Вазкор, сын Вазкора, стр. 13

С самого момента пробуждения я догадался, что они близко. Теперь я смотрел на высокую гору и знал, что будет дальше. В настороженной завороженности я ясно представлял себе, как я взберусь на гору и пройду между кострами, предстану перед городскими налетчиками и загляну в стеклянные глаза их масок. …Явховор. Со эорр Явховор… что это? Слова на их языке, которые я подслушал? Может быть, кусок сна о слепоте; какая-то ерунда.

Иногда, если нужна сила божества, некоторые жрецы предлагают ему себя, открывают ему свои души, чтобы он вошел, если захочет. Не всегда веришь, что это пришел бог. Чаще всего это выглядит как опьянение или притворство. Я не звал того, что вошло в меня той ночью, но я поверил ему. Я привязал лошадь в лесу и пошел вперед.

Подъем оказался нетрудным. Наверх вела лестница, вырезанная в камне; вблизи было видно, что этот каменный стог – естественная гора, застроенная и укрепленная людьми тысячу лет назад. Это был аванпост городов, вероятно, Эшкира, на вершине которого теперь лежал в руинах дворец-крепость. Все города и их мощь пришли в упадок. Это наполнило меня высокомерным презрением к ним, пока я поднимался по их холму для встречи с ними, этими детьми погибшей славы в их драгоценностях и лохмотьях, все еще цепляющимися за историю, как за гнилую дощечку в реке.

Там был человек. Он стоял на ступенчатой дороге у единственного голого дерева. Дерево сильно наклонилось прочь от горы, и он опирался на него. Он стоял в тени, только его бронзовая маска и белый металл на запястьях слабо светились.

Должно быть, он услышал или почувствовал мое приближение. Он склонил свою маску-лицо и сказал: «Эз эт кме?» Голос его был отрывистый и непринужденный. Он никого, кроме своих, не ожидал. Сначала мне показалось, что я понял его слова, по интонации просто (кто идет?), но потом обнаружилось, что я могу ответить ему.

– Эт со, – сказал я.

Он хрюкнул. Эго была шутка, потому что я просто ответил: «Я». Прежде чем он снова заговорил, я подошел к нему и ударил ножом в бок. Он был не выше меня и более худой под своими мехами. Где-то за маской он поскулил и все. Он умер в жутком изумлении, как люди крарла умерли в долине.

Я снял свой плащ и надел его верхнюю одежду, а также добавил к своему его пояс с оружием. Я стянул с его лица маску в последнюю очередь – рот его был открыт, как будто он собирался задать мне следующий вопрос. Поскольку он отправлялся в Черное Место, я подумал, что он будет там задавать вопрос о том, кто убил его, но он не получит с меня Кровавого Выкупа за свою могилу.

Даже тогда я не испугался, обнаружив, что могу говорить на его языке.

Как будто я прочитал камни и узнал язык от них. Я не задавался вопросом. Это случилось естественно, как с птицей, когда она взлетает, едва оторвавшись от дерева. Так же уверенно, так же легко. По необходимости. Маска представляла собой бронзовую голову орла. Я думал, мне будет в ней неудобно, но носить ее оказалось не так уж трудно. Только голубое стекло в прорезях для глаз делало странную ночь еще страннее. Фиолетовая луна зашла, оставляя лишь гаснущие огни на вершине цвета меди, и звезды в небе – как частички сапфира.

Я натянул на голову залатанный плащ убитого и стал подниматься вверх по ступеням к разрушенному форту.

Глава 3

Человек, которого я убил, был чем-то вроде часового, но они относились к дозору, как к игре. На верхних террасах тоже сидели, опираясь на обвалившуюся арку, двое в бронзовых масках. Я ожидал вопросов, считая, что они примут меня за своего товарища с нижнего поста, но ни один из них не заговорил. Один извлекал тихие аккорды из плоского деревянного ящика со струнами, натянутыми поперек на серебряных колках, приятный звук, который предвещал их грядущее. Второй просто махнул мне рукой.

Я вошел в крепость.

Сквозь голубые глаза орлиной маски их лагерь предстал купающимся в прозрачном каштановом свечении пламени костров. То тут, то там у костров лежали и сидели мужчины, в основном молча, как часто молчат люди в лунные часы ночи, когда все начинает меняться.

От здания, кроме наружных стен, осталось очень мало. В центре в пустоту взмывала лестница; когда-то здесь был огромным бальный зал. Вдоль западной стены протянулась линия сторожевой охраны их тощих лошадей, вздрагивающих и недремлющих. Игра их мускулов под кожей напоминала игру света на шелке, а шеи – тонкий изгиб лука. Воин во мне думал о том, что надо взять три-четыре таких лошади после сегодняшней ночи, но это было не желание, а какое-то отдаленное воспоминание.

В восточной части за лестницей было разбито около тридцати палаток.

Они не были похожи на палатки крарлов. Они были натянуты на каркасы, придававшие им куполообразную и шпилеобразную формы. Ткани отличались разнообразием, экзотичной расцветкой и ветхостью. Перед палатками висели знамена с бахромой из золотых слитков и драгоценных камней.

Было ощущение, будто я вошел в царство Смерти, где блистали доспехами скелеты, а в золотых чашах была полынь.

Позади меня запел мужчина, аккомпанируя себе на струнном инструменте. Голос у него был очень красивый, мелодично отдававшийся в тишине. Я не уловил слов, но это была песня о любви, совсем не похожая на музыку, которую знали воины.

Между сторожевой линией лошадей и палатками, прямо под лестницей, стояли две пушки на телегах, две неподвижные трубы из черного металла с зияющими отверстиями. От них пахло огнем, как будто это были драконы. Именно их запах, а не размер, предупреждал меня об опасности, таящейся в них; они не были большими. Может быть, почувствовав во мне чужака, они плюнут в меня огнем по собственной воле? Но это была детская фантазия, что-то из моих воспоминаний, оставшихся от жизни с племенами, не мои собственные чувства. Сидя у пушек, спали какие-то мужчины. Они не были похожи на остальных, темнокожие и, как и я, темноволосые; все остальные в лагере были очень светлыми. На этих людях не было украшений. Лица их были как деревянные калабашки, неотесанные, некрасивые и бессмысленные даже во сне. Это были рабы, вне всякого сомнения.

Другие рабы, краснокожие люди, лежали рядом. В северном конце была яма, старая камера или темница, в полу над ней было овальное отверстие, закрытое решеткой из позеленевшего металла. Огни костров время от времени отбрасывали в эту дыру слабый свет, и я смог различить массу тел и теней и слышал их стоны и жалобы. Они уже миновали стадию громких протестов и, может быть, стадию готовности к сопротивлению и борьбе тоже. Они пережили ночь и день насильного марша, одну или две ласки увешанного драгоценностями кнута, подобного тому, что я заметил на поясе часового, почти никакой еды и совсем никакой надежды.

До сих пор меня никто не остановил. Но вот из своего павильона вышел какой-то человечек. На нем, как и на мне, была маска орла, серебряная, с зеленым камнем между глазами. Он кивнул в сторону решетки.

– Дрянные отбросы недовольны своей судьбой, – сказал он. То, что смысл его слов ясен мне, поразило меня наконец, как будто это был мой язык с рождения.

– Да, – сказал я, – меня тошнит от их шума.

Я искал средство проникнуть в яму, миновав решетку. Последняя секция северной стены шла под уклон во что то вроде канавы, что, вероятно, и было входом в подземелье. Я пытался сложить какую-то историю на чуждом языке о визите к нашим пленникам и угощении их кнутом за там, когда серебряное лицо подошло ко мне и схватило за руку.

– Ты не Сларн, – сказал он.

В масках городских людей не было отверстий для рта, и голоса звучали как через фильтр, искаженно. Но я все же мог понять, что этот человек был немолодым и не нервным.

– Верно. Я не Сларн.

– Кто тогда?

Я слишком беззаботно доверился своему странному везению, оккультному демону-проводнику, вселившемуся в меня.

– Подойди, – сказал он. – Сними маску. Я узнаю тебя.

– Как пожелаете, – сказал я.

Я поставил на то, что у меня есть перед ним преимущество, какой бы трюк он ни собирался выкинуть, он не меня будет искать.