Дай мне руку, тьма, стр. 56

– За что?

– Ну... Ты и Энджи...

– За то, что мы с ней спали?

– Именно ты лишил ее невинности. Вы были моими лучшими друзьями, к тому же добрыми католиками, это нас подавляло и сковывало в сексуальном плане. Но в то лето вы оба покинули меня.

– Нет.

– О, да. – Он довольно ухмыльнулся. – О, да. Оставили меня с Буббой и Фрэнки Шейкс, и еще с кучкой слизняков с прогнившими мозгами. А дальше? Это было в августе?

Я знал, что он имел в виду, поэтому кивнул.

– Четвертого августа.

– Там, на Карсон Бич, вы наконец сделали свое дело. А потом ты, умник, ты обошелся с ней, как со шлюхой. И она прибежала ко мне. И я снова был вторым.

– Снова?

– Снова. – Он откинулся на спинку своего стула и вытянул руки в примирительном жесте. – Послушай, – сказал он, – у меня всегда был шарм и внешность, но у тебя – интуиция.

– Шутишь?

– Ничуть, – сказал он. – Продолжим, Пат. Я всегда слишком много размышлял, а ты действовал. Ты первым из всех нас понял, что Энджи не является одним из наших корешей, ты первым перестал торчать на углу, первым...

– Я был неугомонный. Я...

– У тебя была интуиция, – сказал он. – Ты всегда мог заранее предвидеть ситуацию и воспользоваться ею.

– Ерунда.

– Ерунда? – Он хихикнул. – Признайся, Пат, это твой дар. Помнишь тех дурацких клоунов в Сейвин Хилл?

Я улыбнулся и вместе с тем вздрогнул.

– Еще бы.

Он кивнул, и я увидел, что даже спустя два десятилетия он все еще чувствует дрожь, не отпускавшую нас несколько недель после встречи с теми клоунами.

– Если бы ты не угодил бейсбольным мячом в их лобовое стекло, – сказал он, – кто знает, сидели бы мы здесь сейчас.

– Фил, – сказал я, – мы были детьми с чересчур развитым воображением и...

Он энергично покачал головой.

– Конечно, конечно. Мы были детьми, и были на взводе, потому что на прошлой неделе был убит Кол Моррисон, и по городу поползли различные слухи об этих ребятах. Все так, Патрик, но мы действительно были там. И ты прекрасно знаешь, что бы с нами случилось, если бы мы вошли в их фургон. Он до сих пор стоит перед моими глазами. Черт. Все забрызгано грязью и мазутом, из открытых окон доносится вонь...

Белый фургон с разбитым стеклом в личном деле Хардимена.

– Фил, – сказал я. – Фил. О, Господи Иисусе.

– Что?

– Клоуны, – сказал я. – Ты сам только что сказал. Это было как раз на той неделе, когда убили Кола Моррисона. Когда, мать их, я запустил мяч прямо в их лобовое стекло...

– И точно в цель.

– И сказал своему отцу. – Я поднес руку ко рту, так как из-за шока он был широко распахнут.

– Погоди-ка, – сказал он, и я понял, что та же мысль, обжигающая, как искра, мой позвоночник, осенила и Фила. Его глаза вспыхнули ярким светом.

– Я пометил фургон, – сказал я. – Черт побери, я пометил его, Фил, не подозревая об этом. И ОАЭЭ нашла его.

Он пристально смотрел на меня, и я видел, что он тоже все знает.

– Патрик, так ты говоришь...

– Теми клоунами были Алек Хардимен и Чарльз Рагглстоун.

Глава 31

Если в то время, когда убили Кола Моррисона, вы были ребенком и проживали в нашей округе, вы просто тряслись от страха.

Вы боялись чернокожих парней, потому что предполагалось, что он стал их жертвой. Вы боялись потрепанных, невзрачных мужчин, слишком долго глазеющих на вас в метро. Вас пугали машины, которые либо слишком долго задерживались у светофоров, когда зажигался зеленый, либо замедляли ход, когда проезжали мимо. На вас наводили страх бездомные и те сырые аллеи в темных парках, где они находили ночлег.

Одним словом, вы боялись всего.

Но ничто так не страшило ребят нашей округи, как клоуны.

Теперь, оглядываясь назад, понимаешь, как это было глупо. Клоуны-убийцы буйствовали на страницах книг в мягких обложках и в дешевых фильмах, что шли в открытых киношках. Они жили в мире вампиров и доисторических монстров, поглотивших Токио. Книги и фильмы делали свое дело: старались напугать самую доверчивую публику, которая только и была в состоянии испытывать страх перед клоунами, а именно – детей.

Когда я вырос, то перестал бояться ходить в туалет ночью. На меня больше не наводили ужас скрипы старого дома, в котором я вырос: это были всего лишь скрипы – жалобный стон стареющего дерева и вздохи облегчения оседающего фундамента. Я практически ничего не боялся, за исключением ствола пистолета, направленного в мою сторону, или внезапной вспышки скрытой угрозы в глазах отпетых пьяниц или мужиков, вдруг осознавших, что их жизнь прошла не замеченной никем, кроме них самих.

Но в детстве мой страх был воплощен в клоунах. Не помню, как возникли те самые слухи – возможно, у костра в летнем лагере, а может, после того, как кто-то из нашей группы посмотрел один из этих поганых фильмов – но к тому времени, как мне исполнилось шесть или около того, каждый ребенок был наслышан о клоунах, хотя ни один не мог похвастаться, что действительно видел их.

Но слухи разрастались буйным цветом.

У них был фургон, они возили коробки с конфетами и яркими шарами, а также букеты цветов, распускавшихся прямо из их бездонных рукавов.

А в самом фургоне у них была машинка, от которой ребенок сразу терял сознание и после этого уже никогда больше не просыпался.

Пока жертва была в бессознательном состоянии, но еще не умерла, они поочередно издевались над телом.

Затем перерезали ей горло.

А поскольку, как и положено, лица клоунов размалеваны на один манер, они всегда улыбались.

Мы с Филом в то время почти достигли возраста, когда дети перестают бояться клоунов, а также верить в Санта-Клауса или в то, что ты давно утерянный сын миллиардера, который вдруг объявится и заявит на тебя свои права.

Мы уже вернулись после игры "Литл Лиг" в Сэйвин Хилл, но задержались почти до сумерек – играли в войну в роще позади школы Мотли, карабкаясь по ветхой пожарной лестнице на крышу здания. Когда мы наконец спустились вниз, день явно клонился к закату, похолодало, а тени вытянулись вверх по стенам и тяжело разлеглись на безлюдном тротуаре, как будто были высечены на нем.

Мы двинулись вниз по Сэйвин Хилл авеню, солнце скрылось совсем, а небо приобрело оттенок полированного металла, по которому взад-вперед носились клубы туч, удерживая прохладу в пределах залива, и мы игнорировали урчание в желудках, говорящее о том, что рано или поздно нам придется пойти домой, а дома было кисло.

Когда мы стали спускаться вниз по улице, которая, хорошо помню, была совершенно пустынна, и миновали станцию метро, то заметили, что за нами едет фургон. Затем он появился перед нами, и все это происходило в той внезапной пустынности, которая наступает в нашей округе в часы вечерней трапезы. Еще не было темно, но мы заметили оранжевые и желтые квадраты светящихся окон в домах, выходящих на авеню, а также одинокую хоккейную шайбу, притулившуюся у колеса машины.

Все сидели по домам, ужиная. Даже в барах было тихо.

Фил своей мощной рукой запустил мяч в воздух, и тот взлетел немного выше, чем я ожидал; мне пришлось подпрыгнуть и извернуться, чтобы поймать его. Приземляясь, я снова развернулся, и вот тогда-то и увидел белое лицо с синими волосами и растянутыми губами, взирающее на меня из пассажирского окна фургона.

– Хороший прыжок, – сказал клоун.

В нашей округе существовал единственно возможный ответ клоунам.

– Пошел на!.. – ответил я.

– Хороший мальчик, – сказал клоун, и мне не понравился его тон и улыбка, когда он произнес это, не снимая руку в перчатке с дверцы.

– Хороший, – сказал водитель. – Очень, очень хороший. А твоя мама знает, что ты умеешь так ругаться?

Я стоял совсем близко от дверцы, словно примерзнув к асфальту, не в состоянии двинуться с места. Я не мог отвести глаз от красного рта клоуна.

Фил, как я заметил, успел уйти довольно далеко, но видно было, он тоже напуган.