Орел нападает, стр. 67

— Должен быть! — возразил в отчаянии Катон. — Какой-нибудь лаз. Дыра. Что-то, ведущее за валы. Я готов все отдать, чтобы там оказаться.

Празутаг воззрился на оптиона, дивясь безмерности его упорства.

— Пойми, Празутаг, я дал слово. Если путь существует, от тебя только и требуется, что показать мне его. Внутрь пойду я один.

После того как Боадика перевела эти слова, Празутаг помедлил, сплюнул в огонь, потом кивнул и разразился пространной тирадой.

— Он говорит, что такой путь, возможно, и существует. Это сток для нечистот, выведенный с задней стороны крепости, противоположной главным воротам. Если хочешь, завтра ночью Празутаг отведет тебя к нему, но остальное — уже твое дело. Мой кузен подождет тебя снаружи, у стока, однако, если внутри поднимется суматоха, уйдет.

— Передай, что я ему искренне благодарен.

Празутаг рассмеялся.

— Он сказал, что не ждет благодарности от человека, которого собирается вести на смерть.

— Все равно спасибо ему.

Молодой римлянин сознавал, что его затея практически безнадежна. Их запросто могут засечь еще на подступах к валу, да и сам сток вполне могут охранять, особенно после дерзкого нападения на повозку. Но даже если он, Катон, и проникнет в крепость, что ему это даст? Как он будет искать тех, кто ему нужен, на отнюдь не маленькой территории, сплошь заполненной дуротригами и друидами Темной Луны? И даже не попавшись никому на глаза и установив местонахождение римлянки и ее сына, сможет ли он освободить их, а потом вывести из самого сердца мощнейшей вражеской цитадели?

В более рациональных условиях Катон отбросил бы эту безумную идею прочь, но он дал госпоже Помпонии слово. Он видел ужас в глазенках Аэлия и последствия дикой расправы, учиненной друидами Темной Луны над Диомедом и ни в чем не повинными жителями Новиомага. Лицо белокурого ребенка, брошенного в колодец, стояло перед его мысленным взором все эти дни. Макрона с ним больше не было, а скорей всего, уже не было и в живых, и теперь он готовился отдать за спасение семьи Плавта и свою еще, в общем-то, очень короткую жизнь.

Но бремя всего в ней увиденного и пережитого казалось непереносимым. Выходило, что здравый смысл в этом мире не значит почти ничего, а бытие — это лишь безбрежное море бессмысленного насилия, в волнах которого пляшут обломки человеческих судеб. Взять хотя бы его: он почему-то не может отказаться от вздорной попытки спасти вовсе не близкую ему женщину и мальчишку, хотя с тем же успехом мог бы попытаться дотронуться до луны. С такими мыслями Катон уснул, а поутру решил покорно принять свою участь. Он меланхолично сжевал последний кусок холодной свинины, после чего взобрался на вершину холма. Вооруженные дуротриги продолжали стекаться в крепость, и юноша время от времени заносил их приблизительное количество на восковую табличку, которую хранил в своем заплечном мешке. Эти сведения могли пригодиться Веспасиану. Если ночная вылазка окажется неудачной, тому передаст его записи Боадика.

Между тем девушка ушла отдыхать, а Празутаг таинственным образом куда-то девался. Катон уже начал подумывать, не решил ли икенский воин увильнуть от ночной операции, сочтя ее совершенно невыполнимой, хотя в глубине души был уверен в надежности великана. Празутаг делом не раз доказал, что слово его нерушимо. Если он обещал показать тайный путь в логово дуротригов, значит, покажет. Иному уже не бывать.

Незадолго до того, как солнце зашло за деревья и лес погрузился во мрак, Празутаг появился, причем с мешком, полным кореньев и листьев. Он развел маленький костерок, согрел в котелке воду и принялся, помешивая, готовить из принесенных растений какое-то варево. Едкий шедший от булькающей воды запах щипал юноше ноздри.

— Над чем он колдует? — спросил Катон подошедшую к костру Боадику.

Коротко перемолвившись с Празутагом, девушка ответила:

— Он делает краску. Раз уж ты собираешься проникнуть в крепость, тебе нужно, насколько возможно, замаскироваться под воина-дуротрига. Празутаг собирается расписать твое тело и втереть в твои волосы известь.

— Что?

— Иначе тебя, как только заметят, убьют.

— Ладно, — смирился Катон. — Пусть малюет.

В свете жарко пылающего костра юноша сбросил тунику и остался в одной набедренной повязке, тогда как Празутаг, опустившись на оба колена, принялся разукрашивать его торс и руки синими причудливыми узорами. Под конец сеть схожих, но более мелких значков покрыла и все лицо римского оптиона. Икен занимался своим художеством весьма основательно. Таким сосредоточенным Катон еще не видел его. Боадика тем временем развела известь, которой щедро обмазала голову добровольца. Раствор ел кожу, но юноша заставлял себя стоять смирно.

Наконец девушка и ее соплеменник отступили, любуясь своей работой.

— Ну, как я выгляжу?

— Как кельт из кельтов, — рассмеялась Боадика.

— Спасибо и на том. Так мы теперь уже можем отправиться?

— Еще нет. Сними-ка набедренную повязку.

— Что?

— Что слышал. Ты должен выглядеть как здешний воин. Накинешь мой плащ, а больше на тебе ничего быть не должно.

— Не припоминаю, чтобы мне хоть когда-нибудь довелось приметить кого-то из дуротригов в таком странном виде. По-моему, они обычно вовсе не склонны разгуливать нагишом.

— Обычно не склонны. Но сейчас самое начало весны, знаменуемое у кельтов праздником Первых Почек. В большинстве племен мужчины разоблачаются и ходят нагими десять дней кряду в честь богини Весны.

— Икены, естественно, составляют исключение из этого правила.

Катон покосился на Празутага.

— Естественно.

— Похоже, она любит подсматривать, эта богиня.

— Она знает толк в мужских статях, — беззаботно ответила Боадика. — В кое-каких племенах ежегодно проводятся смотры, где выбирают юношу ей в мужья.

— И как же они вступают в брак?

— Друиды вырезают избраннику сердце и орошают кровью растения у ее алтаря.

Катон ужаснулся. Боадика, заметив это, улыбнулась:

— Успокойся. Я ведь упомянула только о некоторых племенах. Самых диких. Здесь тебе ничто подобное не грозит. Но постарайся все-таки не выставляться.

— Разве в Британии есть племена более дикие, чем дуротриги?

— О да. Здешние жители по свирепости и невежеству не идут ни в какое сравнение с племенами на северо-западе. Полагаю, в свое время вы, римляне, в том убедитесь. Ладно, давай не тяни, скидывай с себя все.

Катон покосился на Боадику, но дернул шнурок, и повязка упала. Глаза девушки плутовато блеснули. Празутаг, стоявший рядом, рассмеялся и что-то шепнул ей на ухо.

— Что он сказал? — сердито спросил Катон.

— Да так… посочувствовал римским женщинам.

— Вот как? Это еще почему?

— Ладно, хватит болтать! Вас, между прочим, ждет дело. Юный Катон, вот мой плащ.

Юноша принял плащ, вручил плутовке с наказом прилежно беречь свою набедренную повязку, потом закрепил на плече застежку, и Празутаг после придирчивого осмотра похлопал его по спине.

— Ну, кельт! Идем!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Лунный серп утвердился на небосклоне, когда Празутаг и Катон вышли из леса и начали пробираться к Мэй Дун. Свежий ветер над их головами гнал через темное звездное поле серебристые облака, и как только те набегали на полумесяц, римлянин и икен торопливо пересекали луга, расстилавшиеся перед крепостными валами. Стоило луне появиться опять, и они припадали к земле. Обычно на этих лугах паслись овечьи отары, но весть о неотвратимом приближении римлян заставила туземцев загнать животных в крепость, что, разумеется, было лазутчикам на руку. Пугливые овцы могли поднять шум, привлекая внимание караульных, а кому это надо? Только не Катону и Празутагу. Лунный свет и так доставлял им немало хлопот.