По следам рыжей обезьяны, стр. 30

Я вернулся в Оксфорд, где сразу же пришлось развить бурную деятельность. Мне нужно было записать свои наблюдения и открытия на Калимантане, и я затратил массу времени на семинары и демонстрации фильмов в ученых кругах и среди поборников охраны природы. Сверх того я еще старался раздобыть средства и разрешение на новое путешествие в Юго-Восточную Азию. Короткое знакомство с сиамангами в Малайе пробудило во мне жгучее желание посетить единственную область, где границы ареалов орангутанов и сиамангов пересекаются. Оба вида встречаются на севере Суматры, там же водятся и гиббоны. Мне очень хотелось узнать, как могут сосуществовать три вида, питающиеся плодами. Могут ли они сожительствовать мирно или это приводит к ужасным стычкам между видами? Приспособился ли оранг на Суматре к жизни бок о бок с сиамангами или он не менял свои привычки и живет точно так же, как его родич на Калимантане? На эти вопросы можно ответить только в полевых условиях.

Необходимо было испросить разрешение великого множества индонезийских организаций, а тут еще меня задержал долгая забастовка почтовых работников в Англии, так что прошло несколько изматывающих месяцев, прежде чем я получил возможность продолжать работу. Однако эта задержка даже пошла мне на пользу — я лег в больницу на полное обследование. Я так и не выздоровел окончательно после зимы, проведенной в джунглях, и теперь расплачивался за это, кровью — буквально литрами крови, которые я вынужден был отдавать на исследование в лаборатории, рассеянные по всей стране. Список необычных заболеваний, которыми я страдал все рос и рос, пока не превратился в привычную мишень для шуток больничного персонала. Как только очередную болезнь диагностировали, ее тут же вылечивали, но я все еще чувствовал себя прескверно и вынужден был терпеть еще одно унижение — я сделался экспонатом номер один для всех студентов-медиков. Тому, кто первый поставит диагноз, предлагалась в награду кружка пива, но на выпивку никто не претендовал, так как самый главный эскулап решил попробовать новый тест и обнаружил, что я стал хозяином гельминта, до сих пор известного исключительно у собак! Но, когда покончили и с этим, всего две недели спустя чудовищный приступ малярии снова уложил меня на больничную койку. Совершенно ясно, что в таком состоянии я не смог устоять перед очаровательной блондинкой, которая навещала меня каждый божий день. Мы с Кэти обручились за несколько дней до того, как я вылетел в Сингапур; она обещала приехать ко мне осенью, и мы собирались пожениться в Индонезии.

Часть III

Суматра, 1971

Глава 9

Снова на Суматре

Когда я наконец после очередной неразберихи с разрешениями на мою работу увидел Медан, административный центр Северной Суматры, уже наступил май. Медан — большой разросшийся город с населением от полумиллиона до двух миллионов человек — в зависимости от того, где вы проведете городскую черту. После Калимантана это была громадная перемена: население Сабаха насчитывает всего 600 тысяч жителей. Главный вид транспорта здесь называется бетча — в Китае это называется рикша. О длительном влиянии Голландии в Северной Суматре напоминают одноконные повозки, европейские овощи и забавные овцы и козы, которые путаются под ногами на окраинных улочках.

Как и вообще в Индонезии, в Медане можно различить два экономических уровня. Отель со всеми удобствами или обед в ресторане стоили кучу денег, зато снять комнатку на маленьком постоялом дворике или перекусить у придорожного ларька можно было практически за бесценок. Я избежал неудобств и того и другого образа жизни, потому что меня пригласил в гости сотрудник общества охраны природы, который жил в пригороде. Так началось мое знакомство с индонезийским образом жизни. Все блюда были настолько щедро приправлены жгучим красным перцем, что за едой я не мог вымолвить ни слова. Впрочем, это, возможно, было как раз к лучшему, потому что мой малайский, выученный на Калимантане, на Суматре казался довольно потешным, и стоило мне раскрыть рот, как все начинали покатываться со смеху.

В глубине дома находилась типичная индонезийская ванная, манди. Это была маленькая комнатушка, примерно два с половиной на три с половиной метра; в углу расположились высокая цементная бочка для воды и жестяной ковшик, из которого можно было обливаться. В середине комнаты вода стекала в большую дыру, одновременно исполнявшую и функции уборной. В доме мистера Маналу это помещение было стандартным, за одним только исключением — в манди обитала упитанная хозяйская свинья. Меня уверили, что это самое кроткое и добродушное существо, но, как я понял, она никогда в жизни не видела белого цвета кожи. Когда я в первый раз переступил порог, свинья принялась носиться вихрем по тесной комнатушке, визжа, как будто ее режут, и, пробегая мимо, больно цапнула меня за ногу. Я наспех кое-как умылся, зато остальные естественные потребности превратились в неимоверную пытку. До сих пор в моей памяти сохранился яркий образ: я, совершенно голый, восседаю посередине комнаты в позе орла, в любую минуту ожидая нападения этой жирной твари, которая засела в углу и смотрит на меня злобным взглядом, презрительно хрюкая.

Оформление моих виз и разрешений все еще затягивалось, и мне настолько опостылела городская жизнь, что я собрал свой походный мешок и решил отправиться в джунгли. Мне нужно было отыскать подходящий район для работы и хотелось осмотреть несколько участков. Мне говорили много хорошего про обширный национальный парк Гунунг-Лесер в провинции Ачех (Атье). Однако поближе к Медану был резерват Западный Лангкат [16], и я решил произвести быструю разведку этого района, чтобы знать, стоило ли вообще им заниматься. Управление охраны природы дало мне сопровождающего инспектора и организовало транспорт до городка Бохорок, расположенного неподалеку от резервата, находящегося в гористой местности. В Бохороке я нанял еще двух помощников и запасся такими необходимыми припасами, как соль, красный перец, сушеная рыба и рис.

На следующее утро спозаранку мы отправились пешком через плантации каучука и чистенькие небольшие кампонги, расположенные в тени высоких деревьев. К десяти часам мы уже перешли границу резервата и двигались вдоль реки Ландак (Дикобразовой реки). По обе стороны круто вздымались склоны покрытых лесом холмов, и весь лес гудел от самозабвенного хорового пения гиббонов и сиамангов. Мы свернули вдоль русла маленького ручья, который сбегал с гребня целой серией крохотных водопадиков. В небе над нами парили громадные птицы-носороги, и с открытого склона перед нашими глазами раскинулись необозримые просторы сплошного полога листвы. Как это было чудесно — снова вернуться в джунгли после долгих месяцев жизни в цивилизованном мире! Верхушки деревьев качались — по ним мчалось семейство гиббонов, и каждое их движение сопровождалось как бы вспышкой белого цвета — это были белорукие гиббоны, которых я уже мельком видел в Малайе.

Мы перевалили через гребень и начали спускаться по крутому склону в соседнюю долину, пользуясь глубокими колеями, которые оставили упряжки буйволов, волоком вытаскивавшие бревна, срубленные браконьерами. Это лесное браконьерство — самая серьезная проблема в резерватах Суматры, но их границы настолько обширны, а в управлении охраны природы такой мизерный штат, что охрана почти невозможна. Отыскав мелкое место, мы перешли вброд речку Беркайль и осторожно пошли по ее скользкому берегу.

В густой чаще леса было так сумрачно и сыро, а берег был настолько обрывист, что мы двигались со скоростью улитки. Горная речка с ревом и плеском неслась среди камней, и, кроме этого оглушительного шума, почти ничего нельзя было расслышать. Искать животных в такой обстановке было совершенно невозможно; я решил, что лучше уж подняться на гребень, и мы снова начали изматывающий подъем вверх. Склон становился все круче и круче, так что временами нам приходилось ползти на четвереньках или втягиваться, цепляясь за кустарник и лианы. Немного передохнув и перекусив, чтобы набраться сил, мы снова принялись карабкаться по крутизне. Уже вечерело, когда мы выбрались на гребень. Подъем примерно на две тысячи футов (шестьсот метров) отнял у нас четыре часа. После тяжелого подъема страшно хотелось пить, но вода у нас была на исходе, и я, оставив своих помощников, которые взялись за устройство ночлега, отправился на поиски источника. Оказалось, что я взял на себя трудную задачу — с таких крутых склонов дождевая вода мгновенно стекала, и все русла ручейков давно пересохли. Мне оставалось только одно: спуститься довольно далеко вниз обратно по нашему следу и найти мелкую лужицу, где можно было набрать в наши фляжки воды. К этому времени джунгли потонули во тьме, а зловещий раскат грома возвестил приближение грозового ливня. Я не успел добраться до уютного убежища в нашем лагере, как меня внезапно настиг такой потоп, что я сразу же вымок до нитки. Но обиднее всего было то, что теперь, когда разразился ливень, все мои труды оказались совершенно напрасными. Непрерывная струя благоуханной, свежей воды стекала с полиэтиленовой крыши в подставленный котелок.