Повелитель гроз, стр. 35

Ближайший к королю страж пораженно присвистнул, дальний издал какое-то восклицание. В Драконьей гвардии Ригон пользовался вполне определенной репутацией.

— Что заставило тебя прийти ко мне? — резко осведомился Амрек.

— Откровенно говоря, то, что ваше величество обладает большей властью, чем Катаос эм Элисаар.

Луна бесшумно выскользнула из-за тучи, и меж деревьев легли смутные тени, похожие на сероватых призраков. Человек на тропинке замигал и потряс головой, будто свет был неприятен ему, и Амрек заметил глубокие морщины страшной усталости, прочертившие это необыкновенное лицо. И тут же на него накатила неожиданная осведомленность об этом человеке. Как и тогда, когда он впервые увидел Астарис, он почувствовал, что столкнулся с личностью, с одушевленным существом — в отличие от шелковых кукол, которые обычно окружали его, кланяясь и дергаясь, или были поглощены своими собственными тайнами, вроде Катаоса. Он ощутил странное смещение реальности как внутри себя, так и снаружи, и почувствовал, что стоит лицом к лицу с частью своей судьбы. Это озарение было поразительным. Король пригляделся к этому страннику в обличье простого солдата эм Элисаара, но странная убежденность не проходила.

Он сделал гвардейцам знак отойти на несколько шагов и указал незнакомцу на каменную скамью. Они уселись рядом, и Амрек с изумлением отметил, что это его не возмущает. Если это один из отпрысков его отца, наверное, он имел право находиться рядом с ним. Неужели то, что он чувствовал, было ощущением смутного братства?

— Ладно, солдат, — произнес он вслух. — Как тебя зовут?

— Ральднор, мой повелитель. Ральднор из Сара.

— Вот как? Значит, я знаю тебя лучше, чем предполагал.

— Тот случай с вашими гвардейцами, мой лорд. Приношу свои смиренные извинения за то, что доказал свое превосходство над Избранными.

— Ты играешь в опасные игры, Сарит.

— А что мне еще остается, повелитель? Либо меня повесит ваш лорд-советник, либо это сделаете вы. Я только хочу обратить ваше внимание на одну вещь, которую упустил Катаос Элисаарский.

— Что это за вещь?

— Я доказал свое непревзойденное мастерство как боевой машины. Я вполне могу заменить Ригона, и не только в гвардии Катаоса, что кажется мне маловероятным, но и в гвардии вашей светлости.

— Это предложение пьяницы или глупца.

— И отмахнуться от него — значит, выставить себя именно в таком свете, повелитель.

— Выбирай слова, когда говоришь со мной, Сарит.

— Однажды, повелитель — немало времени спустя после того, как вы отправите меня на виселицу, — кто-то может исподтишка вонзить нож вам в спину или подсыпать яд в ваш кубок, что удалось бы предотвратить, будь я рядом с вами.

— Так ты предлагаешь себя в мои телохранители?

Ральднор ничего не ответил. Вокруг него плыли ароматы ночного сада.

— Как ты нашел это место? — спросил Амрек.

— Я пошел следом за одной из дам леди Астарис. Думаю, она возвращалась со свидания и не заметила меня.

— Ты слишком хитер, солдат. И у тебя чересчур много врагов.

— Я в состоянии справиться со своими врагами, повелитель, если останусь в живых. И с вашими тоже.

— Мне кажется, — медленно произнес Амрек, — что у нас с тобой, Сарит, общий отец.

Лицо сидящего рядом с ним молодого мужчины застыло на еле уловимый миг, но потом расслабилось.

— Вижу, тебе нечего на это ответить.

— Все мои предки — заравийцы, повелитель.

— Твои глаза говорят об ином. На них печать Рарнаммона.

— Возможно, повелитель, что мы, сами того не ведая, имели эту честь в одном из прошлых поколений.

Амрек поднялся. Ральднор последовал его примеру.

— С этого момента началось твое испытание. Нет, не виселица. Я дам тебе то, на что ты заявляешь права, и прослежу, чтобы ты отработал эту честь. Обещаю, что тебе придется сражаться за свою жизнь каждый дюйм этого пути.

— Доброе утро, Катаос.

Советник обернулся и поклонился. Ничто в его поведении не выдавало злости или беспокойства.

— Я вызвал тебя, чтобы сообщить о местонахождении одного человека — Сарита. Думаю, ты понимаешь, о ком я.

— Несомненно, мой лорд.

— Несомненно, Катаос. Он здесь. Разумеется, ты так и предполагал. Охотник, которому под силу одержать победу над твоими людьми, и над моими тоже. Ты можешь представить, какая судьба его ждет?

— У меня слабое воображение, мой лорд, — ровно сказал Катаос.

— О да, ты уже вполне убедительно это доказал. Что ж, я расскажу тебе. Я простил твоего Сарита, чтобы избавить тебя от лишних проблем. Последи за ним некоторое время, и увидишь, что он станет Дракон-Лордом.

— Ваши надежды, мой лорд, в немалой степени основаны на удаче этого человека, которая однажды может отвернуться от него.

— Любой удаче, Катаос, свойственно когда-нибудь кончиться, — усмехнулся Амрек. — Вспоминай иногда об этом, когда будешь ложиться в постель моей матери.

10

Ясным заравийским утром одного из теплых месяцев свита Повелителя Гроз и его невеста покинули Лин-Абиссу.

Путешествие обещало стать долгим — то был миниатюрный город на колесах, оборудованный не только всем необходимым, но и всевозможными предметами роскоши. Сумерки застигли их между Илахом и Мигшей на пустынных склонах, и расставленные шатры казались стайкой пестрых птиц, опустившихся отдохнуть. Когда взошла луна, табуны зеебов, скачущих под безмолвными звездами, далеко обегали красные мерцающие огни их костров.

Гонец, который гнал своего скакуна всю дорогу из Корамвиса и привез новости, вызвавшие неудовольствие Амрека, принялся расспрашивать за едой:

— А тот светлоглазый в шатре Повелителя Гроз — кто он?

— Да какой-то выскочка из Сара. Он искалечил человека и стал Дракон-Лордом. Вот как делаются дела в нынешние времена.

— Судя по его виду, он королевской крови, — заметил гонец.

— Возможно. Он отлично управляется со своими людьми — мне говорили, что он собрал в свой отряд самых отчаянных головорезов. И назвал их, как в былые времена, Волками. Его учил Ригон, пес Катаоса, пока ученик не пошел против него. Но Драконья гвардия плюет на его тень. Он как-то задал им трепку в Лин-Абиссе.

А Ральднор, о котором шла речь, чувствовал себя вполне привольно в королевском шатре из шкуры овара.

Первоначальное опьянение властью давно уже схлынуло. Эти полтора месяца в Лин-Абиссе он был слишком занят, плетя паутину взяток, угроз и посулов, которые обеспечивают безопасность тому, кто достиг его нового ранга. И он обнаружил в себе задатки командира, которыми, как он хвастался, обладал. Та ночь в саду стала ночью его второго рождения. Он вошел в доверие к человеку, которого ненавидел, разговаривал с этим человеком так, словно чтил его, словно сам был висом. И это было так. В том темном саду он стал висом.

Сидя в шатре короля, он вновь прокручивал в памяти эту сцену — всего лишь во второй раз. Первый был в угаре пьянящего успеха, сразу же после того разговора, когда его охватило радостное возбуждение пополам с паникой. Теперь он спокойно вспоминал обвинение Амрека: «У нас с тобой один отец», и то, как бешено подпрыгнуло и заколотилось его сердце в этот безумный момент полного смятения. Ибо, мгновенно забыв о своем равнинном происхождении, он подумал, что его безвестный отец тоже мог быть висом, любым висом — даже королем.

Теперь его забавляли размышления о том, кого следует благодарить за его внешность — возможно, какую-нибудь связь одного из прародителей, ставшую явной, как иногда случается, несколько поколений спустя. Значит, та заравийка все же оставила ему кое-какое наследство — королевскую кровь.

Тем временем Амрек, его король и покровитель, сидел в глубокой задумчивости. Новости из Корамвиса раздосадовали его. Совет потребовал, чтобы он оставил свою невесту путешествовать в одиночестве, а сам без промедления отправился на границу Дорфара с Таддрой — диким горным краем, источником постоянных раздоров и набегов. Там снова назревали беспорядки, и Повелителю Гроз следовало отправиться туда, явив свою недреманную власть, а не ворковать с возлюбленной в Зарависсе. Так обстояли дела. Он был верховным правителем континента, но все же был обязан подчиняться Совету. А ему не хотелось покидать свою красноволосую невесту, и Ральднор видел это. Значит, он действительно любил ее? Ральднор, наблюдая за ней издалека, признавал, что ее красота поразительна, но она казалась статуей, куклой, двигающейся на шелковых ниточках, пусть и очень грациозно. Ему ни разу не доводилось приблизиться к ней настолько, чтобы услышать, как она говорит, но он мог представить себе ее голос — безукоризненный и полностью лишенный выражения.