Волшебная шубейка, стр. 23

В штрек, в боковой коридорчик, куда повернула подземная железная дорога, мы только заглянули. Вдоль одной его стены длинная вереница шахтёров кирками долбили уголь.

Все они были голые по пояс, а пот, ручьями струившийся по их телам, в красноватом свете рудничных ламп на стене, казался кровью.

— Пойдём отсюда! Я тебе краше виды покажу, — тянул меня дедушка Петер. — Пойдём, я тебя в наш подземный сад сведу. Вот где красотища-то!

В «саду» в самом деле было очень красиво. «Сад» этот — огромный зал, а все стены его усеяны цветами. И каких цветов тут только не было, в этом подземном цветнике!

Белые, жёлтые и фиолетовые их лепестки под лучами рудничной лампы вспыхивали всеми цветами радуги.

— А можно мне один сорвать, дедушка Петер? — восторженно вскричал я, дотрагиваясь рукой до стены.

— Можно, сынок, — засмеялся старик. — Только шахтёрских цветков руками не сорвёшь. Их киркой — по-нашему, кайлом — откалывать надо!

— Ну да, они же каменные! — догадался я, отнимая руку от холодных кристаллов.

Из подземного сада мы снова попали в тёмную ночную мглу.

Под ногами повсюду валялись обломки громадных камней, словно какой-то развеселившийся великан расшвырял их из озорства.

— Вон туда взгляни! — посветил на них лампой дедушка Петер.

Прямо перед нами лежала каменная плита с высеченным на ней крестом. Подле неё лежал маленький, словно игрушечный, шахтёрский обушок.

— Вот здесь и погребла шахта моего сыночка, — печальным голосом сказал дедушка Петер. — Огромной силищи был взрыв… — Вдруг старый шахтёр схватил меня за воротник: — Слышишь, рудничный «дрозд» засвистел?

Издалека действительно доносился какой-то странный звук — свист, смешанный с жужжанием шмеля. Я весь оживился и принялся вертеть головой во все стороны, надеясь увидеть в пустынном мраке удивительную рудничную птицу. А если бы мне ещё удалось и поймать её! Я бы её дома в канарейкину клетку поместил!

Густая сетка нашей лампы зарделась красным светом, словно раскалённая проволока, а свист становился всё пронзительнее и всё страшнее.

— Бежим, сынок! — подхватил меня в охапку дедушка Петер. — Рудничный «дрозд» на свободу вырвался! Он может нам сейчас на самом деле дать дрозда. Видишь, крылышком своим он уже успел ударить по нашей лампе.

Сзади нас, в конце коридора, глухо гудела стена. Словно кто с обратной стороны бил в неё огромной киркой.

Дедушка Нетер остановился на миг и, покачав головой, сказал:

— На старого Кюшмёди снова дурь нашла. Опять бедняга ищет клад в старом забое. Наверное, это он и выпустил на волю рудничный газ. Мы, шахтёры, этот газ за его свист «дроздом» прозвали.

Пока мы по штольне добежали до главного ствола, там уже суетились другие шахтёры. Если рудничный «дрозд» запел, берегись, рудокоп! Того и гляди, взорвётся отравленный газом воздух, разнесёт в пух и прах всю шахту.

Однако мы счастливо выбрались на поверхность. Над воротами рудничного двора, на высокой дикой груше, мяукал филин-пугач. Но мне его крик показался чудесным птичьим пением, а дикая груша — самым красивым деревом, какое я когда-либо видел.

ДАЛЬНОВИД

Когда я на другой день пришёл в школу, там уже все знали о переполохе, поднятом в шахте рудничным «дроздом». В каждом классе, кроме нашего, училось по поскольку мальчишек с рудника. И лишь маленький Посошок отмалчивался, как мы к нему ни приставали: «А ну, господин горный инженер, покажи свою науку!» Пети сказал только, что они живут на старом руднике и там у них никаких дроздов не слыхать.

Верно, Кюшмёди жил на старом руднике. Но ведь дедушка Петер стоял на своём, что именно там и свил своё гнездо коварный «дрозд». А в новую шахту рудничный газ проник через отверстие, которое старик Кюшмёди киркой продолбил в стене, разделявшей новый и старый рудники. Дедушка Петер сказал это же самое и нашему учителю, который после обеда попросил меня свести его на шахту.

— Но зачем Кюшмёди стал бы пробивать отверстие в этой стене? — спросил его учитель.

— Да вроде незачем, ваша милость, — пробормотал старый горняк. — Роется бедняга в земле — и только. Верно, сокровища ищет. С тех пор как у него разум помутился, он всё какие-то клады разыскивает.

— А отчего у него помутился разум?

Дедушка Петер недовольно пожал плечами.

— Кто ж это может сказать? Человек в вечном мраке жил. Сколько лет под землёй добывал свой хлеб насущный. Ни синего неба не видел, ни птичьих голосов не слышал, ни солнце ему не светило, ни роса лица не умывала. Шахтёр, он ведь как: слышит и видит только то, что у него там, внизу, под землёй. Но зато видит он и слышит много и такого, о чём люди здесь, наверху, и понятия не имеют…

Помолчав, дедушка Петер продолжал:

— Кюшмёди уже горным мастером был, когда я к нему в ученики попал. Старый забой в то время как раз последние свои деньки доживал. Скуповато стал давать уголёк. Вот управляющий рудником и решил прикрыть его. Только Кюшмёди всё ходил, доказывал: мол, должны где-то в штреках быть сокровища. Только их найти надо. Чтобы ему потрафить, мы ещё какое-то время помучились со старой шахтой. Да толку всё равно никакого не добились. Перевели нас на новый рудник. Кюшмёди же наотрез отказался переходить. «Не могу, говорит, расстаться с этими скалами, которые всю жизнь потом своим поливал. Разрешите, говорит, остаться мне жить на прежнем месте». Разрешили ему. И остался он там один-одинёшенек. Даже жена его не пожелала заживо себя хоронить, уехала с дочкой вообще из этих краёв. А Кюшмёди всё рыл, копал, пока в конце концов совсем не одичал. От полного одиночества. Мало-помалу люди и забыли, кем и чем он прежде был. И сделался он всеобщим посмешищем. Детишек его именем стращать стали…

Тут на шахтный двор вползли, тяжело скрипя, повозки. С них принялись сгружать странного вида машины. Дедушка Петер распрощался с нами.

— Насосы, — пояснил он. — Будем откачивать газ из шахты. С неделю провозимся, прежде чем снова можно будет в забои спускаться.

Молча возвращались мы домой. Всю дорогу меня подмывало рассказать учителю всё, что я сам знаю о Кюшмёди. Но тогда мне пришлось бы говорить и о шубейке, а этого я не хотел. Теперь я, правда, не столько боялся феи, что в наказание она сделает мои уши длинными, сколько наставника: посмеётся он ещё надо мной!

А через несколько дней учитель заставил меня вообще выбросить из головы и забыть всю эту историю с шахтой и Кюшмёди. Заставил очень простым способом, объявив перед классом:

— Ребята, каждый год на рождество я имею обыкновение дарить лучшему ученику четвёртого класса что-нибудь на память. В этом году один из вас, тот кто до рождества докажет нам, что он самый хороший учащийся, получит от меня дальновид.

Ну, в этот день мы уже больше ничего не слышали, что там рассказывал нам учитель. Все сидели и на пальцах подсчитывали, сколько недель осталось до рождества, и гадали, что за штука дальновид.

После урока мы это узнали. Учитель разрешил нам заглянуть в его кабинет, где находится этот самый дальновид. У него, как у фотоаппарата, было три ножки и длинная медная труба. А на обоих концах трубы по глазу из блестящего выпуклого стекла.

Лаци Таран, как человек, повидавший свет — его каждый год на рождественские каникулы отец отвозил в Будапешт погостить у бабушки, — сразу же закричал:

— Так это же телескоп! Я такой в Пеште видел, в магазине «Оптика». Астрономы через него на звёзды глядят.

Этого только и надо было господину наставнику! Ничто не выводило его так из терпения, как иностранные слова. Ведь он, бедняга, до того уже дошёл, что артезианский колодец называл не иначе как «водометной глубинной скважиной». Слово «трембита», казавшееся ему недостаточно венгерским, он заменил «медной гуделкой» и даже слесаря именовал «замочный умелец».