Паводок, стр. 23

Насторожась, подбираясь, Храбриков посмотрел Кирьянову прямо в глаза, как бы намекая на существующую между ними связь. Кирьянов был непробиваем.

– Долго будет продолжаться это безобразие?! Начпартии просит вас переправить людей в безопасное место, людям угрожает опасность, может, даже смертельная, а вы тут… – он оглядел Храбрикова с головы до ног и закончил уничтожающе: – занимаетесь обжираловкой!

Храбриков вздрогнул, в мутных глазках от обиды навернулись слезы, но он тут же спрятал их, проморгался и сказал:

– Не понимаю, об чем речь?

Цветкова, все еще стоявшая за столом, кажется, поперхнулась, Храбриков заметил, как Кирьянов мельком, подозрительно взглянул на нее, и довершил:

– Про лодку мне Цветкова действительно говорила, тут я виноват, запамятовал, а больше ничего не знаю.

– Как не знаете! – крикнула Цветкова. – Заметив, что она побледнела, Храбриков вновь почувствовал себя в форме.

– А так! – удивился он наивно. – Ничего мне не говорили!

– Вы что? – всплеснула руками, плачущим голосом закричала Цветкова. – Белены объелись?

– Э-э, – заблеял Храбриков, щуря глазки и мотая головой, – нехорошо обзываться-то, девушка! – Он переходил в атаку, по многолетнему опыту зная, чем наглее он будет себя вести, тем лучше. – Ты ведь мне в дочки годишься! Старика обзываешь!

– Да он подлец! – крикнула Цветкова. – Разве вы не видите! Подлец! Отказывается от своих слов.

– Ну-у! – протянул Храбриков, победно глядя на Кирьянова. – Дак она пьяная!

В зале стоял шум: не зная истины, люди всегда много и охотно толкуют, строя предположения, догадки, осуждают и обсуждают – важно было вызвать симпатии у этих незнающих людей, и Храбриков сказал громко:

– Ишь, набралась!

Он пошел к выходу, сутулясь, изображая несправедливо оскорбленного, Цветкова бухнулась на стул, заплакала – громко, истерично, ее бросились утешать долговязый начпартии и грузинчик этот. Но Храбриков довольно усмехнулся, подумав: «Съела, сопливая? Съела?»

– Стой! – услышал Храбриков окрик Кирьянова.

ПэПэ кричал властно, словно собаке, но Храбриков, ликуя победу над Цветковой, не заметил этого. Он обернулся.

– Я не знаю, – воскликнул Кирьянов, – как там было. Кто и что сказал или вообще не говорил…

Столовая слушала его внимательно, притихнув, – только слышались всхлипы Цветковой, а Кирьянов смотрел лишь на гостей, не замечая как бы ни Цветкову, ни Храбрикова, выключая их из дела, беря решение в свои руки и играя, опять играя.

– Сейчас важно не это! Важно другое! – ПэПэ стоял с наполненным стаканом в руке, но глаза его казались холодными, деловитыми. Стакан был лишь подробностью, он не имел никакого значения в том, что говорилось. – Важны люди! Группа Гусева! Их надо спасать! Немедленно! Товарищ Лаврентьев, – сказал он, успокаивая нескладного начпартии. – Никакой группы спасения не надо. Ничего страшного пока не произошло. Храбриков обязан лететь, он и полетит.

Кирьянов поднял стакан. Лицо его опять выражало сердечность и добродушие.

– Выпьем за людей! За тех, кто в поле! За тех, кто решает все! – и, перед тем как выпить, велел Храбрикову: – Слышите! Летите немедленно! Сию секунду!

Храбриков сжался, понимая, что ему приказывают – унизительно, властно. Тарелка с куском лосятины снова стала оттягивать руки, он увидел, что гости смотрят на него, – недоверчиво, с опаской, как на жуликоватую прислугу.

Плечи его опустились, он вышел в кухню под придирчивый, насмешливый взгляд толстозадой поварихи, поставил тарелку на стол.

Заскорузлые пальцы тряслись как после контузии, в животе противно заурчало. Он натянул картуз, когда дверь из столовой хлопнула и его обнял Кирьянов.

– Ничего, дядя! – хохотнул ПэПэ, залезая в карман, и прибавил, приглушая голос, укорительно: – Нехорошо, нехорошо девушек непорочных обижать!

Храбриков вскинул голову, прищурился, готовясь защищаться, но Кирьянов добродушно поглядел на него, подмигивал едва заметно, как бы успокаивая, все понимая и даже присоединяясь.

– Вот возьми, – сказал он, протягивая мятые, потные бумажки. – Долетишь заодно до станции, ящик спирту возьмешь. А то кончается.

ПэПэ хохотнул, больно ударил его по спине, даже зазвенело что-то в груди, – оглобля стоеросовая, – и исчез за дверью.

Храбриков мгновенно соображал, держа на ладони деньги, потом, веселея, подмигнул поварихе.

– Слыхала? – спросил он.

– Слыхала! – недовольно ответила толстозадая.

– Запомни! – привередливо велел он.

– Чего запомни? – удивилась повариха.

– Запомни, что велено мне долететь заодно до станции, взять спирту. – В голосе его слышалось злорадство.

– Ну? – промямлила повариха.

Он ничего не ответил ей, не стал вдаваться в подробности, матюгая ее про себя за бабье тугодумство, и пошел к вертолетам.

Теперь, в воздухе, его мутило, ему было нехорошо, и единственное, что помогало, что выводило из удручения, – приказ Кирьянова.

Храбриков знал, группа Гусева сидит где-то на полпути к станции. Кирьянов велел купить спирту, но не сказал – что раньше.

Притаившись у иллюминатора, Храбриков глядел в темнеющую тайгу, стараясь разглядеть палатки. Когда машина пересекла Енисей, он понял, что внизу вода – она была темнее снега, лежавшего на берегах. Прямо над водой стлался туман. Отмечая эту подробность, Храбриков увидел красную ракету. Она, померкивая, светилась сзади и правее их курса. За ней поднялась еще, еще…

Храбриков прищурил веки, отмечая сквозь ресницы шарики, всплеснувшие позади. «Только бы не заметили пилоты», – отметил он, но вертолет летел точно к станции, не зависая, не разворачиваясь.

Сергей Иванович успокоенно закрыл глаза, жалея в душе всесильного Кирьянова за его грубость, невоспитанность и… глупость.

– Я хотел бы подробнее поговорить о Цветковой.

– Говорите, один черт.

– Некоторые утверждают, что у вас близкие отношения.

– Это тоже имеет отношение к делу?

– К сожалению, да. И этим объясняется ваша к ней мягкость. Анализируя характер «губернатора», можно подумать, что так оно и есть – к остальным вы были строже.

– Просто жалел ее, дуру.

– Теперь ваша жалость исчезла?

– Теперь у меня все к ней исчезло. Вы, пожалуй, правы, от перестановки мест – изменяется. Прежде всего виновата она, Цветкова. В конце концов она начальник партии и непосредственно отвечает за жизнь людей. Гусев виноват меньше.

– А Храбриков?

– Храбриков вообще сволочь.

25 мая. 19 часов 10 минут

Петр Петрович Кирьянов

Отправив Храбрикова, ПэПэ подсел к Кире и стал, как ему казалось, восстанавливать равновесие.

Гости, настроив для громкости подарочные ВЭФы на одну волну, твистовали, шейковали – у кого что шло, галдели, хохотали, пили. Решительные действия Кирьянова успокоили их, разом прервали минутную смуту, которую внесла в общество Цветкова, и, дрогнув поначалу, обозлясь на ее выходку, теперь Петр Петрович был до чрезвычайности доволен собой. Он опять оказался в форме, и это прекрасно, неповторимо, когда ты ощущаешь, сознаешь свое преимущество над толпой.

ПэПэ ощущал приподнятую взволнованность, ему очень нравились этакие бесшабашные гуляния, отключение на краткое, но необходимое время от всяких дел, хлопот, решений. Его дни рождения были как бы венцом справедливости, когда за тяжкий, неблагодарный, ответственный «губернаторский» труд приходит долгожданное вознаграждение. Нет, до истинного, полного вознаграждения еще далеко, но эти вечера уже что-то, и что-то немалое, потому что они свидетельствуют о его авторитете среди людей и о преданности ему. И разве мог он допустить, чтобы в день рождения кто-то из любящих его плакал, переживал, страдал…