Дьявол в Лиге избранных, стр. 54

Ребенок? Ну да, может быть, я и веду себя так, но кто он такой, чтобы тыкать меня носом?

Я вышла из машины. Если бы дверца была достаточно прочной, я бы ею хлопнула.

Пожалуй, я могла бы поспорить (вполне успешно) с тем, что вела себя неадекватно. Но это бы не помогло мне развязать запутанный узел разочарования, которое я чувствовала из-за... в общем... всего, и мне не удавалось прибегнуть к привычной холодной вежливости ради спасения собственной жизни.

Я пошла к дому и на ходу чувствовала спиной волны его нарастающего гнева. Я каждую секунду ожидала, что он налетит сзади на меня, требуя объяснений, или, еще лучше, с извинениями за то, что назвал меня ребенком.

Одна только мысль об этом вывела меня из моего мелодраматического ступора. Он, преследующий меня. Горячая ссора. А что следует после ссоры? Примирение.

Я сразу забыла о «Джек Хилл». Я не большая поклонница мелодрамы, но этого момента, должна признаться, я с нетерпением ждала.

Замедлив шаг, вытащила ключи из сумочки. Я целую вечность возилась с замком, несмотря на молнию, которая рассекла небо. Наконец я обернулась... как раз вовремя, чтобы увидеть, как он уезжает.

Если вы на мгновение подумали, что я собиралась побежать за ним, вы ошибаетесь. Я больше не впадаю в отчаяние из-за неоправдавшихся надежд. Во всяком случае, я пыталась себя в этом уверить.

Гул мотора стих вдалеке, и я решила сделать себе чашку чая. Прошла в кухню, но не остановилась и двинулась дальше к гаражу. Забыв про всякий здравый смысл, я села в «мерседес», помахала Хуану и чуть не сшибла шлагбаум, выезжая из «Ив».

Глава двадцать третья

Я ехала очень быстро, быстрее обычного. Для женщины безрассудство за рулем, особенно в дождь, вещь недопустимая.

Сознавая НС-ность своего поведения, я стремительно пронеслась через город, пытаясь догнать Сойера. Должно быть, он ехал еще быстрее, потому что я доехала, до южной части города, так и не заметив его впереди.

Преследование кого-либо, особенно мужчины, не имеет ничего общего с пристойным поведением, но с хорошими манерами было покончено несколько дней назад. Надо бы вернуться домой.

На дорогах в такую погоду мало машин. Я перелетела через железнодорожный переезд. Во дворе никого. Я забеспокоилась, что он не приехал домой. Или же он скрылся в доме, как летучая мышь в своей пещере?

Надеясь на второе, я въехала в ворота и остановилась под навесом, потом позвонила в дурацкий колокольчик, звон которого мог поднять по тревоге полгорода.

На этот раз я продолжала звонить до упора. Дверь распахнулась, и на пороге появился мой художник.

Вид у него был очень сердитый. Мне стоило больших усилий не отступить назад.

– Так ты все-таки летучая мышь, – сказала я. Он сжал губы и смотрел на меня так, что стало понятно – его терпение иссякло.

– Что ты имеешь в виду?

Я заморгала:

– Я...

Продолжения не последовало. Его злость приводила меня в замешательство. Я не знала, что сказать. Я, Фреди Уайер, не находила слов. Это случалось все чаще и совсем мне не нравилось.

– Я занят, – сказал он и захлопнул передо мной дверь. Опять.

Это снова привело меня в чувство. Хватит с меня людей, которые мне грубят (я невесело усмехнулась, вспомнив свое собственное недавнее поведение в галерее, в машине и у дома). Я распахнула дверь:

– Я не позволю тебе и дальше захлопывать передо мной двери!

Он не обратил внимания на мои слова и двинулся в дальний конец дома. Я проследовала за ним до задней двери. За ней стеной стоял дождь. Я остановилась на пороге и смотрела, как он идет в свою студию.

М-да, что же делать? Я, конечно, красива. То есть, когда я одета и причесана, то даже сногсшибательна, но я реально смотрю на вещи и понимаю, что это впечатление создают моя одежда, манеры и прическа. А под дождем волосы выглядят не лучшим образом. Хотя я использую гораздо меньше лака для волос, чем моя мать, но все же использую. А дождь и лак для волос – плохое сочетание. Вот почему я остановилась у задней двери и не пошла дальше.

Я хочу сказать, что если мне и предстоит неприличная драматическая сцена с Сойером Джексоном, самое малое, что я могу сделать в этой ситуации, – это выглядеть на все сто.

Но опять же, если я не пойду за ним, никакой сцены не будет вовсе.

Я на миг почувствовала себя Скарлетт О'Харой, топнула ногой, сказала что-то вроде того, что не уйду опять ни с чем, вытащила расческу из сумочки и прошлась ею по волосам, чтобы удалить по возможности лак. И вышла на улицу.

Дождь лил как из ведра. И хотя в конце марта в Техасе гораздо теплее, чем, например, на Аляске или даже в Омахе, он оказался на удивление холодным. Если бы не этот ледяной душ, я, скорее всего, сохранила бы здравый смысл, который заставил бы меня развернуться, сесть в «мерседес» и вернуться домой. Но это случилось гораздо позже.

Дождь смыл с меня весь налет маминого воспитания и строгих правил. Мне не было дела до Лиги избранных и благопристойного поведения. Я двинулась по мокрой траве, утопая высоченными острыми каблуками в грязи, которая проступала между ярко-зелеными травинками. Насквозь промокшая блузка прилипла к телу.

Я была так поглощена этими ощущениями и так старалась сохранить равновесие на каблучищах, что не заметила, как наткнулась на его твердую, как скала, грудь.

– Ой!

– Что ты здесь делаешь? Ты вся промокла.

Даже несмотря на то что он злился, он остался Заботливым Мужчиной.

– Ну, да.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Нет. На самом деле, я хотела сказать, что просто уверена: выставка твоих работ произведет фурор.

Я согласна, это был абсолютно идиотский ответ.

Он как-то странно посмотрел, как будто не вполне узнавал меня. Потом выругался. Думаю, не стоит повторять это слово, вернее, слова. Просто знайте, что это были крайне грубые слова, да еще и нанизанные друг на друга, как жемчужины на нитку. Я таких от него никогда не слышала.

– Возвращайся в свой выпендрежный мир, принцесса.

Настроение у меня было не лучше, чем у него, но разве я опускалась до брани и оскорблений? Нет. У меня было твердое намерение поговорить в спокойной манере.

– Тебе не кажется, что ты переигрываешь?

– Я переигрываю? – был похож на льва с занозой в лапе – сплошное негодующее рычание.

– Правда, Сойер, не стоит устраивать истерик.

Он запрокинул голову и взвыл:

– Истерика? Боже упаси, я устраиваю истерику?

И он еще говорит, что его суть – стремление к счастью. Смешно.

Между тем мы оба уже совершенно вымокли. Он выглядел великолепно (какая несправедливость), как будто только что сошел с рекламного постера джинсов Калвина Клайна. Под его промокшей одеждой отчетливо проступала рельефная мускулатура, темные волосы он отбросил назад. Я чувствовала себя чуточку неловко, не желая выглядеть, как мокрая курица, но не решилась провести рукой по волосам, боясь, что они склеились.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Что, черт возьми, с тобой происходит? Сначала ты делаешь вид, что мы незнакомы, а потом несешься за мной, как ненормальная?

Верно. Что на это скажешь.

– Ты... ты... богат!

Это заявление застало его врасплох и, откровенно говоря, меня тоже.

Он посмотрел на меня сквозь струи дождя:

– Сначала ты приходишь в ужас от того, что я не гей. Теперь ты недовольна тем, что я не беден?

Волна адреналина накрыла меня, и, как только она схлынула, я отчетливо поняла, почему так странно веду себя:

– Да! Это у меня должны, по идее, быть деньги. Это я должна делать тебе одолжение! А не наоборот! Мне не нужно, чтобы меня спасали!

Слова повисли в воздухе. Он отрицательно помотал головой:

– Это безумие. Никто никого не спасает. Одолжение здесь не при чем.

– Нет, при чем! Теперь я понимаю, почему ты не выставляешь свои работы. Тебе это не нужно. Потому что ты богат! Ты согласился устроить выставку в моей галерее только потому, что ты... жалеешь меня, или я кажусь тебе занятной, или... не знаю, что еще!