Гладиатрикс, стр. 42

— Я не о том, — сказал Катувольк. — Я хотел сказать, что ты особенная для меня. Я ни к кому еще не чувствовал того, что чувствую к тебе.

Лисандра нахмурилась. Она никак не ждала столь откровенного признания. Естественно, девушка понимала, что он очень ею увлекся, догадывалась, что его сразили ее красота и душевные качества, но думала все же, что привычка следовать правилам удержит его от прямого разговора. Это произошло, и она заметно смутилась. В их общем прошлом был некий момент, когда Лисандра, возможно, благосклонно приняла бы его ухаживания, но он давно миновал. Теперь ей было вполне очевидно, какая то была глупость.

— Я поднакопил денег, — продолжал Катувольк. — Не особенно много, но через год-другой у меня будет достаточно, чтобы нам обоим выкупиться у Бальба. Мы могли бы покинуть Карию и отправиться в Галлию. Я стал бы добрым мужем тебе, Лисандра, если бы ты согласилась за меня выйти. Я молод и силен, умею выращивать скот и строить дома. Ты жила бы со мной, ни в чем не нуждаясь.

— Катувольк!.. — проговорила она и положила ладонь ему на руку.

В его глазах, светившихся любовью, так и вспыхнула надежда, а на губах стала зарождаться улыбка. Спартанка же подумала о том, как это трудно. У нее не было никакого опыта на этой арене.

— У меня нет любви к тебе, — напрямую выложила она.

Откровенность была одним из основных качеств спартанцев. Увы, Лисандра не имела понятия о том, до какой степени может пришибить человека столь простая истина. Она увидела боль на его исказившемся лице и, что удивительно, ощутила ее как свою собственную.

— Мне жаль, — добавила девушка, стараясь смягчить удар. — Ты мне друг, товарищ по школе и брат по оружию. Но сердечного влечения к тебе у меня нет.

Катувольк опустил глаза и покачал головой.

— Я не должен был этого тебе говорить, — сказал он каким-то незнакомым голосом.

Лисандре очень хотелось, чтобы он удержался от слез. В ином случае она начала бы его презирать.

Но он лишь сказал:

— Я тебя смутил…

Это было отчасти верно, но, по мнению Лисандры, не стоило упоминания.

— Да и жена из меня получилась бы никудышная, — сказала она, пытаясь обратить мучительную ситуацию в шутку. — Ты небось слышал о том, как мы, спартанцы, готовим?

Катувольк хмуро помотал головой, отказываясь смотреть ей в глаза.

— В храмовой школе нас кормили в основном так называемой кровяной похлебкой. Она черного цвета, состоит из свинины, уксуса и свиной крови. Однажды гость нашего города попробовал такой суп и после этого заявил, что теперь понимает, отчего спартанские воины с такой готовностью бросаются навстречу смерти. Так вот, это единственная еда, которую я умею готовить. Боюсь, она не привела бы тебя в восторг.

— Я бы каждый день ее ел только ради того, чтобы нам быть вместе, — пробормотал Катувольк.

По мнению Лисандры, прозвучало это достаточно жалко. Мужчины чем-то напоминали ей детей. Если они не могли заполучить желаемого, то принимались дуться на весь белый свет.

— Не бери в голову, друг мой, — посоветовала она. — Я очень к тебе привязана, но это не любовь.

— Привязанность может вырасти и преобразиться. — Он все-таки поймал ее взгляд. — Бывает, мужчину и женщину сводят вместе еще в детстве, и постепенно между ними возникает любовь. С нами тоже могло бы случиться подобное.

На этом Лисандра решила, что с нее достаточно.

— Я сказала «нет», — сухо проговорила она. — Если ты и вправду ко мне что-то чувствуешь, то прекрати подобные разговоры. Мое место — здесь, на арене. Я не стану женой ни одному мужчине, Катувольк.

Галл резко покраснел. Его обида готова была вылиться в гнев, но Лисандре оказалось достаточно поднять брови, чтобы отвергнутый Катувольк все-таки промолчал. Ну и хорошо. Ей совсем не хотелось, чтобы дело кончилось ссорой.

Девушка поднялась на ноги и слегка улыбнулась.

— Ты добрый друг, Катувольк. Если ты согласен, то давай забудем о том, что этот разговор вообще был.

Он кивнул, передернул плечами и снова уставился в пол. Лисандра ничего более не сказала и пошла прочь.

«Я сделала все возможное, стараясь пощадить его чувства. Начать с того, что он сам явился сюда. Я ни в малейшей степени не отвечаю за те желания и чувства, которые этот галл возымел на мой счет. Вот и пусть теперь сидит там и сколько угодно дуется на меня».

Она нимало не сомневалась в том, что со временем он все переживет и благополучно забудет.

XX

— Что-то не так, Сорина? — спросила Тевта, передавая предводительнице бурдючок пива. — Вид у тебя сердитый.

— Не только вид, — резко ответила амазонка, запрокинула голову и присосалась к горлышку бурдючка. — Эта гречанка еще жива!

Она наблюдала бой Лисандры от начала и до конца и не сумела скрыть бешенства, вызванного ее победой. Даже хуже того!.. Сорина сама была отменной воительницей. Ее наметанный глаз подметил превосходную выучку и боевую смекалку, с лихвой окупавшие куцый опыт спартанки.

— Не забивала бы ты себе этим голову, — ласково проговорила Тевта.

— Она загубит Эйрианвен, — мрачно предрекла амазонка. — Она ее развратит.

— Эйрианвен не дитя, — возразила Тевта. — Она отлично понимает, с кем вознамерилась разделить ложе.

— Тевта, да открой же глаза! Эта гречанка несет в себе заразу, называемую цивилизацией! Это как болезнь. Она может принести гибель Эйрианвен, да и не только ей, если позволить гречанке творить, что она пожелает!

Сорина зло выругалась и отшвырнула ни в чем не повинный бурдючок. Он шлепнулся о стену и упал, оставив на ней влажное пятно.

Тевта все-таки попыталась утишить ярость предводительницы и подруги:

— Я думаю, что ты сильно преувеличиваешь.

Однако могучая амазонка не желала ничего слышать.

— Вот так всегда и получается! — выкрикнула она, словно Тевта чем-то перед ней провинилась. — Похоть, которой эта Лисандра воспылала к Эйрианвен, приведет к появлению очередной раковой опухоли! Она со временем уничтожит ее! Греческая зараза перекинется на Эйрианвен, а с нее — на всех остальных!

Сорина слишком хорошо знала, что жизнь в странах, расположенных у Срединного моря, была похожа на притягательную болезнь. Она затягивала любого человека, оказавшегося в пределах ее досягаемости, предлагала удобства и даже роскошь, но при этом забирала свободу. Принять ее означало оказаться в зависимости. Сорина сходила с ума, не в силах понять, отчего этого не мог понять никто, кроме нее.

— Похоже, лишь я одна вижу то зло, которым отмечены Лисандра и личности, подобные ей.

— Сорина… — начала было Тевта.

— Отвяжись!

Амазонка шарахнулась от протянутой руки подруги и в бешенстве зашагала прочь. В глубине души она понимала, что обидела Тевту, но ею владел такой гнев, что сейчас Сорине было все безразлично.

Люди, толпившиеся в запруженных коридорах, поневоле расступались перед ней, давая дорогу. Слава Гладиатрикс Примы простиралась далеко за пределы луда Луция Бальба. Гладиаторы признавали и уважали превосходство Сорины. Никто не хотел с ней попусту связываться — особенно теперь, когда ее лицо было искажено бешенством. Амазонка бесцельно шагала вперед, в каждой встречной черноволосой женщине видя ненавистную спартанку. Какое-то время она без шуток подумывала, а не подговорить ли ланисту на поединок между ней и Лисандрой, но скоро отбросила эту мысль. Бальб все равно не согласится. Ведь Лисандра далеко не ровня ей по положению в гладиаторской иерархии.

Отчаявшись придумать план немедленного изничтожения бывшей жрицы, Сорина стала высматривать какой-нибудь уголок, где можно было бы успокоиться, привести мысли в порядок. Она изрядно удивилась, заметив Катуволька, сидевшего на каменной скамье у стены.

Наставник держал в руках бурдючок пива, лицо у него было мрачней некуда.

— Что с тобой? — спросила она и присела рядом.

Катувольк поднял на нее пустой взгляд.

— Ничего, — сказал он и протянул ей бурдючок.