Там, где Висла-река (польские сказки), стр. 16
— Коли не побрезгуете, располагайтесь в моей хате.
Король согласился.
Вот въезжает он к Бартеку во двор, и сразу же ему на глаза серая уточка попалась. Уточка навстречу своему хозяину спешит и весело покрякивает. У короля аж слюнки потекли, до того ему жареной утятины захотелось.
— Эй, слуги! — гаркнул король. — Я голоден! Поймать утку и зажарить!
Как услыхал это Бартек, на колени перед королём повалился и просит:
— Милостивый король, не вели мою утку убивать! Найдётся в хате молоко, хлеба краюшка да крупы мешочек. Ешьте-пейте на здоровье, а утку мою не убивайте. Сам я её вы?ходил-выкормил, от ястреба спасал, от холода укрывал.
— Да как ты смеешь, мужик, моей королевской воле перечить! — закричал король и затопал ногами. — Эй, слуги, поймать утку!
Послушные слуги разбежались по двору, бедную утку ловят.
«Что тут делать? Как быть?» — думает Бартек.
А король смотрит на него и усами грозно шевелит. Тут вспомнил крестьянин змею в короне и решил свою силу испробовать. Вскочил с колен да как свистнет. Ещё свист не смолк, а уж ветер налетел. Дунул, всё перемешал, взбаламутил, закружил. Смотрит Бартек — король по воздуху несётся, за ним пурпурная мантия развевается. А воины, как осенние листья, но ветру летят. Кто над крышей кружит, кто над деревьями. Вот ветер зашвырнул короля на крышу. Король в крышу вцепился, чтобы не упасть, и орёт во всю глотку:
— Караул! Спасите! Слуги, ко мне!
А слуги, ветром гонимые, проносятся мимо.
— На помощь! — кричит король, но толку никакого. Помощи ждать неоткуда.
А Бартек за бока схватился и хохочет, потешается.
— Ну что, король, — говорит он, — расхотелось тебе мою уточку есть? Дай королевское слово, что утку не тронешь, я ветер остановлю, и ты с крыши на землю слезешь.
— Не нужна мне твоя утка, — простонал король. — Сделай милость, уйми ветер!
Бартек свистнул, и ветра как не бывало. Не успел король с крыши слезть и на землю ступить, как зычным голосом закричал:
— Эй, слуги! Вяжите дерзкого мужика, а утку на обед жарьте!
— Ах, вот ты как королевское слово держишь? — говорит Бартек. — Ну погоди ж у меня!
И опять свистнул. Ещё свист не смолк, а молнии уже сверкают, гром грохочет, земля дрожит, небо на части раскалывается — вот-вот на короля и его слуг обрушится. Испуганные слуги к королю жмутся, а спрятаться некуда: кругом огненные языки полыхают, будто землю дотла сжечь хотят.
Струсил король, пощады запросил. Опять поверил Бартек королевскому обещанию.
Ещё не затихли в горах раскаты грома, а король уже велит Бартека связать, а утку зажарить.
— Коли так, пеняй на себя! И пощады больше не проси! — не на шутку рассердился Бартек да как свистнет.
И тут хлынул дождь. Обрушились с неба на землю потоки воды. Король с придворными стоят по уши в воде, а вода всё прибывает и прибывает, того и гляди, совсем их затопит. А Бартек на сухом месте стоит и смеётся.
— Бартек, спаси нас! Останови дождь! — захныкал король. — Не нужна мне твоя утка. Честное королевское слово!
Но Бартек не поверил королю, ведь тот два раза его обманул. Тут придворные да челядь стали Бартека просить, чтобы не губил он их за королевские провинности.
Сжалился над ними Бартек и остановил дождь. Вода мигом в землю впиталась, тучи рассеялись, выглянуло солнышко — землю стало сушить. Король приказал пурпурную мантию на сук повесить. А когда она высохла, придворные взяли её и на плечи Бартеку накинули. А потом отняли у короля корону со скипетром и тоже Бартеку отдали.
— Будь нашим королём! Ты лучше и могущественней его! — сказали воины. — Едем в столицу, занимай трон и правь нами по справедливости.
Бартек не стал отказываться. На королевского коня вскочил, поправил съехавшую набок корону и хотел уже скипетром взмахнуть — знак к отправлению дать, — да вдруг на землю соскочил. Про серую уточку вспомнил.
— Как же я без неё уеду, — говорит он дружине. — Я её вырастил-выкормил, от ястреба спасал, от холода укрывал. Она со мной горе мыкала, пускай теперь доли счастливой отведает, во дворце поживёт.
Вскочил Бартек в седло и утку в жёлтый клюв поцеловал. Глядь — не утка перед ним на коне сидит, а красавица, королевна прекрасная.
— Злая волшебница в утку меня обратила, а ты избавил от злых чар, — молвила королевна и поцеловала Бартека.
Поехали они в столицу и зажили припеваючи в королевском дворце. А злой король в избушке-развалюшке стал жить да дрова рубить.
Великаны и храбрый пастушок
Идёт по дороге крестьянский сын, ноги в песке вязнут, терновник ветки колючие с обочины протягивает — за одежду цепляет, а дороге конца-краю нет.
Звать крестьянского сына Павлом, а матушка Павлушей кликала.
Куда он путь держит? Почему дома не сидит?
Нет у него дома, нет своего угла, негде ему голову при клонить. Матушки давно в живых нет, а отец весной занемог и помер.
Кроме хаты убогой, ничего у отца не было: ни клочка земли, ни скотины.
Вот и пришлось Павлу хату продать, крова лишиться и на вырученные деньги отца похоронить. Ведь за всё платить надо: гробовщику — за гроб, могильщику — за могилу, ксендзу — за отходную молитву, служке за то, что землю святой водой окропил, звонарю — за звон погребальный.
Что за хату выручил — за похороны заплатил. И всё-то его богатство — десять пальцев, с этими помощниками и отправился он работу по свету искать.
Вот дошёл он до перекрёстка, в какую сторону сворачивать, не знает. Сиротский хлеб везде горек. Постоял-постоял и надумал в город Ополье идти. Там князь, говорят, богатый.
У князей да графов, известно, полей, пастбищ, лугов столько, что ни за день, ни за два не обойдёшь, а волов, овец, коз, гончих псов — не счесть! Вот и нужны им пахари, пастухи да псари.
«Авось и для меня там работа найдётся», — решил Павел и свернул на дорогу, что в Ополье вела.
Долго ли, коротко ли он шёл и в высокую стену городскую упёрся.
Повезло ему. Нанялся он в подпаски, овец с ягнятами пасти.
На другой день, чуть только солнышко взошло, вывел его старый пастух на луговину, что к густому тёмному лесу спускалась, и говорит:
— Паси овец на лугу, до самой речки гоняй, а в лес смотри не пускай.
— Почему? — спрашивает Павел.
Нахмурился пастух, на лес с опаской поглядел и говорит:
— В лесу три великана живут. Меньшо?й до верхушки мачтовой ели рукой достаёт. Старшо?му самая высокая сосна по пояс. Нас, людей, великаны лютой ненавистью ненавидят. Увидят в лесу овец, поймают тебя и вместе с овцами, как букашек, растопчут — и следа не останется. Смотри в лес не ходи!
Вот высохла роса, и погнал Павел овец на пастбище. И, как пастух велел, в лес не заходит, по краешку пасёт. В лесу трава — по пояс, сочная, густая, а на пастбище — чахлая, солнцем выжженная, скотом вытоптанная. А под соснами — земляники, будто кто полное лукошко красных бус рассыпал.
День проходит, другой…
Пасёт Павел овец на лугу, но трава сочная и земляника красная так и манят его в лес. Вот и думает он: «Далеко в лес овец не погоню, а с краю, на опушке пускай себе попасутся, сочной травы вволю поедят. А я земляникой полакомлюсь».
Погнал он своё стадо в лес. Овцы сочной травы вволю наелись, даже бока у них раздулись.
Стало солнце к закату клониться, Павел стадо в овчарню пригнал, а старый пастух и говорит:
— Уж не в лесу ли ты, сынок, овец пас? Больно бока у них круглые.
— Да нет… — не признаётся Павел. — В низине пас, возле речки.
Один раз сошло с рук, осмелел подпасок и перестал густого леса бояться. Каждый день пасёт там овец, каждый день всё дальше и дальше в лес заходит. И ни разу великанов не повстречал, а овцы возвращаются вечером, словно бочки, толстые.
«Небось выдумал старик про великанов. — думает крестьянский сын. — Неделю уже по лесу хожу, а о них ни слуху ни духу».
И осмелел подпасок ещё больше.
Проходит неделя, другая…