Железный волк, стр. 13

– Молись! Твой час пришел.

А она опять молчит. И смотрит пристально. В ее глазах нет ничего, они пустые, как у Смерти… Потом вдруг говорит она:

– Молиться? А кому? Ты всех богов моих поверг. А этому, которого ты в Корсуне купил…

– Молчи! – он закричал.

И она замолчала. Владимир на бояр оборотился. И видит – они все глаза опускают. Все они крещеные, покорные… Но ведь же чует он: у каждого из них в душе сомнение! И слабая поганская надежда – а вдруг она и впрямь ведунья, вдруг призовет она сейчас…

И закричал Владимир:

– Меч! Дайте же мне меч!

Но никто тогда даже не шелохнулся. Еще бы! Им страшно! Ибо одно давать меч на поход, на сечу, а тут – это совсем иное. Да и потом, все они думают, у князя есть свой меч, так почему же он своим рубить не хочет? Чтобы потом сказать: «Не я это, а ты! Зачем ты мне его давал?!»

И вдруг…

Выходит Изяслав! Он держит меч – большой, ему такой не по руке. Вот встал он перед матерью и заслонил ее. Владимир к нему руку протянул, велел:

– Сын! Дай мне меч!

Но Изяслав даже не шелохнулся, стоит и смотрит исподлобья. А меч тяжел, дрожит в его руке, вот-вот не сдюжит княжич Изяслав, ведь слаб еще…

И тут, ох, жарко князю стало! Ох, гадко! Ведь же когда Предслава умерла и на Малушу стали говорить, то ни отец его, прехрабрый Святослав, ни гриди, ни бояре, ни даже он сам, Владимир, – никто тогда за мать не заступился! А тут, подумалось, смотри, вот как оно воистину по-княжески! И не сдержался Владимир, и бросился к сыну. Схватил, прижал его к груди, стал целовать и приговаривать: «Сын! Сын!» Слезы текли, все это видели – пусть видят. Да, плачет грозный князь. Но сын, это ведь сын!

И сын тоже не выдержал, руку разжал. Меч брякнул об пол. Бояре зашумели вразнобой:

– Князь! Князь! Хвала!..

Но он их уже не слышал – шел по дворцу, нес сына на руках, шептал что-то – а что, теперь уже не помнит.

Потом они уехали, вернулись в Киев. А вскоре прибыла ромейская царевна Анна. Владимир вывел сыновей – своих и Ярополковых. Царевна приняла их всех, сказала: это наши дети. И промолчали, покорились сыновья. И отреклись от кровных матерей своих. Ибо отец им посулил: Вышеславу, как старшему, Новгород, а Изяславу, любимому, Полтеск, а Святополку – Туров, а Ярославу – Ростов. И потом свое слово сдержал: как подрастали сыновья, так и разъезжались и садились по своим уделам. Тишь была на Руси, благодать. И Владимир был рад. Но чему? Кого он вырастил? Слаб человек; единожды предав, уже не остановишься. Вот и идут они теперь на своего отца с варягами да печенегами. Жди, князь, сбывается пророчество: от сыновей своих ты примешь смерть, как Бус когда-то предсказал!..

Но, слава Богу, не успели сыновья – отец раньше преставился. Лежал, держал в руках распятие, шептал – но что, никто уже не слышал. Да и зачем им было это слышать? Он же не им шептал, а Ей. А Она услышала – Она всегда все слышит! – пришла и забрала его, в свой срок, от сыновей грех отвела. Лучина догорела. Тьма…

Тьма! Подскочил Всеслав, глаза протер… Но тьма не разошлась. Один он в гриднице, ночь на дворе. Значит, заснул. А что! Устал – ведь какой день был хлопотный: охота, пир…

Нет, князь, тут же подумал он, не лги себе! Какой же это сон? А это ты опять неведомо где рыскал. Ох, грех это! Ведь ночью нужно спать. Все, у кого душа чиста… Да нет – все спят, и с чистой, и с черной душой. И только у кого души нет вовсе, ушла душа и только свою тень оставила… вот только тот и может так, как ты! Всеслав нахмурился, прислушался. Ни шороха! Значит, подумал он, и вправду все спят. Должно быть, уже заполночь. А ты не спишь, Всеслав! Так, тоже заполночь, и дед твой прежде здесь же сиживал, любимый сын Владимиров, смышленый Изяслав. А до чего он был смышлен – просто на удивление! Ибо как быстро он, отбросив всякий стыд, успел сообразить, что при отце куда надежней и сытней. А мать… Что мать?! Она ведь была некрещеная. Вот и пусть ее бросают на телегу, и пусть ее везут, простоволосую, в одной рубахе, будто ведьму, – а ты, сынок, молчи. Вот брат твой Ярослав молчит, и Судислав молчит – она им тоже мать, а вот молчат. А ты, смышленый Изяслав, молчи вдвойне. Ты же, помнишь, поднял меч – и на кого?! А он тебя простил, он поступил по-княжески. И ты ему как сыном был, так сыном и остался. И получил удел – как все. Нет, даже более – взял земли рогволожьи, дедовы, сел в Полтеске. А мать? Все говорят, отец ее помиловал. Мать после прозрела, крестилась. И, говорят, она и по сей день живет где-то затворницей, Христовой невестой. А имя ей дано Анастасия. И, значит, чинно все, по-божески… Вот как думал тогда, вот как утешал себя князь Изяслав Владимирович Полтесский. Он был отцелюбив и кроток. И также и отец его любил, перед другими жаловал. А срок пришел – женили Изяслава. И было у него двое сыновей, Всеслав и Брячислав, и была жена-красавица, дочь Менеска, дреговичского князя. Сна только не было у князя Изяслава! И оттого он, говорят, очень книги любил. Бывало, в гриднице сидит до самого утра, читает, думает. Здесь же ночью он потом и умер. Двадцать два года он даже не прожил… А всё-таки в свой срок ушел! Потому что если бы он жив остался, так тоже бы не поклонился Святополку, пошел на Киев… И вот тогда всё на него, на Изяслава, и свалили бы! Сказали бы: он сызмальства такой, чуть что – сразу за меч! А так он тихо умер, все братья к нему в Полтеск съехались, приехал и великий князь Владимир, был скорбный стол, и поминали деда твоего одним только добром. Вот как оно бывает, если уходишь в срок, пусть даже в очень ранний. А ты, Всеслав, уже за семьдесят перевалил, а все цепляешься. Негоже! Вздохнул Всеслав, встал от стола…

И вздрогнул – тень в углу! Кто-то стоит возле двери…

Нет, это не Она! Ее никто не видит. И все-таки… Свят! Свят! Всеслав перекрестился. И едва слышно спросил:

– Ты… кто?

– Да что ты, князь?! – громко сказал Игнат. – Спать надо бы!

И это и был Игнат! Ух, чтоб его! Всеслав махнул рукой, сказал:

– Иди! Занянчил, будто малого!

Игнат ушел. И князь ушел – к себе. Лег. Отче наш, да что это со мной, сразу подумалось. Вот, день прошел, и что? День – как вся жизнь. Кто по дорогам ходит, кто по тропам, а кто по буеракам – но тоже все равно вперед. А я куда иду? Кружу, кружу – не вырваться. Пресвятый Боже! Слеп я! Червь я!.. Но мне еще шесть дней осталось! Дай мне из круга вырваться, дай шаг ступить – всего один! А далее – Твой раб навеки, Отче! И князь шептал, крестился и опять шептал. А после будто провалился в бездну!..

Но это он просто заснул.

День второй

1

Всеслав открыл глаза и удивился – он жив! И голова у него была ясная, и руки-ноги целые. Значит, Она его не обманула, подумал Всеслав, Она слово держит. А за окном уже рассвет. Сегодня пятница, большой торговый день. Суеты будет много. Но это у них! Подумав так, Всеслав поднялся и начал не спеша одеваться. После так же не спеша прошел к божнице и опустился перед ней на колени. И начал молиться: поклоны клал, шептал – но получалось без души, заученно. Отец, вспомнил Всеслав, насупившись, если такое замечал, всегда его корил, а то даже и грозил. Зато бабушка, наоборот, всегда смеялась, говорила:

– Да оставь ты его, не наша это вера. Крест носит, что тебе еще?

Отец с ней не спорил, молчал. Еще бы! Бабушку сам Ярослав боялся. Ну, если не боялся, так чтил. Да и не он один! А злые люди говорили, будто она ведьма! Только какая она была ведьма? Пресвятый Боже, ты же все знаешь! Она осталась в двадцать лет вдовой с двумя младенцами. Муж умер, свекор приезжал его могилке поклониться. Тогда и братья мужнины тоже все до единого приехали. Говорили братья добрые слова, и свекор добр был и подтверждал, что Полтеск остается полочанам. И внуков к себе на колени усаживал, одаривал богатыми дарами и ласкал. И внуки к деду льнули…

А после все разъехались. И было тихо до зимы. Потом приехал из Киева боярин. Шлягом его звали. Этот Шляг приехал не один, а с немалой дружиной. Никаких даров он не привез, но за столом куражился: того не ел, этого не пил, губы кривил, а о деле совсем не обмолвился. А только от стола – и сразу лег, и почивал до вечера. Только уже вечером сказал: