Избранная, стр. 63

Жанин собирается с силами у стола, шипит и задыхается. Она потирает горло, ярко-красное от пальцев Тобиаса. Какой бы механической она ни казалась, все же она человек. В ее глазах стоят слезы, когда она достает коробку из ящика стола и открывает, обнаруживая иглу и шприц.

Все еще тяжело дыша, она идет с ними к Тобиасу. Тобиас скрипит зубами и врезает локтем в лицо одному из охранников. Охранник бьет Тобиаса прикладом в висок, и Жанин втыкает иглу в его шею. Он обмякает.

Из моего горла вырывается звук, не всхлип или вопль, а хриплый, скрипучий стон, который кажется отстраненным, как будто исходит от кого-то другого.

– Отпустите его, – скрипуче приказывает Жанин.

Охранник встает, Тобиас тоже. Он не выглядит, как солдаты-сомнамбулы, его взгляд вполне осмысленный. Он несколько секунд оглядывается, как будто озадачен тем, что видит.

– Тобиас, – зову я. – Тобиас!

– Он тебя не знает, – сообщает Жанин.

Тобиас оборачивается. Он щурится и быстро идет ко мне. Прежде чем охранники успевают его остановить, он сжимает рукой мое горло, передавливая трахею пальцами. Я задыхаюсь, к лицу приливает кровь.

– Симуляция управляет им, – произносит Жанин.

Я едва слышу ее голос сквозь оглушительный стук в ушах.

– Меняя то, что он видит… заставляя путать врага с другом.

Охранник отрывает Тобиаса от меня. Я ловлю воздух ртом, хрипло втягиваю его в легкие.

Его больше нет. Теперь, во власти симуляции, он будет убивать людей, которых называл невинными не далее как три минуты назад. Жанин навредила бы ему меньше, убив его.

– Преимущество данной версии симуляции в том, – ее глаза сияют, – что он может действовать независимо и потому намного более эффективен, чем безмозглый солдат.

Она бросает взгляд на охранников, которые удерживают Тобиаса. Он борется с ними, его мышцы напряжены, глаза пристально смотрят на меня, но не видят, не видят так, как должны.

– Отправьте его в диспетчерскую. Нам нужен здравомыслящий человек, чтобы наблюдать за происходящим, и, насколько я понимаю, он привык там работать.

Жанин стискивает ладони перед собой.

– А ее отведите в комнату тринадцать, – повелевает она.

Она жестом отсылает меня. Этот жест означает мою казнь, но для нее он всего лишь вычеркивает меня из списка дел, всего лишь логически продолжает путь, по которому она идет. Жанин равнодушно разглядывает меня, пока два солдата-лихача тащат меня прочь из комнаты.

Они волокут меня по коридору. Внутри меня все онемело, но снаружи я олицетворенная сила воли, орущая и молотящая руками и ногами. Я кусаю руку лихача справа и улыбаюсь, ощутив вкус крови. Затем он бьет меня, и все исчезает.

Глава 35

Я прихожу в сознание в темноте, втиснутая в жесткий угол. Пол подо мной холодный и гладкий. Я касаюсь пульсирующей головы, и жидкость сочится сквозь пальцы. Красная… кровь. Опуская руку, я ударяюсь локтем о стену. Где я?

Наверху вспыхивает свет. Лампочка горит голубовато и тускло. Я вижу со всех сторон стены стеклянного аквариума и свое затененное отражение напротив. Комната маленькая, с бетонными стенами и без окон, и я одна в ней. Ну, или почти одна: к одной из бетонных стен приделана маленькая видеокамера.

Я обнаруживаю под ногами отверстие. К нему подведена труба, выходящая из огромной цистерны в углу комнаты.

Дрожь начинается в кончиках пальцев, поднимается вверх по рукам, и вскоре дрожит уже все тело.

На этот раз я не в симуляции.

Моя правая рука онемела. Выбравшись из угла, я вижу лужу крови на том месте, где я только что сидела. Нельзя поддаваться панике. Я встаю, прислонившись к стене, и дышу. Худшее, что со мной может случиться, – утонуть в этом аквариуме. Я прижимаю лоб к стеклу и смеюсь. Это худшее, что я могу вообразить. Смех переходит в рыдания.

Если я буду бороться до последнего, это покажется отважным тем, кто наблюдает за мной через камеру, но иногда подлинное мужество не в борьбе, а в том, чтобы встретить неминуемую смерть лицом к лицу. Я всхлипываю в стекло. Я не боюсь смерти, но хотела бы умереть другим образом, любым другим образом.

Лучше кричать, чем плакать, и потому я кричу и бью пяткой по стене за спиной. Нога отскакивает, и я бью снова, так сильно, что пятка пульсирует от боли. Я бью снова, и снова, и снова, затем отклоняюсь и бью в стену левым плечом. От удара рана на правом плече горит, как будто ее пронзили раскаленной кочергой.

Вода сочится на дно аквариума.

Видеокамера означает, что за мной наблюдают – нет, изучают меня, как способны одни эрудиты. Чтобы проверить, совпадает ли моя реакция в реальности с реакцией в симуляции. Чтобы доказать, что я трусиха.

Я разжимаю кулаки и опускаю руки. Я не трусиха. Я поднимаю голову и смотрю в камеру напротив. Если сосредоточиться на дыхании, получится забыть, что мне предстоит умереть. Я смотрю в камеру, пока поле зрения не сужается и я не вижу ничего, кроме нее. Вода щекочет лодыжки, затем икры, затем бедра. Покрывает кончики пальцев. Вдох, выдох. Вода мягкая, струится, как шелк.

Вдох. Вода промоет мои раны. Выдох. Мать погрузила меня в воду, когда я была маленькой, чтобы посвятить Богу. Я уже очень давно не думала о Боге, но думаю о нем сейчас. Разве это не естественно? Внезапно я радуюсь, что выстрелила Эрику в ногу, а не в голову.

Мое тело поднимается вместе с водой. Вместо того чтобы барахтаться и оставаться на поверхности, я выдыхаю весь воздух и опускаюсь на дно. Вода приглушает звуки. Я чувствую ее движение на лице. Меня посещает мысль вдохнуть воду, чтобы поскорее умереть, но я не могу себя заставить. Я пускаю ртом пузыри.

«Расслабься». Я закрываю глаза. Легкие горят.

Я чувствую, как мои руки всплывают наверх. Отдаюсь в шелковистые объятия воды.

В детстве отец любил поднимать меня над головой и бегать, так что казалось, будто я лечу. Я вспоминаю, как воздух скользил по моему телу, и ничего не боюсь. Я открываю глаза.

Передо мной стоит темная фигура. Должно быть, смерть близка, если меня посещают видения. Боль пронзает легкие. Задохнуться – мучительно. Ладонь прижимается к стеклу перед моим лицом, и на мгновение мне кажется, что сквозь толщу воды я различаю размытое лицо своей матери.

Я слышу удар, и стекло трескается. Вода брызжет из дыры наверху аквариума, и стеклянная панель раскалывается пополам. Я отворачиваюсь, когда стекло разлетается вдребезги, и вода с силой выносит меня на пол. Я жадно глотаю воздух пополам с водой, и кашляю, и снова ловлю воздух. Ее руки обнимают меня за плечи, и я слышу ее голос.

– Беатрис, – произносит она. – Беатрис, необходимо бежать.

Она кладет мою руку себе на плечи и поднимает меня. Она одета, как моя мать, и выглядит как моя мать, но держит револьвер, и ее глаза полны незнакомой решимости. Спотыкаясь, я следую за ней по битому стеклу и разлитой воде в открытую дверь. За дверью лежат мертвые охранники-лихачи.

Я скольжу и еду по плитке, пока мы идем по коридору, настолько быстро, насколько позволяют мои слабые ноги. Когда мы поворачиваем за угол, мать стреляет в двух охранников у двери в конце. Пули попадают им в головы, и охранники падают на пол. Она прижимает меня к стене и снимает свою серую куртку.

Под курткой – майка. Когда мать поднимает руку, я замечаю уголок татуировки у нее под мышкой. Неудивительно, что она никогда не переодевалась в моем присутствии.

– Мама, – напряженно говорю я. – Ты была лихачкой.

– Да, – улыбается она.

Она превращает куртку в перевязь для моего плеча, завязав рукава вокруг шеи.

– И это мне сегодня пригодилось. Твой отец, Калеб и еще кое-кто прячутся в подвале на перекрестке Норт и Фэрфилд. Мы должны забрать их.

Я смотрю на нее. Шестнадцать лет я сидела рядом с ней за кухонным столом дважды в день, и мне не приходило в голову, что она может быть не прирожденной альтруисткой. Как хорошо я в действительности знала свою мать?

– Время для вопросов еще будет.