Владычица Безумия, стр. 18

И тотчас три тени, неспешно пересекающие яркий лик луны в ночном небе, замерли и насторожились, словно услышали новый приказ. А затем, подобные хищным чайкам, ныряющим в воду за живым серебром рыб, устремились вниз, к темному колодцу сонной земли.

2

Множество легенд было сложено о том, как дитя Демона вернулось на землю. И все эти легенды прекрасны в своей жестокости. Так прекрасен танец змеи, так прекрасно стальное лезвие меча, отлично знающего, что он создан не для красоты, а для битвы. Так прекрасен ребенок, играющий с куклами и замками, если за каждой куклой — человеческая жизнь, а за каждым замком — сгоревший город. Если есть в мире отравленная красота, то именно ею пропитаны эти легенды. На вид Совейз было не более семнадцати лет, но ее разум, конечно, сильно отличался от разума едва созревшей девушки. Внутри же она пока оставалась ребенком, которому еще расти и расти. Или ей было суждено навсегда нести в себе этот отпечаток детства и незрелости? Она знала, что такое красота и свет — но ближе ей всегда казались тьма и колдовство, и собственная воля, заставляющая клониться вниз самые негибкие шеи. Ее любовником был убийца ее матери.

Легенды собирались вокруг нее, как пчелы вокруг меда.

Но существовала одна легенда, которую не любили рассказывать: в ней Совейз прожила тихую, мирную жизнь — насколько это вообще возможно для такой женщины, как она. И, быть может, именно эта легенда более всего приближалась к истинному положению вещей, потому что как же тогда такие искусные ищейки, как эшвы, не смогли найти ее на плоском лике земли?

— В наших лесах творятся жуткие вещи, там поселились колдуны, — шептались кумушки у деревенских колодцев. «Да? — переспрашивали их. — Откуда вы знаете?» И они отвечали: — Охотники уж навидались всякого. Один вышел из чащи на закате и увидел, что за ним по дороге тянется клок светящегося тумана, как сеть, набитая гнилушками. А другой заснул на опушке и проснулся с ослиными ушами.

Иногда ветер доносил со стороны леса чарующие ароматы или нежные звуки музыки, словно перезвон серебряных колокольцев. Зверь больше не ходило старыми тропами, казалось, оно вовсе оставило очарованный лес. Семеро купцов, примчавшихся в город с круглыми от ужаса глазами, говорили, что видели в лесу летающий ковер — он парил в нескольких футах над землей, а на нем сидели двое — не то люди, не то призраки. Девочки, часто ходившие в рощи за орехами, рассказывали о прекрасном дворце на поляне. Он весь из белого мрамора и золота, а окна у него из драгоценных камней. Но смотреть на него можно только искоса, краем глаза, если взглянешь прямо, он исчезнет, как и не было. А на его месте останется только пустая заброшенная сторожка.

Вероятно, девочки не лгали, и в лесу действительно что-то было — ведь не могли же Совейз и Олору дни и ночи проводить под открытым небом. В холодную пору в их жилье ярко горел очаг из валунов — или гигантский мраморный камин посреди огромного пышного зала, в зависимости от того, хотели любовники провести ночь в шалаше или во дворце. На огне всегда кипела похлебка, даже если стол был уставлен магическими яствами, и крохотный огонек масляной лампы всегда горел над их ложем — когда из пуховиков и перин, а когда из еловых веток, застеленных плащом Олору. Иногда, в жаркие дни их жилье превращалось в огромный сад с цветниками и прохладными фонтанами.

Однажды, когда солнце уже перевалило заполдень и двинулось в сторону заката, случайный прохожий увидел опрятный домик, прилепившийся к склону холма, и остановился, чтобы рассмотреть его поближе. Огромный платан свешивал над старой крышей пышную крону, заслоняя окна от жаркого солнца. Путник захотел подойти, чтобы приветствовать хозяев, но деревья сгрудились поперек тропы, сплели ветви, выставили узловатые, похожие на гигантских змей, корни.

К этому времени старая тропа уже почти заросла: люди предпочитали ходить через лес кружным путем — лишь бы не встречаться со странным домом-перевертышем. Ибо лес ополчался против них каждой ветвью, так что им приходилось в страхе спасаться бегством. Этот путник не испугался и не побежал. Под зелеными кронами раздался негромкий смех — ухищрения старых пней позабавили прохожего.

Звук его смеха как-то особенно звонко разнесся среди притихших деревьев.

У самого склона холма крыша маленького дома заканчивалась ровной площадкой, где как раз могли уместиться двое влюбленных. Нежившиеся на солнце юноша и девушка разом подняли головы — золотую и цвета воронова крыла.

— Что это было? Какая-то птица?

— Нет, не птица, — проговорил Олору. — Это рыжий жук взбирается к нам на холм. Наверное, вспотел, бедняга.

Совейз придвинулась к краю площадки и заглянула вниз. Брови ее сошлись на переносице.

Движением руки она простелила витую лесенку с крыши внутрь дома и вышла к дверям в обвисшем, старом платье.

У порога, щурясь на еще яркое солнце, сидел человек. Его нищенские лохмотья действительно имели цвет пламени, а множество ярких заплат делало его наряд пестрым, как лоскутное одеяло. Тряпка, накинутая на голову, заменяла ему капюшон. В одной руке он держал кружку с медяками, а в другой сжимал посох, вырезанный из огромного корня.

Открыв дверь, Совейз молча застыла на ступенях. Восприняв ее ожидание как вопрос, нищий пробормотал:

— Милосердия, добрые господа! — Голос у попрошайки был приятный, но незнакомый. Совейз ничего не ответила на его приветствие; все тем же живым изваянием стояла она на ступенях. — Проявите доброту, — продолжал нищий, — ибо кто знает, быть может, однажды вас постигнет та же судьба, что выпала мне, и вам тоже придется скитаться по миру в поисках куска хлеба. Некогда я был властителем богатой земли. Теперь — гол и нищ. Милосердия, добрые господа! — Повторив свою монотонную молитву, он снова рассмеялся странным гортанным смехом, похожим на крик какой-то птицы. — Ибо кому в этом мире, — добавил он, — дано избежать того, что ему уготовано судьбой?

Совейз скорчила гримаску — будь она кошкой, она прижала бы уши и зашипела на этого человека. Распахнув деревянную дверь — за которой скрывалась вторая, из литого серебра с золотыми рунами, ведьма отошла в сторону и сделала приглашающий жест.

— Мы живем очень скромно, — заметила она насмешливо. — Но ты разжалобил меня почти до слез.

Нищий поднялся и прошел в дом.

Жилище и в самом деле выглядело достаточно скромным — для дочери Азрарна, разумеется. Хрустальные полы устилали пушистые ковры, а в цветные витражи окон лился солнечный свет, окрашивая в яркие, небывалые цвета стены и утварь. На нижних ступенях витой лестницы сидел Олору. В руках у него была лютня, струны которой он рассеянно теребил. Увидев нищего, юноша оживленно вскочил на ноги.

— И куда же мы направляемся, одевшись в пламя? Повидать царственных родичей? — спросил он.

Гость поднял голову и сбросил тряпку.

Теперь, когда он стоял посреди богато убранной комнаты, нищий выглядел совсем иначе, чем на крыльце. Его лицо, отмеченное множеством лет скитаний в стужу и непогоду, походило на бронзовую маску. На смуглокожей голове не росло ни единого волоска. Заплаты на его огненном одеянии превратились в куски цветной парчи, на которых были вытканы и травы, и звери, и люди, но каждая картинка казалась разорванной на множество частей, в беспорядке нашитых одна на другую. Нищенская кружка оказалась золотой, с россыпью сверкающих камней по краю. Темный посох был тоже искусно изрезан самыми разными изображениями, и в старом дереве тоже светились драгоценности и золотые накладки. Вверх и вниз по посоху сновала маленькая юркая ящерица. Сейчас она вскочила нищему на плечо и уставилась на хозяев блестящими бусинами глаз. Нищий тоже смотрел на молодую пару — ярко-желтыми глазами без зрачков. Выдержать такой взгляд сумел бы не каждый.

Олору вздохнул и прикрыл глаза. Чуз поклонился вошедшему.

— Не здравствуй, не-брат. Ведь я не ошибаюсь, ты со мною в близком родстве? Я кое-что забыл за последнее время.