать с законом и поступить в медицинский институт подальше от Лондона. Папа поехал в Ланкастер и встретил там маму. Они поженились и переехали сюда. Это была любовь с первого взгляда. — Она перестала болтать ногами и повернулась ко мне.
Все вопросы, которые мне хотелось задать, улетучились, как пар, который мы проходили на уроке естествознания.
— Любовь с первого взгляда, — повторил я.
Сунья кивнула, улыбнулась и спрыгнула с дерева.
К пяти я был дома. Когда открыл входную дверь, Роджер опрометью бросился на улицу, будто только этого и ждал. Холл весь заволокло дымом.
— Надеюсь, ты любишь поподжаристей, — сказал папа, когда я вошел в кухню.
Он накрыл на стол и зажег свечи. Джас уже сидела на своем месте с какой-то затейливой прической и широченной улыбкой. Я глазам своим не верил. Папа приготовил жаркое, и не имело ни малейшего значения, что курица сверху была вся черная.
Жареная картошка была слишком жирной, подливка пересоленной, а овощи недоваренными, но я съел все до последней крошки, тем более что Джас ни к чему даже не притронулась. Я бы и йоркширские пудинги съел, только они намертво пришкварились к противню. Было ужасно весело, в кои-то веки мы по-настоящему разговаривали. И тут папа завел речь о Сунье.
— А тебе известно, что у Джейми есть подружка? — спросил он.
Джас ахнула, а у меня похолодело внутри.
— Не может быть! — взвизгнула она.
Я покраснел как дурак.
— Это все дезодорант, — захохотала она. — Не иначе.
Папа подмигнул Джас:
— Ее зовут Соня, и, по-моему, она очень симпатичная. Первая любовь!
— Ну, па-а-ап… — протянул я обиженно-горделиво, вовсе не желая, чтобы он перестал.
Джас прокашлялась. Я знал, что сейчас будет, и вгрызся в куриную ножку точь-в-точь как пес Сэмми, а Джас сказала:
— Пока мы не ушли от темы, я хочу тебе кое-что сказать.
Папа положил вилку.
— У меня есть парень.
Папа уперся взглядом в стол. Джас резала морковку на маленькие кусочки. Я случайно залез пальцами в подливку и как раз облизывал их, когда папа, не поднимая глаз, сказал:
— Ладно.
Джас опять взвизгнула:
— Ладно?
А папа вздохнул:
— Ладно.
Я почувствовал себя вроде как не у дел и тоже сказал:
— Ладно.
Только никто не расслышал, потому что в это время Джас подскочила к папе, обхватила его за шею и поцеловала. Я такого еще ни разу не видел. Джас раскраснелась и выглядела такой счастливой, а у папы лицо стянуло непонятной мне тоской.
Джас мыла посуду и пела. Я перестал вытирать тарелки и посмотрел на нее в упор:
— Какой у тебя хороший голос.
— Я не собираюсь участвовать в этом дебильном конкурсе, — немедленно отозвалась она.
— Знаю.
— Тогда расскажи мне про эту твою подружку.
Я подумал про пятнышко у Суньи над губой, про ее блестящие волосы и сияющие глаза, про смеющиеся губы, про смуглые пальцы, и у меня как-то само выскочило:
— Она красивая.
Джас сделала вид, будто ее тошнит прямо в раковину с посудой, я хлестнул ее полотенцем. И мы расхохотались. В кухню пришел папа и сказал, чтоб мы прекратили дурачиться. Все у нас было как в нормальной семье, и в первый раз я не скучал по маме. Серебряный лев заглядывал в окно. Не знаю, может, это был Роджер, но мне послышалось довольное урчание.
12
Тысячи звезд над крышей нашего дома. Ни одного облачка. И толстощекая луна. Она напоминала блюдце с молоком, и я показал ее Роджеру. Тот увязался за мной на улицу и теперь устроился у меня на коленях, поглядывая на небо умными зелеными глазами. Нам обоим не спалось, и мне было приятно, что он пришел посидеть со мной. Я грел пальцы, запустив их в теплый мех Роджера, и чувствовал коленками, как стучит его сердце. Было темно, свежо и таинственно. Как в сарае. Интересно, что сейчас делает Сунья? Спит небось под тем синим одеялом, что я видел у нее в комнате два дня назад. Мне вдруг стало стыдно, что я про нее думаю. Я потряс головой, моргнул раза три и уставился в глубину пруда. Мне припомнились правила, нацарапанные на булыжнике, которым Бог запустил в того чудаковатого парня по имени Моисей.
Сегодня миссис Фармер сказала, что если мы хотим попасть в рай, то должны соблюдать Десять заповедей. Она сказала:
— Господь открыл их Моисею на горе, и мы всю жизнь должны следовать этим правилам.
Поначалу я слушал вполуха, потому что рай, если честно, не такое уж заманчивое место, на мой взгляд. Насколько мне известно, он просто забит всякими ангелами. Они там распевают псалмы, а вокруг все сияет, сияет. Надо будет непременно сделать так, чтоб меня похоронили в солнечных очках. Но потом миссис Фармер сказала:
— Пятая по счету — одна из самых важных заповедей. «Чти отца твоего и мать твою».
И у меня вдруг стало так муторно на душе. Уплетать треугольные сэндвичи на пару с мусульманкой — это что, почитать папу? Нет, нисколько.
Звякнули браслеты — Сунья вскинула вверх руку.
— А что будет, если нарушить эти правила? — выпалила она, не дожидаясь разрешения миссис Фармер.
— Не перебивай, — нахмурилась та.
— Тогда в ад попадешь? — не унималась Сунья, глядя на учительницу круглыми глазами. — А там дьявол, да?
Миссис Фармер побелела и скрестила на груди руки. Глянула на облака на стенде, потом на Дэниела. Тот в изумлении вылупился на Сунью — опять? Опять?! Сунья, не обращая на него внимания, почесала висок.
— А как выглядит дьявол? — сахарным голоском спросила она, и класс покатился со смеху.
Сунья даже не улыбнулась. Только таращила на учительницу круглые любознательные глаза. А у Дэниела рот был как большая черная буква «О» на красном лице.
— Ну, довольно! — сказала миссис Фармер. Слова прозвучали как-то странно, потому что она пропихивала их сквозь стиснутые зубы. Я даже подумал о сыре, который трут на терке. — Займемся другими заповедями.
Сунья подмигнула мне, а я подмигнул ей, но меня грызла совесть из-за этого пятого правила. Чти отца твоего и мать твою. Так Бог сказал. А я что? Подмигиваю мусульманке, как будто это нормально — делать то, что разозлило бы папу. До меня вдруг дошло: мой ангел может допрыгать по облакам до самого верха стенда — это неважно. Если кроме рая, вырезанного из золотого картона, есть еще и настоящий, мне туда не попасть, потому что я нарушаю заповедь. И почему-то я вспомнил про Розу. Не знаю, где пребывает ее душа, но если в раю, думаю, ей там одиноко. Я представил Розину душу, восседающую в полном одиночестве на белом облаке, — ни локтя, ни ключицы, ни родных, ни друзей. Весь день я не мог выкинуть из головы эту картинку, весь день меня из-за нее мутило. И уснуть я не мог тоже из-за нее.