Изумрудный дождь, стр. 29

— А я не о красоте говорю, — возразила Элли, и ее лицо дрогнуло. Потом она мягко продолжила: — То, что мне не видно при свечах, — это маленькая трехлетняя девочка, которая была мучительно одинока; это восемнадцатилетняя девушка, решившая начать жизнь заново; это двадцатишестилетняя женщина, которая чувствует себя все еще маленькой девочкой, и ей хочется, чтобы кто-нибудь покачал ее и дал выплакаться на плече и сказал бы, что все будет хорошо.

Ее слова опалили ему сердце, и, забыв обо всем, Николас шагнул к Элли и обнял ее.

— Все будет хорошо, Элли, все будет хорошо. — Он чувствовал, как напряжено ее хрупкое тело, словно она боролась с собой, желая уступить, но толком не зная, как это сделать. — Я обниму тебя, милая, а ты поплачь.

И она, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Николас чувствовал; как от ее слез намокает рубашка. И каким-то непостижимым образом он знал, что плачет она по ним — по трехлетней и восемнадцатилетней. С удивившей его самого уверенностью он знал теперь, что той, которой двадцать шесть лет, хорошо и покойно в его объятиях.

Он нежно покачивал ее, шептал на ухо разные ласковые слова. Наконец слезы стали утихать.

— Боже мой, Элли, — едва слышно выдохнул Николас. Так хотелось утешить ее, да что там — ему нужно было ее утешить! И он продолжил: — Вы делаете уйму хорошего. Скольким женщинам удавалось достичь в жизни того, что удалось вам? Нравится вам делать шляпки или нет, но факт остается фактом — вы делаете их мастерски.

— Да вы же их не выносите, — всхлипнула Элли.

— Я этого никогда не говорил, — улыбнулся Николас.

— Да вам и не надо говорить — все и так видно. Николас наконец огляделся по сторонам. Он приметил целую вереницу шляпок, развешанных на стенах. Любые фасоны, размеры и расцветки, но среди них он не увидел ни одной изящной вещицы. Они были диковинными, может быть, даже вызывающими, но не изящными. На его беду, в тот момент, когда Николас невольно поморщился, Элли подняла голову.

— Видите, вы их действительно не выносите. — Она высвободилась из его рук и прошла вдоль длинного ряда своих творений.

Николас шел следом, останавливаясь то перед одной, то перед другой шляпкой. Поддавшись порыву, он вдруг снял с подставки стильную широкополую шляпу и без лишних слов нацепил на себя и повернулся к Элли:

— Ну как?

Она даже рот приоткрыла от неожиданности. На заплаканном лице появилась слабая улыбка.

— Выглядите вы просто лихо. Большинству моих клиенток не идут мои шляпки так, как вам.

Николас шагнул ближе и слегка прищурился:

— Я не привык льстить самому себе, мисс Синклер. Но я сейчас думал не об этом.

— Тогда о чем же вы думали?

— О чудном и странном. — Голос его дрогнул. — Я пытался определить, в каких странах можно было бы пустить в оборот ваши деньги.

— Для меня? Зачем? Вы же сами сказали, что я очень чувствительная. Так что я сама пристрою их куда надо.

Николас коротко рассмеялся.

— С трудом верится, что я мог такое сказать о вас — женщине, которая делает весьма… своеобразные шляпки, запросто катается по улицам на роликах и одним махом, как пьяный матрос виски, опрокидывает в себя стакан чаю.

Элли залилась краской и отвернулась. Но Николас протянул руку, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Боюсь, что вы самая действующая на нервы, самая непредсказуемая и самая упрямая из всех женщин, которых я имел честь знать. — Он нежно провел кончиками пальцев по щеке, горлу, добрался до ее пышных волос и слегка отклонил ее голову назад. — Элли, выдохнул он у ее губ.

Шляпка соскользнула у него с головы за спину. И тут он поцеловал ее, осторожно, как будто боясь спугнуть. Его язык скользнул по ее губам, тихонько раздвинул и погрузился в сладость ее рта.

Элли судорожно вздохнула, когда его руки скользнули ей на плечи. Николас нашел ее руки и осторожно переплел свои пальцы с ее. Не спеша поднес ее руку к своим губам и принялся целовать каждую костяшку ее кулачка, а потом и каждый тонкий палец. И в тот момент, когда он ласково обхватил один из пальчиков губами, он увидел это.

Масляную краску. Глубоко под розоватым продолговатым ногтем.

— Что это? — с любопытством спросил Николас и чуть отвел ее руку в сторону, чтобы рассмотреть получше.

Элли глубоко вздохнула, торопливо выдернула руку и оглядела пальцы. Пожав плечами, она опустила руку и уклончиво ответила:

— Ах это… Наверное, угодила в краску, когда помогала Барнарду. И мне кажется, вам давно пора идти, — и с этими словами отошла вглубь комнаты.

— Но я…

— Нет, мистер Дрейк. То, что сейчас произошло между нами, вообще не должно было произойти.

— Что? Я не должен был задавать вам вопросов о краске под ногтями? — Он снова взял ее за руку.

Даю честное слово, что я больше никогда не буду об этом спрашивать, — шутливо пообещал он.

— Вы прекрасно знаете, что я не это имела в виду, — сухо заметила Элли.

— Вот вы о чем… Тогда вы скорее всего имеете в виду тот факт, что я вас поцеловал? — Он снова притянул ее к себе. — Но тут, боюсь, я не могу вам обещать не делать этого впредь. — И он запечатлел нежный поцелуй на ее шее.

— Нет! — ахнула Элли. — Вы не можете. Мы не можем.

— Но почему?

И Николас повел губами вверх к ее уху. Элли задрожала. Потом резким движением высвободилась и повернулась к нему с бесстрастным лицом. Однако красные пятна, горевшие на ее скулах, выдавали внутреннее волнение.

— Да потому что из этого ничего хорошего не получится.

— Элли… — начал было Николас и замолчал. Он краем глаза увидел свое отражение в окне. Хорошо знакомый ему высокий сумрачного вида мужчина с болтающейся за спиной идиотской женской шляпкой. Узрев себя в таком виде, Николас содрогнулся от чувства жгучего стыда. Не из-за того, что у него был совершенно дурацкий вид, и не из-за того, что его могли увидеть. Причина была в том, что он наконец увидел, как далеко ушел от того человека, каким был много лет назад. Он увидел зримые результаты своего труда над самим собой. Жестокий. Холодный. Когда надо, безжалостный. Николас Дрейк никогда не стал бы развлекать взбалмошную, упрямую девицу напяливанием всяких клоунских шляпок. Внезапно нахлынули воспоминания и начали рвать душу. Николас стиснул зубы, глубоко вздохнул, точно рассчитанными движениями развязал ленты шляпки и коротко попрощался с Элли:

— Я хочу пожелать вам доброй ночи.

Глава 14

Нью-Йорк, 1873 год

— Это ты! Ты предал меня!

Николас застыл на месте, перестав что-либо ощущать. Он попытался остановить безумный водоворот мыслей и понять, отчего отец тычет в него пальцем. В него. В Николаса. Отец обвинил его в предательстве.

Он едва расслышал, как в ужасе ахнула мать. Попытался сосредоточиться на размеренных ударах часов, отбивавших очередной час. Отец обвинил его в предательстве.

Отец, которого он боготворил. Отец, которому он без особого успеха старался подражать во всем.

Отец обвинил его в том, чего он не совершал.

— Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, — бушевал отец с багровым от гнева лицом. На лбу у него змеились набухшие вены. — Я предан! Своим собственным сыном!

Николас не мог вымолвить ни слова. Не знал, что сказать, как защитить себя. Он судорожно сжимал в кармане скомканный газовый шарф , который принес Гарри Диллард. Все поплыло перед глазами, когда он перевел взгляд на мать. Что он увидел у нее в глазах? Страх? Панику?

«Мамочка, пожалуйста, — молча умолял Николас взглядом, — скажи папе, что это не я».

— Я поверить не могу, что сын, рожденный от чресл моих, разболтает своим чертовым дружкам про мои планы. Кто еще мог до такого додуматься? А ведь я доверял тебе. Моему сыну. Моему наследнику. Я многое, очень многое не скрывал от тебя. Так что неудивительно, что ты узнал.

— Но, папа…

— Оставь это «но, папа» при себе, мальчик. Тому, что ты сотворил, нет оправдания. — Он скорбно покачал головой. — Твоя мать говорила мне, что Тед и Мейнард не самая лучшая компания для тебя. Надо было прислушаться к ее словам.