Далекие часы, стр. 75
— Тогда по рукам. Чем могу помочь?
Я сообщила, что недавно прочла его расшифровку, сделала комплимент основательности его заметок и наконец заключила:
— Только не пойму одной мелочи.
— Какой же?
— Третья сестра, Юнипер. Там нет ни одного ее слова.
— Да, — подтвердил он. — Ни слова.
Тщетно подождав продолжения, я спросила:
— Вы беседовали с ней?
— Нет.
Опять я подождала. Опять тщетно. Очевидно, это будет непросто. Мужчина на другом конце линии покашлял и добавил:
— Я хотел провести интервью с Юнипер Блайт, но она была недоступна.
— Вот как?
— Ну, физически она была доступна… вряд ли она часто покидает замок… однако старшие сестры запретили мне обращаться к ней.
В моей голове забрезжило понимание.
— О!
— Она нездорова, так что дело, наверное, в этом, но…
— Но что?
Пауза. Я почти видела, как он пытается подобрать нужные выражения. Наконец последовал колючий вздох.
— Мне показалось, они пытаются ее защитить.
— Защитить от чего? От кого? От вас?
— Нет, не от меня.
— Тогда от чего?
— Не знаю. Это просто ощущение. Словно их беспокоило то, что она может проговориться. Как это может отразиться.
— На них? На отце?
— Возможно. Или на ней самой.
И тогда я вспомнила странное чувство, которое возникло у меня в Майлдерхерсте, взгляд, которым обменялись Саффи и Перси, когда Юнипер кричала на меня в желтой гостиной; тревогу Саффи, когда та обнаружила, что Юнипер сбежала, что она общалась со мной в коридоре. Она явно могла сказать что-то лишнее.
— Но почему? — спросила я скорее себя, чем его, думая о потерянном мамином письме, о беде, которая сквозила в нем между строк. — Что Юнипер может скрывать?
— Ну… — Адам несколько понизил голос. — Должен признать, что провел небольшое расследование. Чем старательнее они пытались ее оградить, тем любопытнее мне становилось.
— И? Что вы выяснили?
Хорошо, что он не видел меня. От нетерпения я лишилась всяческого достоинства и чуть не проглотила телефонную трубку.
— В тридцать пятом году кое-что произошло; полагаю, вы назвали бы это скандалом.
Последнее слово повисло между нами с некоторым таинственным довольством, и я живо представила собеседника: откинулся на спинку гнутого деревянного стула, домашняя куртка туго обтягивает живот, нагретая курительная трубка зажата в зубах.
Я тоже сбавила громкость.
— Какого рода скандалом?
— «Неприятным случаем», по моим источникам, с участием сына одного из работников. Одного из садовников. Подробности были весьма расплывчатыми, и я не смог найти никаких официальных подтверждений, но, согласно свидетельству, они устроили драку, и она избила его до полусмерти.
— Юнипер?
В моей голове вспыхнул образ хрупкой старушки, которую я встретила в Майлдерхерсте; образ худенькой девочки на старых фотографиях. Я постаралась не засмеяться.
— Когда ей было тринадцать лет?
— Мне намекнули именно на это, хотя, если произнести вслух, это кажется маловероятным.
— Но именно это он заявил всем? Что его избила Юнипер?
— Ну, он ничего такого не заявлял. Полагаю, на свете немного молодых парней, которые с легкостью признаются, что их поборола худенькая девочка вроде нее. Нет, в замок с претензиями явилась его мать. Насколько мне известно, Раймонд Блайт откупился. Очевидно, оформил откупные как премию отцу парня, который всю жизнь проработал в поместье. Но сплетни все равно не прекратились, не до конца, по крайней мере; в деревне продолжали судачить.
У меня возникло подозрение, что люди любили обсудить Юнипер: ее семья была знатной, сама девушка была красивой и талантливой… очаровательной, по маминым словам… и все же Юнипер-подросток избила парня? Это казалось по меньшей мере невероятным.
— Послушайте, возможно, это всего лишь безосновательные старые слухи. — Тон Адама снова стал небрежным, вторя моим мыслям. — И ее сестры наложили запрет на наше интервью совсем по другой причине.
Я медленно кивнула.
— Больше похоже, что они хотели уберечь ее от стресса. Она нездорова, она определенно не любит незнакомцев, она даже не родилась, когда «Слякотник» был написан.
— Уверена, вы правы, — отозвалась я. — Уверена, что все дело в этом.
Но я не была уверена. Я вовсе не думала, что близнецы переживают из-за давно забытого случая с сыном садовника, однако не могла избавиться от подозрения, что здесь скрывается что-то еще. Я положила трубку и вернулась в тот призрачный коридор, переводя взгляд с Юнипер на Саффи и Перси и обратно и чувствуя себя ребенком, достаточно взрослым, чтобы заметить намек в пьесе, но слишком несведущим, чтобы расшифровать его.
В день, когда я должна была отправиться в Майлдерхерст, мама пришла в мою комнату пораньше. Солнце еще пряталось за стеной «Зингера и сыновей», но я уже около часа как проснулась, взволнованная, словно ребенок в первый день школы.
— Сейчас я кое-что тебе дам, — сообщила мама. — Или, по крайней мере, одолжу. Эта вещь очень дорога мне.
Гадая, что это может быть, я ждала. Она что-то достала из кармана халата. Мгновение смотрела мне в глаза, затем протянула небольшую книжку в коричневой кожаной обложке.
— Ты сказала, что хотела узнать меня получше. — Мама изо всех сил старалась быть мужественной, унять дрожь в голосе. — Все это здесь. Она здесь. Та, кем я была.
Я взяла дневник так же робко, как новоиспеченная мать берет на руки младенца. С благоговением и страхом навредить, с удивлением, волнением и благодарностью за то, что мне доверили подобное сокровище. Я не знала, как реагировать, в голове крутились тысячи фраз, но в горле стоял комок, накопившийся за долгие годы, и никак не желал пропадать.
— Спасибо, — выдавила я, прежде чем заплакала.
Мамины глаза немедленно подернулись ответным туманом, и в тот же миг мы потянулись друг к дружке и крепко обнялись.
3
Обычное дело. После ужасно холодной зимы весна улыбалась во весь рот, день был просто чудесным, что Перси невольно расценила как плевок самого Господа. В тот миг она утратила веру, стоя в деревенской церкви в дальнем конце семейной скамьи, которую придумала ее бабка и вырезал из дерева Уильям Моррис. Она смотрела, как мистер Гордон, священник, объявляет Гарри Роджерса и Люси Миддлтон мужем и женой. Вся сцена отдавала смутным вязким привкусом ночного кошмара, хотя, возможно, свою роль сыграло немалое количество виски, которое она выпила, чтобы как-то поддержать себя.
Гарри улыбнулся новобрачной, и Перси в очередной раз поразилась, насколько он красив. Не в общепринятом смысле — он не был ни порочным, ни лощеным, ни опрятным; скорее он был красив, потому что был добр. Она всегда так считала, даже когда была маленькой девочкой, а он был молодым парнем, который приходил в дом чинить папины часы. Его манера поведения, походка и осанка выдавали человека, не обладающего непомерно раздутым самолюбием. Более того, его медлительный, размеренный нрав, хоть и лишенный бойкости, свидетельствовал о заботе и нежности. Она любила наблюдать сквозь перила, как он возвращает к жизни самые старые и своенравные часы замка, однако он старательно не замечал ее. Сейчас он тоже ее не видел. Он не сводил глаз с Люси.
Та, в свою очередь, улыбалась, великолепно изображая радость от венчания с любимым человеком. Перси знала Люси много лет, но не подозревала, что она такая превосходная актриса. В животе неприятно забурчало, и Перси вновь пожелала, чтобы это испытание поскорее закончилось.
Конечно, она могла остаться дома — притвориться больной или сослаться на очень важную работу на благо фронта, — но тогда поползли бы слухи. Люси работала в замке больше двадцати лет, она просто не могла выйти замуж без членов семьи Блайт среди паствы. Папа, по понятным причинам, явиться не мог, Саффи готовила замок к приезду родителей Мередит, а Юнипер — в любом случае не идеальный кандидат — удалилась на чердак в порыве вдохновения; и потому выбор пал на Перси. Уклониться от ответственности она не могла, в немалой степени потому, что пришлось бы объяснять свое отсутствие сестре-близнецу. Саффи ужасно расстроилась, что пропустит венчание, и потребовала доложить обо всем в малейших подробностях.