Глоток перед битвой, стр. 25

Энджи готова была выцарапать сенатору глаза, но я успокаивающе положил руку ей на колено. Потом полез во внутренний карман и достал ксерокопию того самого фотоснимка. Я держал ее так, чтобы он был вне пределов досягаемости Малкерна или Вернана, и улыбался едва заметно, холодно, ни на миг не отводя глаз от сенатора. Чуть подавшись назад, чтобы не угореть от перегара виски, я сказал:

– Сенатор, мой отец был одним из ваших лакеев. Вам видней. Однако сообщаю для вашего сведения, что до сих пор ненавижу эту сволочь, хоть его давно и нет в живых. А потому не старайтесь пробудить во мне сыновние чувства. Моя семья – это Энджи. Не он. И не вы. – Я рывком высвободил запястье из его цепких пальцев и в свою очередь стиснул его руку. – И вот еще что, сенатор... Если вы снова вздумаете угрожать мне, я очень сильно осложню вам жизнь... – и с этими словами шлепнул фотографию на стол перед ним.

Если Малкерн и узнал тех, кто на ней запечатлен, то виду не подал. Он все так же не сводил с меня сузившихся глаз – даже зрачки стали размером с булавочную головку. Концентрированный заряд ненависти исходил из них.

Поглядев на Энджи, я отпустил кисть сенатора и поднялся:

– Благодарю за внимание. – Потом потрепал Джима по плечу: – Всегда рад встрече с тобой, старина.

– Счастливо, Джим, – сказала Энджи.

Мы двинулись прочь.

Если бы мы дошли до дверей, уже осенью я сидел бы на пособии для неимущих. Если бы мы дошли до дверей, мне вскоре пришлось бы перебираться в Монтану, в Канзас, или в Айову, или в подобное же захолустье, где, по моим понятиям, царит такая тоска, что никому не хочется вводить эти штаты в сферу своего политического влияния. Если бы мы дошли до дверей, Бостон был бы для нас закрыт.

Мы были в четырех-пяти метрах от выхода, когда за спиной раздалось: «Патрик», – и я понял, что все же немного разбираюсь в природе человеческой. Энджи стиснула мою руку, и мы обернулись с таким видом, словно делали окликнувшему нас Джиму Вернану большое одолжение.

– Пожалуйста, вернитесь и сядьте.

Мы подошли к столу. Малкерн протянул руку:

– С утра я всегда малость не в духе. И потом – у меня слишком своеобразный юмор: не все понимают.

Я пожал ему руку:

– Бывает.

Он повернулся к Энджи:

– Мисс Дженнаро, уж вы простите старого брюзгу.

– Все забыто, сенатор.

– Называйте меня просто «Стерлинг», – с задушевной улыбкой он похлопал ее по руке. Просто воплощение искренней благожелательности и непритворной задушевности.

– Откуда это у тебя? – спросил Джим, кивнув на снимок.

– От Дженны Анджелайн.

– Но это ксерокопия.

– Именно.

– А оригинал? – спросил Малкерн.

– У меня.

– Пат, – сказал он, явно сдерживаясь, но продолжая улыбаться. – А ведь мы тебя наняли, чтобы ты нам документы вернул, а не копии.

– Пока я не разыщу остальные, этот побудет у меня.

– С какой стати? – спросил Джим.

Я ткнул пальцем в первую полосу газеты:

– Очень уж грязно становится. Не люблю. А ты, Энджи?

– И я не люблю.

Я поглядел на Малкерна и Вернана:

– Вот видите – мы не любим грязи. Оригинал останется у нас, и это нам поможет не вляпаться, не изгваздаться. А там видно будет.

– Помощь нужна, Патрик?

– Разумеется. Расскажите мне про Полсона и про Сосию.

– Неосмотрительно со стороны Брайана, – сказал Малкерн.

– В самом деле? – спросила Энджи.

– Идиотская неосмотрительность. То, что может себе позволить рядовой гражданин, непростительно публичному политику. – Он кивнул Джиму.

Тот сцепил пальцы в замок.

– Шесть лет тому назад сенатор Полсон развлекся... хм-м... с одной из проституток мистера Сосии. Это был, скажем так, кутеж. В данных обстоятельствах я вряд ли способен описать его более подробно, но вся эта увеселительная затея вылилась в нечто большее, нежели вечер с вином и женщинами.

– Ни одну из которых не звали миссис Полсон, – вставила Энджи.

Малкерн покачал головой:

– Да это в данном случае не важно. Она жена политического деятеля и понимает, чего от нее ждут в подобных ситуациях. Неприятности возникнут в том случае, если достоянием гласности станут документальные свидетельства этой веселой ночки. Брайан в настоящее время очень громко, хоть и молча, ратует за законопроект о борьбе с уличным терроризмом. Малейшее упоминание о связи с людьми такого сорта, как этот... мистер Сосия, – пиши пропало. Крах.

Мне ужасно хотелось спросить, как это можно ратовать «громко, хоть и молча», но я остерегся, опасаясь, что мой вопрос обнаружит дремучее политическое невежество. Вместо этого я осведомился:

– Как зовут Сосию?

– Марион, – ответил Джим.

Малкерн посмотрел на него.

– Марион, – повторил я. – А каким образом на сцену вышла Дженна? Как она получила эти фотографии?

Перед тем как ответить, Джим вопросительно взглянул на Малкерна и, получив некое телепатическое дозволение, сказал:

– Мы пришли к выводу, что, скорей всего, Сосия попытался его шантажировать, для чего и прислал ему эти снимки. Сами можете судить, до какой степени Брайан напился в ту ночь. Он, что называется, отключился в своем кресле, оставив фотографии у себя на столе. Потом пришла Дженна для обычной уборки, и мы полагаем...

– Минутку, – перебила его Энджи. – Вы хотите сказать, что Дженна была так возмущена снимками, что забрала их? Забрала, сознавая, что в этом случае за ее жизнь никто не даст и ломаного гроша? – В голосе ее звучало явное недоверие.

Джим пожал плечами.

– Поди пойми этот сброд, – сказал Малкерн.

– Но зачем же Сосии было убивать ее? – спросил я. – Мне кажется, он вряд ли хотел, чтобы фотографии, где Полсон снят с каким-то наркоманом, стали, как вы выражаетесь, достоянием гласности.

Малкерн рта еще не успел открыть, а я уже наперед знал, что он скажет. Хотелось бы знать, зачем я вылез с этим вопросом, наперед зная ответ.

– Поди пойми этот сброд, – повторил он.

Глава 16

Остаток дня мы провели в праздности.

Мы вернулись в офис, я флиртовал с Энджи, а она сказала мне, что я мало-помалу оживаю, и телефон молчал, и никого не занесло на нашу колокольню. Из соседней забегаловки нам принесли пиццу, мы выпили несколько банок пива, и попутно я продолжал вспоминать, как смотрелась на заднем сиденье такси ерзающая в черной замшевой юбке Энджи. Поглядев на меня, она угадала ход моих мыслей и обозвала извращенцем. Между прочим, именно в этот раз у меня в голове крутилась совершенно невинная мысль об оплате счетов за междугородные разговоры, но на фоне всех прочих и весьма многочисленных разов мысль эта, конечно, померкла.

У Энджи всегда складывались совершенно особые отношения с окном, возле которого стоял ее стол. Половину рабочего времени она проводила, уставясь в него и покусывая нижнюю губу или постукивая карандашом по нижним зубам. Было очевидно, что мысли ее при этом витают где-то очень далеко. Но сегодня создавалось впечатление будто для нее одной в окне крутят увлекательное кино. Когда я спрашивал ее о чем-нибудь, она неизменно отвечала: «М-м?», и казалось, что находится вообще в другом полушарии. Я догадался, что подобная рассеянность связана с Филом, и особенно не приставал.

Мой пистолет по-прежнему лежал в полицейском управлении, и я не собирался ходить по городу, имея при себе из оружия только детородный орган и надежду на благополучный исход встречи с «Рэйвенскими святыми», которые, вероятно, меня ищут. Нет, нужен был ствол, причем совершенно чистый, поскольку в нашем штате закон очень косо смотрит на тех, кто носит незарегистрированное оружие. Энджи на тот случай, если нам в какой-либо ситуации придется выступать в паре, тоже требовалось нечто огнестрельное. И потому я позвонил Буббе Роговски и попросил его добыть два «непаленых» пистолета. «Без проблем, – ответил он. – К пяти получишь». Как будто я пиццу заказал.

Затем я позвонил Дэвину Эмронклину. Он служит в оперативном подразделении по борьбе с бандитизмом – недавно созданном и находящемся под патронажем мэра. Дэвин, несмотря на малый рост, человек очень могучий, и те, кто пытается сделать ему бобо, только навлекают на себя его гнев. Если все его рубцы и шрамы вытянуть в линию, выйдет, наверно, целая миля. Незаменимый человек практически во всех ситуациях, кроме разве что коктейль-парти на Бикон-Хилл.