Гладиатрикс, стр. 62

Эйрианвен громко, отчаянно закричала. Собственный клинок торчал у нее в животе. Лезвие в туче кровавых брызг высунулось из спины. Сорина отступила. Ее лицо было чудовищно исковеркано ужасом. Силурийка еще стояла, шатаясь, ее пальцы незряче шарили, силясь вытащить из тела металл, пронзивший его. Губы женщины двигались, но вместо звука из горла хлынула струя кровавой желчи. Рвота жутко и непристойно потекла с подбородка. Эйрианвен опустилась на колени, потом медленно завалилась набок.

Она приподняла голову, нашла глазами ворота жизни. Ее рука умоляюще тянулась к Лисандре.

«Помоги!»

Спартанка с безумным воплем бросилась на решетку, силясь проломить прутья своим телом и скорее бежать к Эйрианвен. Слезы застилали ей глаза, но все-таки девушка увидела, как упала на песок рука подруги, как перекатилась ее голова, и поняла, что Эйрианвен больше нет.

Лисандра завыла, смутно ощущая на себе множество рук, пытавшихся отодрать ее от решетки и оттащить прочь. С пеной у рта она отшвыривала эти руки и что-то кричала. Ей на голову обрушилось нечто тяжелое, но эллинка не утихла, даже вырвалась и опять бросилась на решетку.

Еще удар и еще. Потом наконец Лисандру поглотила тьма.

XXX

Пока раб-прислужник должным образом охорашивал и укладывал многочисленными складочками его тогу — это был длительный и нешуточно сложный процесс! — Луций Бальб тихонько мурлыкал что-то себе под нос, хотя, правду сказать, настроение у ланисты было не такое уж и безоблачное. Как ни крути, он безвозвратно лишился Эйрианвен, да и состояние Сорины внушало определенные опасения. Раны амазонки, полученные в этом бою, оказались очень серьезными. В данный момент она пластом лежала в лечебнице и, как говорили лекари, была близка к смерти.

При этом затраты и утраты Бальба окупились с лихвой! На этих играх он заработал такое количество денег, особенно принимая во внимание отчисления от ставок, совершавшихся на трибунах, что вполне мог позволить себе прикупить новых отменных девушек-воительниц и восполнить ряды воспитанниц луда. Кроме того, у него оставалась Лисандра!

Палка рассказал ланисте, что со спартанкой тоже произошло что-то скверное, когда пала Эйрианвен. Эти девушки были очень близки. Понятное дело, Лисандра очень тяжело восприняла гибель подруги. Увы, тут уж от Бальба ничего не зависело.

Так размышлял ланиста, пока раб приглаживал его белоснежную тогу сладко пахнувшей отдушкой. Еще не хватало явиться к Фронтину и принести с собой запахи кожевенной мастерской!

Женщины, лишенные мужского внимания, волей-неволей начинают присматриваться друг к дружке. Бальб знал, что другие хозяева школ были в этом смысле гораздо строже его. Они старались искоренять любой намек на подобные связи, но Луций сознательно шел на неизбежные издержки, происходящие от слишком вольного содержания поединщиц. Может, еще и поэтому его воительницы, раскрепощенные в своих чувствах, дрались заметно лучше других.

Такова была природа дела, которым он занимался. Оно не терпело лобового подхода. Уступки, уступки, уступки… Они-то, как оказывалось, и приносили наибольшую выгоду.

Лисандра была молода. Владелец школы не сомневался в том, что со временем она оправится от удара. Если еще и Фалько не оплошает, то из нее можно будет сделать сущий идол для поклонения толпы. Спасибо Фронтину! Женские бои и так уже привлекли небывалое внимание публики. Это означало, что работящему ланисте лишняя монетка обязательно перепадет.

Итак, зрителям понадобится любимица-героиня, и Бальб решил, что ею станет спартанка. Всего-то и понадобится несколько раз выставить ее против достойных соперниц. Пусть завоевывает себе славу и набирается необходимого опыта.

Бальб шел к носилкам и едва не пританцовывал от блистательных перспектив.

Катувольк хмуро стоял над неподвижно вытянувшейся Сориной. Лекарь, невысокий, вечно задыхающийся человек, под глазом у которого все еще красовался полновесный синяк, смазывал раны изувеченной амазонки чем-то едким и необыкновенно вонючим. Лицо Сорины заливала смертельная бледность, морщинки у глаз казались глубже обычного.

— Жить будет? — спросил Катувольк, и собственный голос в тишине лечебницы показался ему слишком громким.

Лекарь на мгновение вскинул глаза и ответил:

— Не знаю.

Судя по выражению лица, он еле воздержался от гораздо более грубого ответа. Ему слишком часто задавали этот вопрос.

— Она не особенно молода, — продолжал эскулап. — Однако очень крепко скроена и сильна. Каждая из ее ран сама по себе не смертельна, но вот все вместе… да ты и сам видишь, в каком она состоянии!

Катувольк видел, конечно. Он смотрел на беспомощно распростертое, почти безжизненное тело подруги, и в его глазах все расплывалось от слез. Галл молча призывал богов своего племени, умолял их оставить жизнь амазонке хотя бы для того, чтобы их с Эйрианвен смертельная схватка обрела какой-никакой смысл. Неужели у небожителей достанет жестокости забрать сразу обеих? Не может такого быть, не должно! Катувольк в это искренне верил.

— У меня еще дел по горло, — нарушил строй его мыслей голос лекаря. — Если хочешь подождать, то сиди снаружи. Вот только вряд ли что-то выяснится прежде утра, так что лучше иди пируй. Повеселись и напейся!

Умом Катувольк понимал, что это был добрый совет. Он все равно ничем не мог здесь помочь, а временное забвение, даруемое пивной кружкой, было всяко лучше бесконечного ожидания в этой обители боли и смерти.

Молодой галл благодарно кивнул лекарю и вышел за дверь.

В коридорах и жилых помещениях внятно чувствовалось облегчение. Игры завершились. Выжившие бойцы тихо блаженствовали, ведь больше им ничто не грозило. Кроме того, по традиции для победителей устроили большой пир, то бишь попойку. Попозже вечером им предстояло славно повеселиться на той самой арене, где они сражались и убивали. Теперь им предстояло изведать здесь все стадии опьянения. Прославление жизни сменится грустью по ушедшим друзьям. В итоге все без чувств сползут под столы, в чем, кстати, опять-таки проявлялась мудрость ланисты. Назавтра после попойки бойцы будут ползать, точно сонные мухи, а значит, никаких происшествий при погрузке в зарешеченные телеги можно будет не опасаться.

Катувольк поймал себя на мысли о том, придет ли Лисандра. Палка ему уже рассказал, как она переживала гибель Эйрианвен. Ему даже пришлось ее запереть. По мнению Катуволька, это была большая несправедливость, ибо лавры, которые школа Бальба снискала на играх, в немалой степени были заслугой Лисандры. Держать ее под замком, пока все прочие победители веселятся, наслаждаясь относительной свободой… Нет, это было нехорошо.

Парфянин обещал проверить, как она там, и выпустить, когда все успеют как следует нагрузиться, но Катувольк решил самолично к ней заглянуть. Как бы Палка сам не напился и не позабыл во хмелю своего обещания. Вдобавок галлу хотелось восстановить те добрые отношения, что у него когда-то были с Лисандрой, так сказать, навести мосты. Он слишком сурово с ней обошелся, наказал без всякой вины. Очень хорошим человеком Катувольк себя не считал, но, по крайней мере, был честен и справедлив. Он зря обидел девушку и собирался ей об этом сказать.

Лисандра сидела под замком и неподвижно смотрела в темноту. В целом мире для нее существовала лишь боль. Никакое физическое страдание, которое ей приходилось испытывать, не шло с этим ни в какое сравнение. Чудовищное горе когтило ей душу, от пытки не было избавления. Ни разу прежде этого дня спартанка не давала воли слезам. Теперь ее горло сводила судорога, щеки покрыла соленая корка. Она постоянно видела одну и ту же картину, навеки врезанную в память. Прекрасная силурийка тянет к ней руку, зовет на помощь в последние мгновения жизни, а она не может ее спасти.

Лисандра не отнимала лица от ладоней. Ее тело содрогалось, заставляя звенеть кандалы. Все получилось не так, как должно было. Это она, Лисандра, а вовсе не Эйрианвен, должна была выйти на поединок с Сориной. Уж ее-то руку не остановил бы никакой помысел о родстве или дружбе. Жизнь проклятой амазонки утекла бы в песок, а все то, о чем мечтала бедная Эйрианвен, понемногу начало бы сбываться.