Железный волк, стр. 2
– Нет, тебя не обманешь.
– И то! И об отсрочке не проси. Не дам!
Князь затаил дыхание, не шевелился, то открывал, то закрывал глаза… И наконец спросил:
– А почему?
Она негромко засмеялась и ответила:
– Смешной ты, князь. Не понимаешь, что ли, кто к тебе пришел? Сейчас умрешь! Ну, не хочешь молиться, и ладно. Я знаю, в Бога ты не веруешь. Так встал бы, подошел к окну да подышал. Вон дух легкий какой! Весна, князь, на дворе!
– Так не надышишься уже, – угрюмо сказал князь.
– Ну, не знаю! – сказала Она. – Вон другие, все дышат. Да и потом: яви смирение! Пока живые, говорите о смирении, а как я прихожу…
И Она замолчала. Всеслав смотрел мимо Нее. Да только что там усмотришь? Лучина догорела, тьма. И за окном то же самое – ночь… А вон далеко, на Великом Посаде, завыла собака. Ну что же, смерть так смерть, подумал князь почти что равнодушно. И тут же подумал: и смерть неплохая. Потому что не в бегах и не в цепях. Ты в своей отчине, Всеслав, и волоки твои – с Двины на Днепр – и все за них платят. То есть всё, как отец завещал. И теперь его внукам останется. А тебе, Всеслав, – честь, и великая! Потому что Она и впрямь не с каждым станет разговаривать. И все-таки…
Князь облизнул пересохшие губы, спросил:
– Так почему нельзя просить отсрочки?
– Жить больше, чем положено, нельзя, – очень строго сказала Она. Потом еще важно добавила: – Всему свой срок.
И тотчас же зашевелилась, пересела…
А он быстро спросил:
– И мне?
– Да, и тебе! – еще строже сказала Она. – И так вон семьдесят отмерили!
И пересела – еще ближе. Потом еще ближе! Он не сдержался, закричал:
– Нет! Подожди!..
И спохватился, закусил губу, подумал сердито: да как это так?! Он, самовластный князь, а скулит как холоп!
– Жду, жду, – насмешливо откликнулась Она. – Я даже, если хочешь, отодвинусь. А ты кричи, не бойся. Все равно нас никто не услышит.
И ведь правда, подумал Всеслав, Игнат давно ушел к себе и теперь крепко спит. А там, внизу, где младшая дружина, так этих и днем не добудишься!
– Да, – сказала Она, – всем свой срок. Вот, скажем, твой прадед Владимир, и дед Изяслав, и отец – все уходили вовремя.
– Отец?! – князь даже отшатнулся. – Он разве вовремя?
– Да, в самый срок.
– Но почему? Ответь!.. Не можешь?!
– Да, не могу, – равнодушно сказала Она. – Здесь не могу. Вставай, пойдем. Я расскажу тебе, но уже там, ты знаешь, где.
И вновь Она придвинулась, уже почти вплотную, и князь почувствовал, как закипает в жилах кровь! А вот руки зато холодеют! Как у отца тогда! Кричать, что ли? И ведь он еще мог тогда кричать!.. Да только он – князь, господарь – молчал. Терпел Ее дыхание…
– Здесь, – громко, с присвистом сказала Она, – я тебе ничего не скажу! Здесь – жизнь живых. Пойдем, – и обняла его…
И он стерпел и это! Сжал в кулаке нательный крест и оберег, сказал:
– Пойдем, пойдем. Вот только…
– Что «только»? – и Она взяла его за горло. Крепко взяла!
Он захрипел:
– Послы… Я жду послов. Не для себя!
– Я знаю это! Ну и что? Пойдем! Пора!
И захрустел его кадык. Но князь еще успел:
– Семь дней! Семь! Семь!..
Свет! Гром! Огонь!..
…Когда он очнулся, дышалось легко. Потому что никто уже его за горло не душил. А вот темно было по-прежнему. И лежал он на спине. Вот только где это он теперь – здесь или уже там? Князь приподнялся, осмотрелся…
И понял, что он еще здесь. А где теперь Она? Он подождал, послушал, но ничего не услышал. Но все равно не поверил, окликнул:
– Смерть!
А в ответ молчание.
– Смерть! Смерть!
И опять никто не отзывается. Тьма непроглядная. Ни шороха, ни звука… Но он все равно Ей не поверил и сказал:
– Я знаю, что ты здесь. И говорю тебе: встречу послов, созову сыновей, а потом приходи. Семь дней прошу. А за это… Вот! На!
Он сорвал со шнурка оберег и швырнул его в темноту. Кто-то невидимый не дал ему упасть, поймал.
– Довольна? – спросил князь.
– Довольна! – был ответ.
И опять тишина. Значит, Она и сейчас не уходит, стоит. Всеслав зажмурился, сжал зубы. Господи, Господи, Господи, думал Всеслав, не для себя же это всё, а для них, и ведь так же всегда, а переклюкать, так ведь не тебя, а… Ты же знаешь, Господи! А после мысленно, чтобы Она не видела, Всеслав сложил персты и осенил себя крестным знамением. Потом еще раз. И еще…
И вдруг Она опять заговорила:
– Семь дней! Глуп, слеп ты, князь… Но ладно, будь по-твоему! И тогда так: нынче среда, считай, уже прошла, и вот когда через семь дней пройдет еще одна среда… – Но тут же спохватилась: – Нет! В ту среду я тебе весь день не дам, а только полдня! Потому что… Да, князь! В час пополудни будет самый срок, на том и порешим. Жди, князь!
И засмеялась. И ушла. Хоть дверью и не хлопала, и половицы не скрипели, но знал Всеслав, почуял, что ушла…
День первый
Сна больше не было. Но и вставать Всеслав не торопился. Лежал, смотрел по сторонам. Думал: темно еще, все спят, и он будет лежать. Живой – и ладно. Семь дней ему теперь отпущено…
И злобно хмыкнул. Еще бы! Семь дней! Да что это такое?! Семь месяцев, гневно подумал он, сидел ты тогда в Киеве, всю Русь вот так держал. А что успел? Да ничего! А ведь тогда ты молод был, силен, и вече было за тебя… А Новгород сказал: «Не дам!» – и было посему, с того и началось. А после поднялись змееныши и Болеслава призвали, Болеслав привел ляхов несчетно, и ты – как волк, болотами да топями – бежал. Обидно было, зло душило. Одно тогда лишь и утешило: когда ляхи пришли на Верх, то Болеслав взял Изяслава за грудки и стал трясти его да приговаривать…
Но тут же вздохнул Всеслав, нахмурился. Нет, подумал с тоской, врали люди – все же не тот был Изяслав, чтобы такое над собой позволить. Да и бояре бы не дали. Так ведь и не дали! А посему попировали тогда ляхи в Киеве, пошумели, пограбили маленько и ушли. И от всего того, что там тогда было, только одна зарубка на воротах и осталась. А вот зарубка – это истинная правда! У ляхов это… Всеслав усмехнулся… у ляхов так заведено. У них такой обычай! Как они в Киев придут и как нового князя киянам посадят, так еще и ворота им порубят! Вначале – до тебя еще, Всеслав, за сорок с лишним лет до этого, – так же пришли ляхи в Киев и привели и посадили Святополка Окаянного… Вот и тогда был Святополк великим князем киевским, точно как и сейчас! И тоже Болеслав тогда был ляшским королем, только тоже другой. Того звали Брюхатый. Или Храбрый. А на Брюхатого он гневался! Тогда пускай будет Храбрый… Так вот: был у Болеслава Храброго меч заговоренный, он говорил, что будто ангел его ему дал. И вот тем заговоренным мечом, когда они пришли на Киев, Болеслав Золотые Ворота рубил. Ну, разрубить не разрубил, а всё ж таки они ему тогда сразу открыли! И посадили ляхи Святополка Окаянного. А после опять Болеслав – но уже Смелый, или Необузданный – привел киянам князя Изяслава, а ты, Всеслав, от них тогда бежал, и Болеслав – уже просто со зла – рубил ворота. А в третий раз кого ляхам вести? А что, усмехнулся Всеслав, всё может статься! Правда, сейчас у ляхов Владислав. Но люди приезжали, говорили, что Владислав уже чуть жив, доходит…
А может, даже и дошел уже, тут же подумал Всеслав, дошел, конечно! А это мы здесь пока что не знаем. И тогда теперь в ляхах опять Болеслав, сын Владислава! Подумав так, Всеслав аж схватился за ворот – ему стало жарко – и торопливо подумал: вот так! И еще раз: вот так! А о главном не думал – боялся. А главное – это кого ляхи теперь, в третий раз, приведут и посадят. Может, Ярослава Ярополчича? А что! Ярослав Ярополчич и так почти в ляхах – в Берестье. И Ярослав нам не чужой – он брат Глебовой. А Глеб, муж Глебовой, сын твой любимый…
Нет, тут же подумал Всеслав, нет, нет, нет! Жив Владислав и будет еще долго жить! А на Русь не пойдет, заробеет. Потому что не те стали ляхи, и не те у ляхов теперь короли…