Гладиатрикс, стр. 67
Нестасен только не знал наверняка, убил ли ее тот удар ножом, который он нанес ей напоследок.
«Вот ведь дурак! Не удосужился проверить, что она и вправду издохла. Слишком отдался блаженству дурмана, кровавого насилия. Если она еще жива, то назовет мое имя. Тогда на меня объявят охоту. Может, уже теперь люди Бальба рыскают по городу, расспрашивают прохожих. Трудно ждать, чтобы кто-то отказался заработать лишний сестерций, указав погоне на беглеца!
Все точно сговорились. Все против меня. Ох, глотнуть бы дымка!»
Нестасен очередной раз тайком глянул назад, и простое движение породило невыносимую волну дурноты, а с нею и страх. Они с подельниками договорились удирать по одному, каждый в свою сторону. Теперь Нестасен об этом жалел. Если их схватят, они ведь не затруднятся рассказать, кто был главарем!
В конце концов он выбрался на окраину и оказался в городской клоаке, где обитало отребье Галикарнаса. Куда ни плюнь, сплошные потаскухи, воры, убийцы, насильники. Здесь не принято было задавать лишних вопросов, признавалась лишь звонкая монета, зато за деньги можно было купить все.
В какой-то клопиной дыре, называвшейся постоялым двором, Нестасен заплатил хозяину с чирьями на роже и был препровожден в маленькую комнатку. Оставшись один, нубиец перво-наперво швырнул надоевший плащ на постель и зашарил в поясном кошеле, ища драгоценные стебли. Он зажег один из них от масляной лампы, задул пламя и стал смотреть, как тлеет травинка. Вскоре комната наполнилась желанным ароматом дурмана. Нестасен накрыл стебелек глиняным цилиндром, подождал, пока там соберется побольше дыма, и жадно вдохнул. Его сердце тут же замедлило сумасшедший бег, да и мысли перестали беспорядочно и бестолково метаться.
«Чего я так боялся, дурак! — сказал он себе. — Кто из городских стражников отважится пойти по моему следу? Они же знают, на что я способен в бою. Всякий, кто меня догонит, будет убит. Да и жители города навряд ли станут рисковать жизнями, чтобы получить объявленную награду, схватить обидчика рабыни. Что бы там о себе ни воображала эта спартанка, но она именно рабыня!»
Нестасен усмехнулся и понюхал пальцы. Он наслаждался ароматом женщины, приправленным запахом свежей крови.
«Да, на самом деле Лисандра была несомненно в восторге. Она корчилась, кричала и отбивалась, но были мгновения, когда я улавливал похоть в ее глазах. Никто не разубедит меня в этом. Она хотела еще — распутная сучка!»
Стоило нубийцу подумать об этом, и его плоть опять напряглась.
Конопля помогла, и в уме Нестасена зародился план.
«Я выберусь из города, куплю место на корабле и поеду домой. Там меня встретят земляки и воздадут почести герою, вернувшемуся из плена. Как же глупо было чего-то бояться!»
Наполнив легкие остатками спасительного дыма, Нестасен раскинулся на постели и принялся ласкать и гладить себя, представляя бледную кожу Лисандры, мысленно вслушиваясь в ее крик.
XXXIV
Двигаться было невмоготу, так что Лисандре до последнего ноготка пригодилась вся ее спартанская выдержка. Ее изувечили до такой степени, что было больно даже просто лежать на постели, а о том, чтобы попробовать приподняться и сесть, не хотелось даже и думать.
Однако еще невыносимей была мысль о лишней задержке в лечебнице. Лисандра и так уже провалялась здесь более недели, которая стала для нее целой вечностью кошмарных видений, беспомощности и боли.
Сорина тоже постепенно шла на поправку. Амазонка не делала попыток заговорить, и Лисандра до глубины души была ей благодарна за это.
Кое-как, пядь за пядью, спартанка все же села на лежаке, потом слезла с него, шаркая, подобралась к двери и выглянула в пустые и безлюдные коридоры. Тут ей пришлось тяжело опереться о косяк. Телесная слабость была унизительна. Девушка уже знала, что ее плоть со временем выздоровеет, но душу бывшей жрицы сжигала бешеная ярость из-за того, что Нестасен ушел безнаказанным. Лекарь ей говорил, что на его поимку были брошены все возможные силы, но по здравом размышлении Лисандра решила, что его навряд ли поймают.
Никогда еще спартанка не ощущала подобного бессилия. Жизнь ни разу не воздвигала перед нею таких неодолимых препятствий. С этим не могло сравниться даже ее положение рабыни. Свое рабство она давно превозмогла и попрала, ее гений и мастерство посрамили угнетателей и завоевали зрительскую толпу. Но теперь… С нынешними обстоятельствами она ровным счетом ничего не могла поделать. Нестасен с подельниками скроются от погони и будут жить долго и счастливо, зная, что победили, восторжествовали над ней. Она не сумела им помешать, ничего не смогла противопоставить.
Воительницу принудили к подчинению, и стыд жег ее изнутри, как проглоченная кислота. Чего только она не отдала бы за право опять увидеть перед собой Нестасена, но чтобы на сей раз в руках у нее был меч! Она распустила бы негодяя на ленточки и выкупалась бы в его крови. То, что негодяй до сих пор ходил по земле и радовался жизни, было для нее невыносимым посрамлением и насмешкой.
От безысходности Лисандра пристукнула кулаком по деревянному косяку и тотчас пожалела об этом, ибо простое движение окатило ее волной мучительной боли.
— Ну что? Лучше тебе? — прозвучал в тишине комнаты голос Сорины.
Лисандра внутренне ощетинилась. Они ни разу не разговаривали с того самого момента, как очнулись в лечебнице. Спартанка и далее вполне обошлась бы без задушевных бесед с убийцей Эйрианвен.
— Я поправлюсь, — коротко бросила она.
С гораздо большим удовольствием девушка попросту промолчала бы, но поступить так значило бы опуститься до уровня варварки.
Сорина, морщась, с трудом приподнялась на постели, и Лисандра презрительно скривила губы. Спартанцы чувствовали боль в той же мере, что и прочие смертные, но никогда и ничем не выдавали ее — в особенности врагу. Бывшая жрица нимало не сомневалась в том, что достойно переносила страдания, даже пока валялась без памяти или плавала по волнам дурманного сна.
— Я сожалею о том, что случилось с тобой, — сказала Сорина. — Мужчины, которые так поступают, достойны проклятия перед лицом всего женского рода!
Лисандра отшатнулась, как от удара. У старой суки еще хватало безрассудства выражать ей сочувствие!
Это было прямым оскорблением, и спартанка, чувствуя, что вот-вот потеряет самообладание, ответила:
— Ты бы лучше пожалела о том, что убила Эйрианвен!
— А я и жалею, — проговорила Сорина. — Очень жалею. Я любила ее, словно родную дочь. Но драться с ней не в полную силу я не могла. Дать поблажку значило бы оскорбить Эйрианвен.
Старуха очень здорово изображала искреннее раскаяние, но Лисандра не попалась на удочку. У этой особы не получится снять с себя вину, немного поболтав языком.
— Только избавь меня от своего словоблудия, — прошипела она. — Под самую осень своего никчемного существования ты истребила ту, что воплощала собой чистоту, красоту и добро! Твое тщеславие этого потребовало. Ты отняла у нее жизнь и еще заявляешь, будто по-матерински любила ее? Эта любовь, знаешь ли, велит жизнь отдавать за своего ребенка, а ты ее хладнокровно зарезала. Я-то видела, что она билась против тебя не так, как могла бы.
— Лисандра, ты не знаешь обычая наших племен. — Голос Сорины звучал мягко, почти просительно.
— Хватит уже с меня вашей варварской чепухи! Я не Ата, богиня вины, чтобы исповеди выслушивать! Мое тело изранено, это так, но разум в полном порядке. И вот что я тебе скажу!.. На тебе клеймо смерти, старуха. Настанет день, и я убью тебя за то, что ты натворила!
Ореховые глаза Сорины вспыхнули гневом.
— Самонадеянная сучонка, — зарычала она и, пошатываясь, поднялась на ноги. — Я-то хотела примириться с тобой, чтобы позволить Эйрианвен упокоиться с миром! Ты в ответ плюешь мне в лицо! У меня тоже есть гордость. Она превыше той тупой наглости, которой отмечена твоя душа!
— Гордость? Да чем тебе гордиться-то, убийца родни? — Лисандра употребила то самое прозвище, что некогда примеряла на себя Эйрианвен. — Ты давно выдохлась. Ты знала, как трудно Эйрианвен поднять на тебя руку, и использовала это к своей выгоде! Иначе ты нипочем с ней бы не справилась. Так вот, я бросаю тебе вызов! Клянусь Афиной, моей руки ничто не удержит. Твоя смерть не отяготит мою совесть. Клянусь, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем вид твоей крови!