Изумрудный дождь, стр. 14
— Бедная малышка, — не веря своим ушам, покачала головой Элли. — И такая больная. А может быть, у нее что-то другое? Ложный круп, например, или дифтерия. Эти доктора всегда все путают. Николас сжал губы и ничего не ответил.
— А если это и чахотка, то разве врачи ничего не могут сделать? За последнее время они много узнали про эту болезнь. Наверняка есть кто-то, кто поможет девочке.
— Они сказали, что у нее очень редкая форма чахотки. Скоротечная, — безжизненным голосом ответил Николас.
— Боже мой! Простите, мистер Дрейк.
— Не называйте меня так! — с болью в голосе сказал он, поворачиваясь к ней. — У меня, черт возьми, есть имя — Николас! Почему все кому не лень называют меня мистер Дрейк? — И он грустно добавил: — Даже Шарлотта называет меня мистер Дрейк. Я что, такой тиран?
Элли с симпатией посмотрела на него и послала ему улыбку, о которой он мечтал все эти недели.
— Да нет, я уверена, что не такой уж вы и тиран.
— Откуда это вам известно? — с усмешкой спросил он, сердясь на себя за неприкрытое любопытство, прозвучавшее в вопросе.
— Говорят же, что тот, кто любит детей и животных, не может быть плохим человеком.
Он уставился на льющийся дождь и пробурчал:
— А кто это сказал, что я их люблю?
Николас спиной почувствовал ее изучающий взгляд.
— Да просто вы искренне и глубоко переживаете за свою племянницу. Я увидела это не далее как сегодня. И спорю на что угодно: если она чего-то попросит, вы ей это с радостью достанете.
Николас пожевал губами, пытаясь отыскать то место в своей душе, где гнездилось его бесчувствие.
— Она такая юная. Ей бы жить и жить, долго-долго. Она достойна светских раутов и поклонения кавалеров, а в один прекрасный день — и собственных детей. Господи, как это несправедливо! — воскликнул он. — Я всегда верил, что непреодолимые на первый взгляд преграды всегда можно преодолеть трудом, решимостью и настойчивостью. — Он прищурился, как будто в затянутом тучами небе вдруг ослепительно засияло солнце. — Но сейчас, первый раз за последние годы, я чувствую свое полнейшее бессилие. Я ничем не могу помочь безнадежно больному ребенку.
Элли с глубоким вздохом тоже оперлась спиной о столб напротив Николаса.
— Вы же всего-навсего человек, мистер Дрей… Николас. Вы не можете одолеть все несчастья мира или хотя бы помочь Шарлотте. И пусть в свои двадцать шесть лет я уже хорошо знаю, что жизнь, как правило, скорее трагедия, чем комедия, это все равно несправедливо.
Он повернул голову и настороженно посмотрел на нее:
— По-моему, вы слишком молоды для такого цинизма.
— Вы не хуже меня знаете, что двадцать шесть лет уже не молодость. Вы сами не так давно заявили у меня на кухне, что я чувствительная особа, а отнюдь не циничная. Просто чувствительная и практичная. И мой мир — это мой мир. Мое место в нем уже определено.
— Вот тут вы заблуждаетесь, Элиот Синклер, — покачал головой Николас. — Несмотря на свои сегодняшние чувства, я прекрасно знаю, что любой человек способен добиться чего угодно, была бы цель. И тогда дело лишь за волей и неустанным трудом. Большинство людей просто не хотят перенапрягаться, вот и все. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Я не из тех, кто увиливает от работы.
— Еще немного, и вы попытаетесь продать мне панацею от всех бед.
По его красивому, будто высеченному скульптором лицу скользнула печальная улыбка.
— А вы купите?
— И не подумаю, — после продолжительного молчания проговорила Элли и отвела глаза.
— Очень жаль. Я надеялся, что смогу продать вам что угодно и даже повести вас куда угодно.
Элли скользнула по нему взглядом и, оттолкнувшись от столба, 'двинулась было к выходу. Но ее удержала сильная и теплая рука Николасв.
— Не уходите. Извините меня. Не нужно было мне так говорить. Просто я…
Недоговоренная фраза повисла в воздухе. «Что он собирался сказать?» — озадаченно подумала Элли. Суровый, безжалостный человек куда-то исчез, и ей еще труднее стало ненавидеть его. Он смотрел на нее, и в его голубых глазах она неожиданно увидела неприкрытые боль и страдание. Сейчас он выглядел настолько ранимым и незащищенным, что Элли поразилась. Ей в голову не приходило, что этот человек может быть таким. С самого начала она была заинтригована его несгибаемой волей, но эта внутренняя ранимость заставила ее забыть все, о чем следовало бы помнить. Сердце сжалось от непонятного чувства. Возможно, это была паника, а может быть, и что-то еще. Он обнял ее за плечи. — Николас?-неуверенным голосом проговорила Элли.
Он не ответил и просто заглянул ей в глаза. У Элли вдруг затрепетало сердце.
Элли знала, что ей надо высвободиться. Причин на это было много: благопристойность, соблюдение приличий, ее отец в конце концов. Однако когда Николас привлек ее к себе, она прильнула к нему, хотя и знала, что этого делать не следует. Но каким-то образом дождь напрочь смыл все «не следует» и «не надо» и дал ей свободу от всего, что каждодневно сковывало ее.
— Отчего это меня так влечет к вам? — прошептал Николас, и Элли щекой почувствовала его жаркое дыхание.
От этих слов ее охватила внутренняя дрожь. Она уже было открыла рот, чтобы ответить, но Николас прижал указательный палец к ее губам.
— Ш-ш-ш-ш! Не надо ничего объяснять, — тихим, завораживающим голосом сказал он. — Вы все равно не сумеете. — Он провел пальцами по ее подбородку, по нежной коже шеи, пока его не остановил кружевной накрахмаленный воротничок. — Вы же не сможете объяснить, почему мне сейчас подумалось о золотоволосых и зеленоглазых феях, что живут в замках у бирюзового моря.
Замки у моря. Напрасно она поделилась с ним своими снами. Ей давно пора было бежать отсюда, но этот горячий след на коже от его пальцев… Все же она сделала неуверенную попытку высвободиться. Но Николас, легко преодолев слабое сопротивление, снова привлек Элли к себе и прижался губами к ее шее.
Она вдруг поняла, что именно этого и ждала. Сны ее были полны им — Николас около замка, Николас на берегу моря, их губы слиты в жарком поцелуе… Он осторожно распахнул ее плащ и посмотрел на нее откровенным взглядом.
— Какая красивая, — хрипловато выговорил он.
Ей надо было бы возмутиться, оскорбиться, хотя бы смутиться. Но она лишь почувствовала, как от его восхищенного взгляда ее захлестнула волна удовольствия.
Какое-то короткое мгновение они смотрели друг другу в глаза, а потом Николас склонился к ее лицу и прикоснулся губами к ее губам. Поцелуй был нежным, но странно безысходным, как если бы он хотел больше, чем просто держать ее в объятиях. Больше, чем она могла бы ему дать, мелькнуло у Элли в голове.
Поцелуй все длился, и она поразилась возникшей между ними близости.
— Не бойся, Элли, — шепнул он ей прямо в губы, я не сделаю тебе ничего плохого.
Его язык проскользнул в глубину ее рта. Он принес привкус табачного дыма, и у Элли все поплыло перед глазами. Тихо вскрикнув, она машинально ухватилась за его плечи.
Николас погрузил пальцы в ее волосы и, слегка отведя ей голову назад, прикоснулся губами к ее шее. При этом он распахнул свое пальто, привлек Элли еще ближе и, проведя сильными руками по ее спине вниз, к бедрам , еще крепче прижал к себе. И она ощутила через платье твердость неоспоримого свидетельства его желания.
Дождь все лил, потоки воды заливали боковые окна павильона, так что сквозь стекла ничего не было видно. На какой-то миг оба забыли о своем прошлом. Они обнимали друг друга, а остальной мир застыл в неподвижности, отодвинувшись в неведомую даль. Прежде больше не было, после еще не наступило. И можно было смаковать этот миг, украденный у жизни, все битвы которой были давным-давно решены.
Но тут он прошептал слова, от которых чары разлетелись вдребезги, оставив после себя лишь страх:
— Кто ты, Элиот Синклер? Откуда ты появилась? Действительность обрушилась на Элли, как волна океанского прибоя, сбивая с ног и таща в опасную глубину. До нее вдруг с пронзительной ясностью дошло, чем, собственно, она занимается — стоит в общественном месте и целуется не с кем-нибудь, а с Николасом Дрейком.