По тюрьмам, стр. 33
— Судить, Игорь, нужно за деяние, — поделился я с Игорем. — И, осуждая, не выходить за рамки деяния. Если требование перевоспитания было еще более или менее уместно в контексте советского (ханжеского уже!) общества, то в контексте сегодняшнего общества, где нет моральных критериев, какого перевоспитания требуют от бедняги заключенного? Может быть, тогда вначале накажем и перевоспитаем олигархов, состояния которых оцениваются в миллиарды долларов? При небольших преступлениях следовало бы наказывать прежде всего компенсацией. Украл на 600 рублей, будь добр, возврати потерпевшему 6 тысяч. И сиди в тюрьме, пока родственники не принесут деньги. Но когда принесли — выходи.
Наказание должно ограничиваться преступлением и не должно включать в себя осуждение за образ жизни или за предыдущие поступки. Понятие рецидива преступления следует исключить из судебной практики.
ГЛАВА 23
Суды не простаивают. Отсудят ряд текущих дел и уж влекут из глубины центральной тюрьмы новых заключенных. После Врубелей в облсуд стали возить Вовку Гончарука. Это тот самый, что сидел, положив голову на железный пюпитр в адвокатской, когда подняли к нам из изолятора Сочана. Еще мокрый он тогда был от болезни. Когда его стали возить в суд, выяснилось, что у Володьки не только нашли гранату, как он мне вначале объяснил. Оказывается, он стрелял в мента. А мент стрелял в Володьку. Потому Володька и сидит на спецу, ибо где же еще должны держать человека, поднявшего руку на работника милиции.
А вот подымал он руку или нет, это еще вопрос. Гособвинитель Николай Абрамов утверждает, что 8 сентября 2001 года Гончарук с товарищами якобы напал на двух черкесов, ехавших в автомобиле «Мерседес». На Тепличной улице «Мерседес» окружили четыре автомобиля. С битой, арматурой и карабином «Сайга» пассажиры автомобилей накинулись на черкесов. Михаил Нестеренко, подполковник, 40 лет, оперуполномоченный 3-го отдела Приволжского РУБОПа, помогал соседу чинить «ГАЗель». По совпадению он живет на Тепличной улице. Увидев избиение, милиционер закричал: «Прекратите! Милиция!» и побежал в дом за табельным оружием и удостоверением. Пока он бегал, «кто-то выстрелил в одного из черкесов, другой рванул через дворы и сараи. Размахивая удостоверением, подполковник пытался разогнать нападавших и потребовал, чтобы Гончарук бросил карабин. Якобы Гончарук именно и держал в руке карабин „Сайга“.
Дальше начинаются сложнейшие маневры, бегание и стрельба, заставляющие усомниться в правдивости милиционера Нестеренко и гособвинителя Абрамова. Гончарук якобы не бросил карабин и прицелился и выстрелил, но ловкий Нестеренко увернулся от пули. «Опасаясь за свою жизнь, милиционер выстрелил в воздух», — рассказывает гособвинитель. «Брось карабин и стой на месте!» — закричал Нестеренко. Гончарук не послушался, стал убегать, но на середине дороги развернулся «и опять выстрелил». Ловкий полковник и на этот раз увернулся. И выстрелил сам, но теперь уже по ногам Гончарука, а не в воздух. По тому, как дернулся Гончарук, понял: попал. Но раненый убежал с «Сайгой», у милиционера кончилась обойма, без новой не имело смысла преследовать вооруженного. Пока он бегал за обоймой и перезаряжал ПМ, Гончарук скрылся.
Нестеренко, оказывается, знал Гончарука давно, еще с 1991 года, когда тот работал сторожем на автостоянке у площади Советско-Чехословацкой дружбы. Знал кличку Гончарука. После первого выстрела он якобы крикнул: «Гончий, что ты делаешь, прекрати!» Был, оказывается, на месте и участковый милиционер, но без табельного оружия. Во время перестрелки он спасался за машиной, а после вызвал милицию и задержал одного из нападавших — шофера «Жигулей». Который не отрицал, что был на месте нападения, но сказал, что происшедшего не понял.
Что до черкесов, то один из них был ранен в ногу. Гончарук лежал в больнице. Ранение в ягодицу с проникновением в брюшную полость.
История более чем странная. Тем более странная, что Гончарук арестован только 29 июня 2002 года, только через девять месяцев. И совсем не за стрельбу по Нестеренко. Его задержали у собственного дома: в его машине нашли ручную гранату и магазин от «калашникова». Почему же, зная Гончарука лично, Нестеренко не арестовал его на следующий же день в сентябре 2001 года, если Гончарук стрелял по Нестеренко и ранил черкеса в ногу? Вероятнее всего, Нестеренко стрелял в Гончарука по каким-то личным мотивам и ранил его. И не беспокоился девять месяцев. По прошествии этого срока появились знаки, что дело может принять для подполковника плохой оборот. Тогда была придумана история с Гончаруком, бегающим с карабином «Сайга», расставлены лжесвидетели. А Гончаруку подбросили гранату. Нужен был повод для его ареста.
Володька сидит на спецу. Я стал невольным участником взятия пробы его характера. Мы стояли в феврале в адвокатской. Точнее, Володька сидел, положив голову на руки, а руки лежали на столе. А я стоял, наклонившись к нему, упершись руками в стол. Дверь в адвокатскую была открыта, поскольку конвойные уже приехали, и шел шмон. Мы с Володькой выходили первыми, потому нас и отшмонали первыми, и мы, вернувшись в адвокатскую, беседовали. О чем, не помню. Вдруг в адвокатскую заглянул конвойный милиционер из облсуда, довольно развязный старшина. У него особая примета: подковки на ботинках. Он ими стучит, когда ходит. «Что, Вениаминыч, объясняешь, мол, падла буду…», — начал старшина, обращаясь ко мне. Володька не дал ему закончить, он в гневе обернулся: «Я тебе не падла, мент! Иди отсюда, падлой меня называть!»
Я оторопел. Я таких речей в Саратовском красном централе никогда не слышал. Самое поразительное, что старшина потоптался и тихо ушел. Он понял, что неловко прервал беседу двух зэков и даже не стал объяснять, что «падла» относилось не к Гончаруку, но ко мне и было фигурой речи, а не оскорблением. Володька Гончарук возвысился в тот день в моих глазах, потому что неестественная такая храбрость не идет в пользу зэку, конечно. Любые проявления строптивости в тюрьме безжалостно наказываются. В тот же день в конвоирке облсуда я услышал, как старшина с подковками сообщил другому старшине вполголоса: «Гончарук фамилия. В шестую посадили». Ничего хорошего Гончаруку этот дележ информацией не обещал. Обращаться с ним конвой будет как можно жестче. А что касается судебной перспективы его дела, то за то, что якобы стрелял в мента, получит, пожалуй, Володька не меньше десятки. Не поможет и то обстоятельство, что у Володьки трое детей и он несудимый.
У Гончарука снесенный в сторону нос, широкое костистое лицо в ямах. Таким лицо остается обычно после многочисленных переломов костей лица. Володька — среднего роста. Такой себе одинокий партизан этого мира. Он предприниматель, а никакой не вор. Он держится просто и с достоинством. По каким-то непонятным признакам Гончарука принимали в свои все серьезные ребята нашей тюрьмы.
Если можно применить к тюрьме понятие «одет со вкусом», то Гончарук одет в тюрьме со вкусом в многочисленные и многообразные черные тряпки. Он снимает их, как кожуру луковицы, на шмонах, возвращаясь в адвокатскую с грудой одежды. Ничего хорошего впереди не предвидится у этого независимого человека в черном.
ГЛАВА 24
31 января 2003 года прокурор Генеральной прокуратуры РФ Вербин, похожий на поставленную на попа двуручную пилу, не нашел для Савенко Э.В. ни единого смягчающего обстоятельства. И запросил у суда наказать Савенко Э.В. по статье 205-й — десятью годами лишения свободы, по статье 208-й — четырьмя годами лишения свободы, по статье 222-й — восьмью годами лишения свободы, по статье 280-й — тремя годами лишения свободы. Вместе взятые, эти срока дают в сумме 25 лет заключения, но путем новомодного частичного сложения прокурор запросил мне «милосердные» 14 лет лишения свободы с отбыванием в колонии строгого режима.
Я бесстрастно записывал речь прокурора. И постарался, чтобы ни один мускул не дрогнул на моем лице. И ни один не дрогнул. От маньяков у власти я ничего хорошего не ждал, потому запрошенному сроку не удивился. Зловещий Вербин прислуживал генпрокурору Устинову на процессе Радуева — это исполнительный расстрельный прокурор, и ничего иного, кроме этих непроницаемых 14 лет, он мне не мог сунуть. Ибо 10—15 лет мне обещали оперативники и следователи ФСБ сразу после ареста. 25 лет — это степень ненависти, которую их государство ко мне испытывает, и степень моей опасности для их государства. А 14 лет — это столько, сколько, они считают, выдержит наше общество.