Последний рыцарь Тулузы, стр. 9

Конечно, для меня, как и для любого ученика школы де Савера, эта лестница не была чем-то из ряда вон, но я пошел через мост, охраняемый монахами, не желая до срока выставлять себя на обозрение местной голытьбы.

Был отлив, и в бухте немилосердно воняло. Но едва только я открыл дверь в «Последнее пристанище», как в нос мне шибанул такой резкий и смачный запах, что заслезились глаза, а дух гниющих водорослей показался горным воздухом.

Я оглядел кабак и сел в углу перед козлами, чьи массивные ноги вошли в мягкий, много раз орошенный вином и пивом пол, в ожидании, когда ко мне подскочит обслуживающий посетителей мальчишка.

Справа от меня за большим столом веселилась компания во главе с широколицым, плотным воином с красным носом, бритым подбородком и седыми патлами. Одет он был в видавшую виды кожаную рубаху с нашитыми на ней металлическими бляшками и истертые до дыр штаны. По тому, что рядом с ним лежал боевой, а не охотничий лук, я понял, что это военный. Скорее всего, вернувшийся из похода лучник. У стены, где обычно у дворян размещается настил для собак, сидели слуги пропивающего свое жалование бедолаги. Каждый из них подпирал или сидел на тюке, от которого ему, по всей видимости, было запрещено отлучаться даже по нужде. Перед слугами прямо на земляном полу стояли блюда с вареной говядиной и хлебом, которые они запивали кислым вином.

То и дело лучник оборачивался к спутникам, проверяя их бдительность и хвалясь перед гостями своими сокровищами.

– Эй, Джон пройдоха, твою так, перетак, что-то я не вижу узел с периной?! Периной перышко к перышку для моей ненаглядной Анни. Отвечай, свиное рыло, где перина, не иначе как сперли, а ты и уши развесил.

– Ни боже мой, господин, вот она целехонька, извольте проверить. – Носильщик вскочил, вытаскивая здоровенный узел и демонстрируя прореху на заднице. Раздался дружный оглушительный смех.

– Ладно, ладно, смотри, не спи. Не то ты меня знаешь – пристрелю, как собаку, и сброшу в ближайшую канаву.

Трактирный слуга принес столешницу и утвердил ее на козлах передо мной. Я заказал кувшин вина и поджарку.

За одним столом с лучником веселились два ремесленника, судя по пятнам на одежде, красильщики или кожевники, монах и трое крепких парней – либо из лихих людей, либо служащих в отряде какого-нибудь бедного рыцаря.

Я перевел взгляд на камин и заметил еще одного гостя, это был худой, словно щепка, со светлыми глазами и свалявшимися длинными патлами менестрель. Его некогда зеленый плащ вылинял под многочисленными дождями, был порван в нескольких местах и забрызган грязью; на нем не было никакой рубахи, только серое и такое же потасканное, как и он сам, блио. Худые руки музыканта были покрыты грязью, тем не менее пальцы его сжимали маленькую изящную арфу, на которой он тихо наигрывал какую-то мелодию. Было немного странно, что этот явно голодный и страдающий от жестокого похмелья человек не нашел способа присоединиться к развеселой компании. Я привстал и убедился, что перед музыкантом не стоит даже кружки с вином.

Когда мне принесли еду и питье, я тихо попросил слугу пригласить менестреля за мой стол, что тот и проделал, не забыв принести еще одну кружку.

– Извините, что нарушил ваше уединение, благородный господин, – я вежливо поклонился музыканту, от чего тот вдруг гордо выпрямил спину и икнул. – Мне показалось, что вы пришли в эти места издалека...

– Мое имя, добрый сеньор мой, Лоренцо из Турина, впрочем, о себе я могу сказать, что, поистине, я отовсюду и одновременно с тем ниоткуда, – он поднял брови и, отсалютовав мне кружкой, вылил ее содержимое себе в глотку. – Благодарю вас, сэр, за оказанную мне честь сидеть с вами за одним столом. Могу ли я узнать имя своего благодетеля?

– Расскажи лучше, откуда ты идешь и куда путь держишь, – отмахнулся я.

– Я странствующий трубадур, – гордо сообщил Лоренцо. – Хожу от замка к замку, пою в трактирах и гостиницах, веселю народ на ярмарках. Иду... если сеньор желает знать, откуда я иду сейчас, то я держу путь из самого Перигё, где месяц назад почил безвременной смертью славный рыцарь Эльот.

– Эльот мертв? – Я сделал озабоченное лицо, осеняя себя крестом, хотя на самом деле никогда не слышал такого имени.

В этот момент лучник в очередной раз вызвал к себе одного из носильщиков, требуя продемонстрировать великолепный отрез бархата, который, так же как и перина, предназначался даме его сердца Анни.

– Ясное дело, он умер, – развел руками трубадур. – Я пел благородные баллады, посвященные былым подвигам сэра Эльота. Их было двенадцать, и про всех их я имел что пропеть. Я знал сэра рыцаря, еще когда он жил в отчем замке недалеко от Йорка. С того времени много воды утекло. Я всегда пел ему, а он так и не оставил меня в замке. Я думал, что на старости лет смогу упросить благородного сеньора дать мне кров над головой, кружку вина да кусок хлеба, навроде тех, что он кидает за обедом собакам. Но – вот ведь несчастливая судьба – мой рыцарь умер, свалился с лошади. – Трубадур оживился, подливая себе винцо. – Правда, злые языки говорят, что истинный виновник его смерти —барон Вердюн из Фуа, но я вот что скажу, сеньор. Когда два рыцаря много лет меж собой грызутся, а опосля один из них себе шею ломает, завсегда толки идут.

Выпив еще с музыкантом, послушав его песни и разговоры, я был вынужден вернуться в замок. Конечно, после встречи с учителем мне следовало проверять всякого покойника на предмет, отчего тому вздумалось преставиться и не помог ли кто со стороны, но неизвестный мне рыцарь Эльот не подходил под эту категорию.

Засветло я вернулся в замок.

Еще один покойник

С немногочисленной свитой в сто человек, включая меня, Романе отправился в Анжу, где жил престарелый астролог. Справа от лошади Раймона брела гнедая катара, именовавшего себя братом Христианом, слева месил грязь мой конь. После дождя дороги раскисли и представляли собой довольно-таки опасное дело для конного путника и весьма мерзкое – для пешего.

Романе казался печальным, его плечи покрывала теплая накидка с тонким рисунком, у пояса не было никакого оружия.

– Отчего вы невеселы, мой господин? – попытался я немного расшевелить Раймона. – Не успеет зайти солнышко, как мы будем на месте. Сбывается ваша самая заветная мечта, а уже через неделю вы получите посвящение. Разве это не то, чего вы добивались от отца?

– Конечно, милый Анри, – голос Раймона был тихим, словно шелест листьев. Кроме того, он упорно смотрел прямо перед собой, то ли на жидкую грязь, по которой с превеликим трудом шествовали наши кони, то ли на холку своего коня, так что мне при моем росте пришлось согнуться в три погибели, приблизив свое лицо к лицу молодого господина.

– Быть может, вы передумали? – с надеждой в голосе осведомился я. – В таком случае нам следует отправиться в Тулузу и обрадовать вашего благородного родителя. Вы можете прямо сейчас составить послание, и я отправлю его вместе с одним из моих бездельников.

Я кивнул в сторону нашей свиты.

– Никто никуда не поскачет. Я не передумал и не отступлю.

Мальчик нахмурился.

– Тогда отчего же вы так печальны, благородный рыцарь?

В этот момент мой конь споткнулся, и я чуть было не вылетел из седла. Выправившись, я услышал ответ Раймона.

– Ты хочешь, чтобы я веселился, а чему мне веселиться? Этот мир создал Сатана, и все мы здесь его заложники. Чему может радоваться пленник? Я мечтаю сделаться катаром, получить посвящение, после чего я надену на себя белые одежды чистоты и невинности, заберусь на самую высокую скалу и шагну в пропасть. Человеческая природа слаба, я не уверен, что сумею оставаться чистым долгое время, поэтому я убью себя сразу же, не запятнанным и не успевшим согрешить вновь.

– Мир создан не Сатаной! – не заметив, я начал говорить громче. – Мир создан Творцом всего живого – Богом! Что же касается пленения ангелов, о которых говорит катарское вероучение, то я в своей жизни навидался людей, в которых, похоже, никогда и не горел божественный свет. Если бы вы, господин, побывали там, где бывал я, пожалуй, вы сказали бы, что Сатана научился творить жизнь, ибо в людях, о которых говорю я, нет ничего, что указывало бы на их божественное происхождение.