Избранная, стр. 35
– Трис.
Я раскачиваюсь назад и вперед на металлическом кресле.
– Трис, я провожу тебя в спальню, хорошо?
– Нет! – рявкаю я.
Я поднимаю голову и сверкаю глазами, хотя ничего не вижу сквозь пелену слез.
– Они не должны меня видеть… в таком состоянии…
– Да успокойся уже. – Он закатывает глаза. – Пройдем через заднюю дверь.
– Мне ни к чему, чтобы ты…
Я качаю головой. Мое тело дрожит, и я чувствую такую слабость, что не знаю, смогу ли стоять, но я должна попытаться. Я не могу оказаться единственной, кого придется провожать в спальню. Даже если меня не увидят, все равно рано или поздно узнают, будут судачить…
– Чепуха.
Он хватает меня за руку и выдергивает из кресла. Я смаргиваю слезы с глаз, вытираю щеки тыльной стороной ладони и позволяю отвести себя к двери за компьютерным экраном.
Мы молча идем по коридору. В сотне ярдов от комнаты я вырываю у него руку и останавливаюсь.
– Зачем со мной так поступили? – спрашиваю я. – В чем смысл? Я не подозревала, что обрекаю себя на недели мучений, когда выбирала Лихость!
– Ты думала, преодолеть трусость будет легко? – спокойно спрашивает он.
– Преодоление трусости здесь ни при чем! Трусость – это то, как ты ведешь себя в реальной жизни, а в реальной жизни никакие вороны не заклюют меня до смерти, Четыре!
Я закрываю лицо ладонями и рыдаю.
Он ничего не говорит, просто стоит рядом, пока я плачу. Мне нужно всего несколько секунд, чтобы успокоиться и снова вытереть лицо.
– Я хочу домой. – Я еле ворочаю языком.
Но домой мне уже не попасть. Либо я остаюсь здесь, либо отправляюсь в бесфракционные трущобы.
Он не смотрит на меня с участием. Просто смотрит на меня. Его глаза кажутся черными в тусклом коридоре, а губы сжаты в тонкую линию.
– Рационально думать, невзирая на страх, – это урок, необходимый каждому, даже твоей семье Сухарей. Вот что мы пытаемся тебе втолковать. Если ты не способна этому научиться, тогда убирайся отсюда, потому что ты нам не нужна.
– Я пытаюсь. – Моя нижняя губа дрожит. – Но у меня не получилось. У меня не получается.
Он вздыхает.
– Как по-твоему, сколько времени ты провела в галлюцинации, Трис?
– Не знаю. – Я качаю головой. – Полчаса?
– Три минуты, – отвечает он. – Ты справилась в три раза быстрее, чем остальные неофиты. Это что угодно, только не провал.
Три минуты?
Он чуть улыбается.
– Завтра у тебя получится лучше. Вот увидишь.
– Завтра?
Он касается моей спины и ведет меня к спальне. Я чувствую кончики его пальцев сквозь рубашку. Их бережное прикосновение заставляет меня на мгновение забыть о птицах.
– О чем была твоя первая галлюцинация? – Я бросаю на него взгляд.
– Не столько о чем, сколько о ком. – Он пожимает плечами. – Неважно.
– И ты преодолел этот страх?
– Пока нет. – Мы подходим к двери спальни, и он прислоняется к стене, засунув руки в карманы. – Возможно, никогда не преодолею.
– Так значит, страхи не покидают нас?
– Иногда покидают. Иногда на их место приходят новые. – Он продевает большие пальцы в петли для ремня. – Но цель не в том, чтобы стать бесстрашным. Это невозможно. Цель в том, чтобы научиться сдерживать страх, освободиться от него, – вот в чем цель.
Я киваю. Я привыкла думать, что лихачи бесстрашны. По крайней мере, они кажутся такими. Но, возможно, то, что я считала бесстрашием, – на самом деле умение сдерживать страх.
– Как бы то ни было, твои страхи – редко то, чем кажутся на симуляции, – добавляет он.
– В смысле?
– Ну, ты действительно боишься ворон?
Он улыбается мне краешком рта. От улыбки его глаза теплеют настолько, что я забываю о том, что он мой инструктор. Обычный парень, который болтает о пустяках и провожает меня до двери.
– При виде вороны ты с криками бежишь прочь?
– Нет. Наверное, нет.
Мне хочется шагнуть к нему, без особого повода, просто узнать, каково это – стоять совсем рядом; просто хочется, и все тут.
«Ну и глупо», – произносит голос у меня в голове.
Я шагаю к Четыре и тоже прислоняюсь к стене, повернув голову набок, чтобы видеть его. Как и на чертовом колесе, я точно знаю расстояние между нами. Шесть дюймов. Я чуть наклоняюсь. Меньше шести дюймов. Мне становится тепло, как будто он делится со мной неизвестной энергией, почувствовать которую можно только вблизи.
– И чего же я боюсь на самом деле? – спрашиваю я.
– Я не знаю. Это можешь сказать только ты.
Я медленно киваю. Это может быть десяток разных страхов, но я не знаю, какой выбрать и даже есть ли среди вариантов верный.
– Я не знала, что стать лихачкой будет так сложно, – говорю я и через мгновение поражаюсь, что сказала это; поражаюсь, что призналась. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и внимательно слежу за Четыре. Возможно, я напрасно разоткровенничалась?
– Говорят, так было не всегда. – Он дергает плечом.
По-видимому, мое признание его не удивило.
– В смысле, быть лихачом.
– Что изменилось?
– Власть, – отвечает он. – Тот, кто контролирует обучение, задает стандарт поведения лихачей. Шесть лет назад Макс и другие лидеры изменили методы, сделав обучение более состязательным и грубым, якобы чтобы проверить силу людей. И это изменило приоритеты Лихости в целом. Спорим, ты не угадаешь, кто новый любимчик лидеров.
Ответ очевиден: Эрик. Его научили жестокости, а теперь он научит жестокости нас.
Я смотрю на Четыре. Обучение не повлияло на него.
– Если ты был первым в своем классе неофитов, – спрашиваю я, – каким по счету был Эрик?
– Вторым.
– Выходит, он был вторым кандидатом на лидерство, – медленно киваю я. – А ты – первым.
– Почему ты так думаешь?
– Из-за того, как Эрик вел себя на ужине в первый вечер. Завистливо, хоть и получил то, что хочет.
Четыре не возражает. Очевидно, я права. Хочется спросить, почему он отказался от места, которое ему предложили, почему он так противится лидерству, хотя кажется прирожденным лидером. Но я знаю, как Четыре относится к личным вопросам.
Я шмыгаю носом, еще раз вытираю лицо и приглаживаю волосы.
– Заметно, что я плакала? – спрашиваю я.
– Гм.
Он наклоняется ближе, щурясь, как будто изучает мое лицо. Улыбка растягивает его губы. Еще ближе, так что мы дышали бы одним воздухом… если бы я не забывала дышать.
– Нет, Трис, – отвечает он.
Его улыбку сменяет более серьезное выражение лица.
– Ты выглядишь просто железной.
Глава 19
Когда я вхожу, большинство неофитов – прирожденные лихачи и переходники вместе – сгрудились между рядами двухъярусных кроватей, обступив Питера. Он держит в руках листок бумаги.
– «Массовое отречение детей лидеров Альтруизма невозможно игнорировать или приписывать случайности, – читает он. – Недавний переход Беатрис и Калеба Прайор, детей Эндрю Прайора, ставит под сомнение разумность ценностей и доктрин Альтруизма».
По спине бежит холодок. Кристина, стоящая позади толпы, оборачивается и замечает меня. Она бросает на меня встревоженный взгляд. Я не в силах пошевелиться. Мой отец. Эрудиты набросились на моего отца.
– «Иначе почему дети столь высокопоставленной персоны сочли, что навязанный им образ жизни недостаточно привлекателен? – продолжает Питер. – Молли Этвуд, еще один переходник-лихач, считает, что во всем виновато извращенное, жестокое воспитание. “Однажды я слышала, как она говорила во сне, – сообщает Молли. – Она просила отца перестать что-то делать. Не знаю, что именно, но из-за этого ей снились кошмары”».
Так вот как Молли мне отомстила. Вероятно, она поговорила с журналистом-эрудитом, на которого наорала Кристина.
Она улыбается. У нее кривые зубы. Пожалуй, выбить их значит оказать ей услугу.
– Что? – рявкаю я.
Или пытаюсь рявкнуть, но получается скрипуче и глухо, так что приходится прочистить горло и повторить:
– Что?