«Был жестокий бой», стр. 112
— Там моими были только два ружья! — произнёс я дрогнувшим голосом. — И телевизоры, которые притащили мои бойцы. А остальное…
Но мне не дали договорить…
— Садитесь, товарищ лейтенант! — процедил сквозь сжатые зубы и.о. комбата. — Нечего тут!..
Но я продолжал стоять и вновь попытался восстановить справедливость.
— Там моими были только ружья! И телевизоры! А остальное…
Я невольно оглянулся на своих коллег-группников… Но они опустили головы и занимались каждый своим делом: Юра Денисов упорно разглядывал свои руки, а Саня Пуданов что-то чертил на беленьком листочке…
Зато со своего места встал командир роты:
— Товарищ майор! Всё это было моим! Всё!
Это, конечно же, было очень благородно с его стороны! Но тем не менее… Это было немножко не то… Ведь Серёгино благородство сейчас выглядело неестественно честным… То есть не соответствующим действительности. Тогда как Истина находилась совсем рядом… Но её хранители продолжали заниматься своими делами… Разглядывать пальцы и рисовать шариковой ручкой…
— Садитесь оба! — приказал майор Перебежкин. — Нечего тут оправдываться и играть в благородство! Садитесь, я сказал!
Мы молча сели на свои места… Я по-прежнему сгорал со стыда… А совещание командиров всё продолжалось и продолжалось. На день грядущий нарезались новые задачи, перечень которых казался мне нескончаемым. Затем командиров групп распустили по своим подразделениям… И мы втроём вышли наружу.
Как и прежде… Мы молча шли по хрустящему снегу. И оказалось, что жизнь продолжается! Краска стыда уже превратилась в остаточный румянец… И окончательное моё воскресение произошло после первого тоста…
— За наше возвращение! — произнёс командир роты, первым поднимая свой НУРСик с трофейной водкой. — Главное — что все мы вернулись живыми и невредимыми. А всё остальное — это дерьмо собачье!
Мы чокнулись и выпили… Затем повторили… Потом опять налили… Пока не выпили всю полуторалитровую фляжку. Потом Саня Пуданов попрощался со всеми нами и отправился в свою роту. А мы остались в командирском углу нашей палатки и стали готовиться ко сну. Такому приятному и долгожданному.
А наши солдаты уже дрыхли без задних ног… То есть спали мёртвым сном… Вернее, «отдыхали в своих кроватях лёжа на спине и с закрытыми глазами». Причём, со всеми своими руками и ногами… А главное — жи-вы-е.
«Даже этот раздолбай Винт! Винтяра-а… «Поубывав бы!» И всё-таки!.. Что же делать с этой телеграммой? Что дела-а-а… Ть!?»
Послесловие
Следующим утром я совершенно случайно обратил своё пристальное командирское внимание на нескольких бойцов, которые стояли позади нашей палатки и неудержимо над чем-то потешались. Невольно заинтересовавшись происходящим, я подошёл поближе. Не в меру развеселившиеся срочники скользили по жёлтым отвалам свежей глины и изо всех сил старались заглянуть на самое дно недавно вырытого зиндана… То есть нашей временной гауптвахты.
— Что там? — спросил я, неловко взбираясь наверх по скользкому откосу.
В яме находилось трое арестантов: двое проштрафившихся в чём-то солдат нашей 22-ой бригады и тот самый военнопленный чеченец в потёртой норковой шапке. Причём, всё в той же старенькой куртке из когда-то тёмной кожи. Но теперь она была сильно запачканной… Чёрные джинсы пленного также были измазаны в земле и глине… В общем, если судить по внешнему виду, то выглядел он не ахти… Но зато сейчас чечен был далёк от тех «допросов».
— Что они там делают? — спросил я у стоявших рядом.
— Да они консервы вскрывают! — пояснил мне рослый часовой с укороченным автоматом АКСУ. — Уже минут двадцать! И всё никак!
— А почему? — уточнял я.
— Да вы посмотрите, товарищ лейтенант! — с громким смехом заявил один из военных зрителей. — Как они втроём мудохаются!
Я заглянул в зиндан ещё раз и убедился в том… Что арестанты действительно «мудохались»… Но всё бес толку. Ведь им выдали на завтрак буханку хлеба и три консервы «красной рыбы». То есть кильки в томатном соусе. И всё бы ничего… Но у сидевших в яме людей не оказалось под рукой ничего: ни ножа, ни какой-либо открывашки, ни даже шомпола… Правда, у них имелся маленький обломок лезвия ножичка из ногтегрызки… Но длиной сантиметра в два. И именно им оголодавшие губари настойчиво пытались вскрыть хотя бы одну консервную банку. Но, увы… Все их попытки были безуспешными…
Однако один чеченский военнопленный и двое российских арестованных не сдавались…
— Я уже держу «ножичек». - говорил обладатель потёртой норковой шапки. — Остриём вверх! А ты дави на него консервой… Да переверни её! Чтобы она верхом вниз была! А ты, Серёга, бей! Только не промахнись! У меня и так уже пальцы… Все разбитые.
Этот немолодой чеченец отдавал команды с характерным акцентом, что не осталось незамеченным. На новый взрыв солдатского смеха арестант Серёга отвлёкся лишь на пару мгновений… Он лишь взглянул на нас, после чего стал аккуратно примеряться второй консервной банкой… Размахивая ею словно молотком. Чтобы как можно сильнее и удачнее ударить ею по нижней «консерве»… Чтобы этот никуда негодный обломок лезвия всё-таки пробил хоть малюсенькое отверстие в металлической оболочке «красной рыбы».
— Бум!
От мощного удара солдата Серёги разлетелась не только вся их «конструкция»… Ящик в одну сторону, нижняя консервная банка — в другую… От этого удара завалились и двое товарищей по несчастью: чечен — назад, а второй боец — набок…
— Ну, что? — поинтересовался часовой, когда общий смех слегка затих. — Пробили?
— Да нет! — отвечал сумрачно солдат Серёга.
Пленный чеченец поднялся на ноги, посмотрел вверх на всех нас и вновь уселся на корточки. В его взгляде я не увидал ни ненависти, ни злости, ни даже неприязни… А ведь это был не просто чеченец, а целый военнопленный…
«Интересно?! — подумал я про него. — Узнал он меня или нет? Ведь мы повязку с его глаз иногда снимали… И я тогда присутствовал… Так что этот чех меня тогда видел. Но сейчас, наверное, не узнал…»
Скорей всего так оно и было. Поскольку пленный опять выстраивал шаткую конструкцию: сначала был прочно установлен деревянный ящик, затем в него упёрся обломок «ножичка»… Как и положено жителю гор… Обломок холодненького оружия держал именно чеченец… Крепко зажав его своими пальцами и направив остриё прямо вверх. Вот в ход пошла нижняя консервная банка… Серёга со своей «кувалдой» уже был наготове…
— Что ты им штык-нож не дашь? — спросил я часового.
Рослый боец с автоматом сначала оглянулся на меня, а уж потом на дорогу, где уже стали выстраиваться подразделения… И только потом он мне ответил коротко… И с лёгким вздохом…
— Не положено! А то и меня туда!
Я его понял. Видать, всё здесь происходило далеко не случайно. Может быть начальник караула до такой степени застращал своих часовых, что они теперь боятся выдать губарям что-то острое даже для вскрытия консервов. Ведь в яме сидели не только наши российские солдатики, но и самый настоящий «дух»! Которого привезли аж из Грозного!
«А может быть… — думал я, шагая от ямы прочь. — Это кто-то другой приказал. Ну, чтобы жизнь губарям не показалась слишком райской! Хотя куда ещё дальше? Яма узкая и глубокая, на дне вода, вместо топчана какие-то ящики… Крыши над головой нет! Дождик поливает, снежок засыпает… Куда ещё дальше-то? Они, наверное, и спят-то вместе?! Укрывшись всеми тремя шинелями. Чтобы теплее было. Да-а!.. Любопытная получается картина: один чеченский военнопленный и двое российских солдат-арестантов сидят в глубокой яме, спят тоже вместе… И еду себе добывают тоже сообща! Но при этом ничего не выясняют и не делят… Ни тебе независимости… Ни тебе восстановления конституции!»
Когда наша первая рота уже стояла на разводе, но самые главные команды всё ещё не прозвучали… Я позаимствовал в своей группе одну открывашку, которая обычно прилагается к каждому набору сухого пайка. А поскольку непримиримая борьба с личным врагом — голодом всегда занимает самые приоритетные позиции в солдатском мировоззрении… То такие консервные открывашки имелись практически у всех наших бойцов спецназа… Поэтому я без особого труда раздобыл одну такую «безделицу».