Инферно, стр. 75

Взгляд Лэнгдона переместился вдоль набережной влево, к ее впечатляющему концу. Там, на южном краю площади Сан-Марко, большой участок мостовой выходит к открытому морю. В золотом веке Венеции эту границу гордо называли «рубежом цивилизации».

Сегодня у этого отрезка берега шагов в триста длиной стояло, как всегда, не менее сотни черных гондол – они покачивались, стукались о причальные столбы, серповидные украшения на их носах поднимались и опускались на фоне беломраморных зданий на площади.

Лэнгдону и сейчас трудно было понять, как этот крохотный город – по площади всего два нью-йоркских Центральных парка – смог подняться из моря и стать центром крупнейшей и богатейшей империи Запада.

Маурицио правил к берегу, и Лэнгдону уже было видно, что главная площадь совершенно забита людьми. Наполеон однажды заметил, что площадь Сан-Марко – гостиная Европы, и гостей в этой гостиной было сейчас намного больше того числа, на которое она была рассчитана. Казалось, площадь под грузом восхищенной людской массы вот-вот пойдет ко дну.

– О Господи, – прошептала Сиена, глядя на толпы.

Лэнгдон не знал, почему она это сказала: то ли из страха, что Зобрист мог специально выбрать такое людное место, чтобы выпустить на волю свою чуму… то ли почувствовав, что Зобрист небезосновательно рассуждал об опасностях перенаселенности.

Венеция каждый год принимает ошеломляющее количество туристов – по оценкам, треть процента мирового населения, в 2000 году их было около двадцати миллионов. С тех пор людей на Земле стало еще на миллиард больше, и город стонет от наплыва туристов, число которых соответственно выросло на три миллиона в год. Венеция, как и вся планета, располагает ограниченным пространством, и наступит момент, когда она больше не сможет предоставлять всем, кто хочет в ней побывать, еду и ночлег, не сможет убирать все отходы, что за ними остаются.

Феррис стоял рядом, но смотрел не на берег, а на море, оглядывая все приближающиеся суда.

– Что-нибудь не так? – спросила Сиена, взглянув на него с любопытством.

Феррис резко обернулся.

– Нет, все в порядке… просто задумался. – Он посмотрел вперед и крикнул Маурицио: – Чем ближе к площади, тем лучше!

– Без проблем. – Лодочник беззаботно махнул рукой. – Пара минут!

«Лимузин» уже поравнялся с площадью Сан-Марко, и справа, господствуя над берегом, вырос величественный Дворец дожей.

Безупречный образец венецианской готической архитектуры, дворец служит примером сдержанной элегантности. Лишенный башенок и шпилей, обычных для французских и английских дворцов, он спланирован как массивный прямоугольный параллелепипед, обеспечивающий максимум внутренней площади для многочисленной администрации дожа и вспомогательного персонала.

С моря могучее здание из белого известняка выглядело бы подавляюще, не будь это впечатление аккуратно смягчено портиком, колоннадой, крытым балконом и отверстиями в форме четырехлистника. Экстерьер украшен геометрическим узором из розового известняка, что напоминало Лэнгдону Альгамбру в Испании.

Когда они приблизились к причальным столбам, лицо Ферриса стало озабоченным – судя по всему, из-за толпы перед дворцом. Люди тесно стояли на мосту и показывали друг другу на что-то в узком канале, рассекающем Дворец дожей на две большие части.

– На что они смотрят, что там такое? – нервно, требовательно спросил Феррис.

– Il Ponte dei Sospiri, – ответила Сиена. – Знаменитый венецианский мост.

Лэнгдон заглянул в тесный канал и увидел красивый резной мост-туннель, идущий аркой между двумя зданиями. Мост вздохов, подумал он, вспоминая один из любимых фильмов своего отрочества – «Маленький роман», основанный на легенде о том, что если юные влюбленные поцелуются под этим мостом на закате под звон колоколов на башне собора Сан-Марко, они будут любить друг друга всю жизнь. С этим глубоко романтическим поверьем Лэнгдон так до конца и не расстался, чему способствовало, конечно, то, что в фильме снялась прелестная четырнадцатилетняя дебютантка Дайан Лейн, к которой Лэнгдон мгновенно проникся мальчишеским чувством… чувством, до сих пор, надо признать, не вполне остывшим.

Много позже Лэнгдон узнал, что Мост вздохов, как это ни ужасно, получил название не от вздохов страсти, а от тех вздохов, что испускали несчастливцы. Закрытый переход, как оказалось, соединял Дворец дожей с тюрьмой, где заключенные томились и умирали, оглашая узкий канал стонами, вылетавшими из зарешеченных окон.

Лэнгдон побывал однажды в дворцовой тюрьме и, к своему удивлению, понял, что самыми страшными были не нижние камеры у воды, которые часто заливало, а камеры на верхнем этаже самого дворца, называвшиеся piombi из-за свинцовой крыши, под которой летом было нестерпимо жарко, а зимой невыносимо холодно. Знаменитый любовник Казанова, осужденный инквизицией за блуд и шпионаж, просидел в piombi пятнадцать месяцев, а затем бежал, обманув охранника.

– Sta’ attento! [52] – крикнул Маурицио гондольеру, направляя «лимузин» в отсек у причала, откуда гондола только-только вышла. Он высмотрел место у отеля «Даниели» в какой-нибудь сотне шагов от площади Сан-Марко и Дворца дожей.

Маурицио закрепил канат вокруг столба и прыгнул на причал так лихо, словно проходил кинопробу на роль в боевике. Пришвартовав судно, он повернулся к пассажирам и подал руку.

– Спасибо, – сказал Лэнгдон мускулистому итальянцу, вытянувшему его на берег.

За ним последовал Феррис – он был какой-то задумчивый и опять поглядывал на море.

Сиена сошла последней. Помогая ей, дьявольски красивый Маурицио пристально на нее посмотрел – точно намекал, что она не прогадает, если распрощается со своими спутниками и останется с ним на судне. Сиена проигнорировала этот взгляд.

– Grazie, Маурицио, – небрежно промолвила она, не отрывая взгляда от Дворца дожей.

И, не теряя ни секунды, повела Лэнгдона и Ферриса в толпу.

Глава 70

Удачно названный в честь одного из славнейших путешественников в мировой истории, международный аэропорт имени Марко Поло расположен на берегу венецианской лагуны в шести с половиной километрах к северу от площади Сан-Марко.

Благодаря преимуществам частного авиарейса Элизабет Сински, всего десять минут назад сошедшая с самолета, уже скользила по лагуне на плоскодонном суперсовременном катере «Дюбуа СР-52 блэкбёрд», который послал за ней звонивший ей незнакомец.

Шеф.

На Сински, весь день неподвижно просидевшую в фургоне, морской воздух подействовал живительно. Подставив лицо соленому ветру, она позволила серебряным волосам развеваться сзади. Последний укол сделали почти два часа назад, и наконец к ней вернулась бодрость. Впервые с прошлого вечера Элизабет Сински была собой.

Агент Брюдер со своими людьми сидел рядом. Ни один из них не произнес ни слова. Если они и испытывали озабоченность из-за предстоящей необычной встречи, они знали, что их мысли значения не имеют; решение было принято на ином уровне.

Катер двигался все дальше, и справа показался большой остров с приземистыми кирпичными строениями и дымовыми трубами. Мурано, поняла Элизабет, вспомнив прославленные стеклодувные фабрики.

Вот я и снова здесь – даже не верится, подумалось ей с острой печалью. Полный круг.

Много лет назад, студенткой, она приехала в Венецию с женихом, и они отправились на этот остров в Музей стекла. Увидев там изящное подвесное украшение из дутого стекла, жених простодушно заметил, что хотел бы когда-нибудь повесить такую вещь у них в детской. Чувство вины из-за того, что она так долго держала его в неведении, стало нестерпимым, и Элизабет наконец раскрыла ему мучительный секрет, рассказав о перенесенной в детстве астме и о злополучном глюкокортикоидном препарате, сделавшем ее неспособной родить ребенка.

Что превратило сердце молодого человека в камень – нечестность невесты или ее бесплодие, – Элизабет так никогда и не узнала. Как бы то ни было, через неделю она уехала из Венеции без обручального кольца.