По следам рыжей обезьяны, стр. 41

Глава 13

Медовый месяц в джунглях

О том, что моей холостяцкой жизни вот-вот придет конец, мне напомнило письмо от Кэти, моей невесты, которая наконец-то собралась в путь на восток. Я бросился обратно в Медан, где с лихорадочной поспешностью раздобывал и возобновлял въездные и прочие разрешения, бегал по правительственным учреждениям, расположенным на противоположных концах города, и платил все необходимые — и столь же необъяснимые — налоги. Я прилетел в Сингапур прямо к приземлению самолета из Англии, которым должна была прибыть Кэти. Но она вышла в холл аэропорта почти самой последней из двухсот пассажиров, и я уже потерял надежду на встречу, когда вдруг увидел, что она бежит ко мне. К моему ужасу, она прихватила с собой белое платье, глазированный пирог и тому подобное. Чтобы привести себя в полное соответствие с этой жуткой респектабельностью, мне пришлось обзавестись костюмом, ботинками, белой рубашкой и галстуком, и только после этого мы смогли вернуться на Суматру, где Лен Хэнхем, британский консул, уже подготовил все к нашему прибытию.

Его секретарь-китаец вывернулся наизнанку, но добился, что городской регистратор своевременно оказался в своей конторе, чтобы узаконить наш брак, и Кэти весело рассталась со своей девичьей свободой, хотя не поняла ни слова в индонезийской церемонии бракосочетания. Небольшая группа европейцев Медана вместе с моими индонезийскими друзьями позаботилась о том, чтобы нас еще раз, для надежности, перевенчали по-английски в методистской церкви, а уж после этого мы вернулись в консульство пить шампанское. Затем последовал грандиозный пир в доме Никки и Майкла Дженкинсов, и все мы перебрали лишнего за столом с закусками, которые весь штат домочадцев готовил целых два дня. Никки занимается спасением животных с истинным фанатизмом, и стоит ей увидеть любого из братьев наших меньших, которому приходится плохо, как она тут же выкупает его у владельца. Вследствие этой привычки их сад был переполнен неимоверным множеством попугаев, спасенных кошек и избавленных от смерти кур. Симус, орангутан, с такой нежностью поцеловал мою молодую жену, что следы его зубов остались ей на память на несколько недель. В честь предстоящего торжества он был начисто вымыт с шампунем, но вел себя отвратительно: украл свадебный пирог, гонялся за кошками и кусал гостей за лодыжки.

Как и во всяком добропорядочном городе, в Медане постоянно проживал местный Мак-Киннон, и, как и у всякого добропорядочного Мак-Киннона, у Эда была настоящая волынка. К превеликой радости индонезийских извозчиков-бетча, глазевших на нас через стену сада, Эд вышагивал взад-вперед, и сипловатый вой его волынки заглушал резкие крики попугаев. Под хриплые звуки «Плача по Мак-Киннону» свадебный пирог разрезали традиционным малайским ножом-крисом и запили ромовым пуншем из серебряных кубков. Праздник удался на славу.

Все еще в угаре веселья мы уселись на лендровер Рийксена, на дверце которого красовалась панда — герб Всемирного фонда охраны дикой природы. Мы с бешеной скоростью промчались по городу, причем шофер умирал со смеху, слушая грохот и лязганье гирлянд консервных банок, которые были привязаны к машине, и видя, с каким ужасом местные жители смотрят вслед ненормальным европейцам, затеявшим очередную эскападу.

Больной детеныш орангутана, которого выхаживала Энс, должно быть, был вовсе не в восторге от такого времяпрепровождения хозяев. Его нашли погибающим от голода в кампонге; несчастный кроха был еще слишком мал, чтобы выжить без матери на рисовой диете, которой его пичкали, и непременно бы погиб от истощения, если бы не вмешались Герман и Энс. Да и теперь он едва дышал, так что потребовалось все ветеринарное искусство Германа, чтобы он остался в живых.

У нас с Кэти был свой звериный детеныш — котенок леопардовой кошки, которого мы везли в сплетенной из ротана корзинке. Мы увидели его выставленным на продажу в придорожной лавчонке и оказались совершенно не в силах противостоять чарам маленькой кошечки, пленившей нас своей милой игривостью. Ее мордочка с белыми полосками и грациозная легкость делали кошечку похожей на мини-тигра, из-за чего мы и окрестили ее Тигрой [17] в честь ее знаменитого родича. Однако басовитое рычание, которое издавала небольшая корзиночка, сделало бы честь и более крупному зверю.

Мы петляли среди гор, временами останавливаясь, чтобы купить вкуснейшие мангустаны или плоды залака, словно покрытые змеиной кожей. После долгого путешествия по жаре мы съехали с главного шоссе, прогромыхали сквозь маленький кампонг из деревянных хижин с крышами из пальмовых листьев и, едва не налетев на пару пасущихся домашних буйволов, остановились в деревне Лау-Ранун, скрипнув тормозами.

Дальше нельзя было проехать даже на лендровере, поэтому Герман и Энс помахали нам на прощание и умчались обратно по дороге в Ачех под аккомпанемент месячного запаса бутылок с кока-колой, которые неистово звенели, когда лендровер бросало на ухабах. Вскоре собралась толпа, глазевшая на Кэти и на наш багаж, который казался абсолютно неподъемным. Я прикинул, что нам понадобится не меньше трех носильщиков, чтобы переправить эту кучу добра в наш лагерь, за девять миль отсюда. К моему глубокому прискорбию, ни один из жителей деревни не проявил особого желания ночевать в моем скромном жилище, и они запросили по тысяче рупий (один фунт стерлингов) на брата — раза в четыре больше обычных здешних расценок. Я не собирался поддаваться такому бессовестному вымогательству и воинственно заявил, что мы можем обойтись и без них. Навьючив на себя всю кучу, мы потащились вперед, а деревня почти в полном составе пошла следом, чтобы позабавиться этим потешным зрелищем.

Почти три часа мы добирались до Лау-Джохара, и Кэти так до сих пор и не смогла до конца простить мне этот ужасный переход. Обливаясь потом, мы брели под палящим солнцем вверх и вниз по крутым склонам холмов, через топкие поля риса пади и окутанные тучами насекомых банановые плантации. Кэти несколько раз клялась, что не может сделать ни шагу дальше. Бессильно опустившись на кучу наших припасов и пожитков, она пробормотала еле слышным голосом, что очень жаль, что этот переход не состоялся до нашей свадьбы, — тогда по крайней мере она знала бы, на что идет. Когда она узнала, что носильщики запросили всего по фунту на брата, то пришла в ярость. Она бы с превеликой радостью заплатила им вдвое, лишь бы избавиться от этой пытки.

Наконец мы вышли из аллеи кокосовых пальм на высокий берег реки Ранун, потом спустились вниз по извилистой тропинке. Из лачужки на берегу выскочил мальчуган и вывел из-под прикрытия берега лодчонку-долбленку. Мы взгромоздились на утлое суденышко, и наш маленький лодочник, лихо работая шестом, стал переправлять нас поперек лениво струившейся реки.

На противоположном берегу начиналась узкая тропинка которая вела мимо разбросанных там и сям масличных пальм к кампонгу. Здесь навстречу нам вышел сын Нами, Пангса, и спустя считанные секунды мы уже восседали на плетеных креслах, как по волшебству принесенных из какого-то потайного уголка деревни. Пангса вступил в единоборство с нашим багажом, а его брат побежал за свежими кокосами — это настоящий нектар для умирающих от жажды путников. Они совсем не похожи на иссохшие, залежавшиеся орехи, на которые так набрасываются посетители на английских ярмарках. Мы медленно смаковали прохладное сладкое молоко и выскребали из тонкой кожуры студенистую мякоть. Вскоре уже забулькал котелок с рисом, и жена Нами склонилась к огню, готовя нам ужин. Каждую минуту по короткой деревянной лесенке в прохладную полутьму хижины вливался новый поток посетителей, и женщины без передышки обносили новоприбывших чаем. К местному полицейскому, дядюшке Парбы, все относились с особенным почтением, и ему тут же освободили место поближе к нам, насколько это было возможно. К тому времени небольшая тесная комнатушка была битком набита людьми и наполнена дымом, так что дышать стало нечем, и мы были рады, когда нам удалось пробраться сквозь плотную массу тел и вдохнуть свежий ночной воздух. Мы побрели к реке искупаться, и это простейшее действие шокировало всех местных жителей. У них полагается совершать омовение отдельно мужчинам и женщинам, и этот обычай подчас приводит к забавным сценам: мужчины и женщины (отдельно!) плещутся в оросительных канавах по обе стороны дороги, весело перебрасываясь шутками, а мимо них с ревом проносятся машины.