Дневник осады Порт-Артура, стр. 2

«К вечеру 5-й полк, голодный, уупомленный целым днем боя, не получая никакой поддержки и помощи, начал постепенно отступать. Таким образом, прекрасно укрепленная Цзиньчжоусская позиция, поглотившая такую массу труда, энергии и средств, была взята штурмом в течение одного дня. Укрепление ее потребовало в свое время трех с половиной месяцев усиленной работы. Эта потеря была тем более тяжела, что сами японцы, как я слыхал, уверяли впоследствии, будто бы к концу боя у них уже не хватало снарядов, и, продержись мы до вечера, они не могли бы продолжать штурм, и позиция осталась бы за нами. Если бы генерал Фок в решительную минуту прислал подкрепление, то Цзиньчжоусская позиция, этот: „ключ“ к Артуру, осталась бы в наших руках, а тогда сильно изменился бы весь ход дальнейших событий и в Порт-Артуре, и в северной армии. Японцы тогда не могли бы занять порт Дальний, который представлял собой такую чудную для них базу».

Лилье-очевидец рассказывает подробности жизни осажденной крепости, говорит о настроении и быте ее жителей и защитников, о подвозе продовольствия и баснословных ценах на него, об обстрелах и штыковых атаках японцев, о больных и раненых, о непонятном бездействии флота, который нередко ограничивался ролью пассивного зрителя, не решаясь выйти из гавани, чтобы поддержать сухопутные войска.

«На душе была тоска и вместе с тем тупое озлобление на петербургских карьеристов, на корейских лесопромышленников, на всех тех, которым так сладко жилось вдали от этих мест, где из-за них теперь лилась ручьями народная русская кровь».

Очень важным дополнением дневника Лилье являются приводимые им приказы по войскам Квантунского укрепленного района. Эти документы сами по себе тоже красноречиво иллюстрируют порт-артурскую трагедию.

Запись от 14 декабря:

«Сегодня японцы усиленно обстреливают курганскую батарею. Ночью, обходя позицию, я зашел в 5-й форт. Этот форт представляет из себя груду камня, так как война застала его почти в самом начале постройки. Я зашел в блиндаж: все помещение оказалось битком набито исключительно молодыми офицерами. Условия, в которых приходилось жить и работать этим достойным защитникам форта, были самые тяжелые. И офицеры, и нижние чины терпели сильный недостаток решительно во всем, начиная с пищи и кончая одеждой. На батарее Лит. Д куда я тоже заглянул, оставалось около 60 снарядов на все 6 орудий».

И тут Лилье приводит текст приказа генерал-адъютанта Стесселя по войскам от того же 14 декабря:

«Вновь прошу наших священников объезжать и обходить полковые участки обороны, дабы дать возможность нашим геройским защитникам помолиться на Святом Кресте и, приложившись к Нему, получить благословение и услышать слова духовного отца».

22 декабря 1904 года капитан Лилье получил приказ о назначении в комиссию по сдаче Тигрового полуострова японцам.

«Мне было как-то особенно горько и обидно, что именно мне приходится сдавать японцам то, над чем я проработал почти семь лет моей жизни в Артуре».

Затем был французский пароход «Австралия», который доставил возвращавшихся в Россию портартурцев в Шанхай, а оттуда — путь на Родину.

Виталий Ковалинский, историк

Дневник осады Порт-Артура. 24 января 1904 года — 3 января 1905 года

1904 год. Январь

26 января, вечером, я сидел у себя дома, в Порт-Артуре, за чайным столом с двумя своими приятелями, коммерсантами из города Дальнего.

Мы разговаривали о натянутых политических отношениях с Японией, которые, по нашему общему мнению, должны были в близком будущем неминуемо привести к войне; но никто из нас не предполагал, что она может начаться ранее конца февраля.

В окна смотрела темная, безлунная ночь; в крепости царила ничем не нарушаемая тишина...

Вдруг, около полуночи, мы услыхали выстрелы с эскадры, которая незадолго до этого вышла из гавани на наружный рейд, но стояла далеко не в боевом порядке.

Выстрелы с эскадры меня удивили; желая узнать, в чем дело, я кинулся к окну и увидел, что эскадра освещает море прожекторами. Вспомнив, что на этих днях на эскадре должны производиться маневры — отражение атаки миноносцев, — мы приняли эту стрельбу за артиллерийское учение и, успокоившись, продолжали прерванный разговор.

Стрельба начала понемногу стихать. Однако не прошло и 20 минут, как она вновь разгорелась еще с большей силой и приняла уже совсем иной характер: это была нервная, беспорядочная и ускоренная пальба.

Нас охватило сильное волнение. Мы все выбежали на крыльцо. Было холодно.

Раскаты выстрелов орудий большого калибра перемешивались с беспорядочной стрельбой мелкой скорострельной артиллерии.

Лучи прожекторов эскадры бороздили море по всем направлениям. Приморские батареи, однако, были погружены в молчание. Только на Золотой горе видны были двигавшиеся огоньки. Около 2 часов ночи канонада прекратилась и все стихло.

Страшно утомленный в этот день, я собрался было уже лечь спать, как вдруг в 3 часа ночи меня потребовал к себе на квартиру мой начальник. Я сразу понял, что случилось какое-то несчастье, и спешно отправился на зов. Мое предчувствие меня не обмануло: генерал сообщил нам — мне и моим товарищам по службе, — что японцы внезапно атаковали 4 миноносцами нашу, совершенно неготовую к бою, эскадру и подорвали броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич» и крейсер «Паллада».

Ужасная весть страшно меня поразила; сердце сжималось от боли и обиды. Я поспешил домой и, разбудив двух моих знакомых, сообщил им о постигшем нас несчастье. Оба они спросонья не поверили сначала мне и приняли мои слова за шутку, но, убедившись по моему взволнованному виду, что я сообщаю им печальную правду, поспешно оделись и побежали по делам в город.

В эту историческую для России ночь у меня зародилась мысль — вести подневную запись всех дальнейших событий в Порт-Артуре.

Утром мне пришлось самому увидеть гибельные следы смелой ночной атаки японцев: два наших красавца броненосца «Ретвизан» и «Цесаревич», сильно поврежденные, полузатонувшие, беспомощно стояли поперек прохода, почти загородив его и тем сильно затрудняя сообщение между гаванью и наружным рейдом.

На рейде еще сегодня утром выловили 4 неразорвавшиеся, плавающие мины.

Как и можно было предполагать, эскадра наша совершенно не была готова к бою, и ночное нападение застигло ее врасплох, о чем, между прочим, свидетельствуют следующие факты: 27 января, около 5 часов утра, я ехал по Широкой улице, направляясь на вокзал, где мне нужно было взять несколько билетов в Россию. Навстречу попались несколько молодых морских офицеров, возвращавшихся откуда-то на эскадру— Один из них, инженер-механик, встретившийся со мной близ конторы Восточно-Азиатской компании, на мой вопрос, не знает ли он каких-либо подробностей ночного нападения, выразил полнейшее изумление. Он, оказывается, от меня первого услыхал эту печальную новость, которая как гром поразила его.

У самого командующего эскадрой адмирала Старка вечером, 26-го, был маленький домашний праздник по случаю именин его супруги. Не знаю как приглашенные гости, но сам адмирал Старк, как я слышал, успел попасть на эскадру во время тревоги.

Моряки, бывшие ночью на эскадре, наперебой рассказывали теперь самые разноречивые подробности ночной атаки японцев.

Некоторые из них уверяли, что приближавшиеся японские миноносцы были приняты за своих, так как на оклик часовых с нашей эскадры японцы давали совершенно правильные ответы на чисто русском языке, называя себя именами некоторых русских миноносцев. Другие офицеры старались утешить и себя и других тем, что три японских миноносца потоплены нами. Вместе с тем они уверяли, что повреждения наших судов очень незначительны и могут быть исправлены в несколько дней.