Непобедимый эллин, стр. 45
– Геракл, слушай меня внимательно, – строго наставлял героя нервничающий Софоклюс. – Сейчас я тебе расскажу, как ты будешь соблазнять Целлюлиту, и не вздумай что-нибудь перепутать, никакой отсебятины!
– О нет, – простонал сын Зевса, разгуливая по роскошным гостевым покоям. – Я не желаю никого соблазнять! Сейчас будет пир, ну а потом… я ее как следует хрясну и мы с триумфом вернемся в Тиринф.
– Ты-то, может, и вернешься, – зло скривился историк, – а меня наверняка здесь и порешат.
– С чего бы это?
– С того, что ты герой, а я никто, уже сравнительно немолодой пьющий мужик.
– Ладно, валяй свой план, – скрепя сердце согласился Геракл. – Но чтобы никаких постельных сцен!
– До этого, думаю, у вас не дойдет, – задумчиво протянул Софоклюс и очень подробно поведал герою свой хитроумный план.
И был пир.
Славный, что и говорить, пир. Не такой, конечно, как во дворце царя Адмета, но и ненамного хуже.
Как оказалось, амазонки тоже очень любили хорошо выпить и тут же за праздничным столом померяться друг с дружкой силой. Если бы не соблазнительные, обтянутые тонкой тканью груди, то тут то там мелькавшие среди пирующих, можно было подумать, что в зале гуляют славные мужи Греции, вернувшиеся в родной город после тяжелого, но удачного военного похода.
Действуя сообразно гениальному плану Софоклюса, Геракл старался особо не нажираться. Весело хохоча после очередной плоской армейской шутки царицы, могучий герой незаметно подливал в кубок Целлюлиты крепкое неразбавленное вино. Фемины вообще-то свое вино здорово разбавляли и потому хмелели не очень быстро.
«Сатир побери, – мысленно рассуждал трезвый как стеклышко сын Зевса, – ведь у меня что ни подвиг, то славная пьянка. Чуть ли не через день случается какой-нибудь пир. Так и здоровье ненароком подорвать можно!»
Что и говорить, весьма и весьма полезные мысли.
И вот, когда царица наконец сильно окосела, Геракл перешел к активным действиям.
То, что правительница «готова», стало ясно, когда в разговоре она начала именовать себя неким Эпилом, а к сыну Зевса обращаться исключительно как к Аргоне Быстроногой.
Достав из-за пазухи восковую дощечку, могучий герой, близоруко щурясь, горячо зашептал на ухо Целлюлите:
– О, Целлюлита, несорванный цветок божественного счастья…
Ниже мелким почерком дотошный Софоклюс приписал: «Произносить с придыханием!» Геракл плохо понял, что это значит, но на всякий случай тяжело задышал. Ведь бытовало же в Греции такое выражение: «он (она) к ней (к нему) неровно дышит». Скорее всего, это и имел в виду многоопытный в любовных делах хронист.
– Га? – отозвалась царица, слегка трезвея, что несколько противоречило изначальному плану.
– Я люблю тебя, о моя красавица… – поморщившись, прошептал могучий герой и незаметно сплюнул под стол, мысленно назвав правительницу «моим жирным окороком». При этом сын Зевса усиленно представлял изящную Алкестиду, которая была для него спасительным якорем в этой совершенно абсурдной ситуации.
– О Геракл… – мечтательно прохрипела Целлюлита, и глаза ее опасно заблестели.
Герой быстро заглянул в лежавшую на коленях дощечку.
– О Целлюлита, – с жаром произнес он.
– О Геракл…
– О Целлюлита…
– О Геракл…
– О Целлюлита…
«По-моему, их слегка заело», – недовольно подумал сидевший рядом Софоклюс.
– О Геракл…
– О Целлюлита…
Сын Зевса и сам почувствовал, что-то идет не так, и быстро нашел взглядом последнюю строчку, где присутствовала красивая смесь старогреческих и современных любовных слов. По мнению Софоклюса, такое признание должно было окончательно пленить царицу.
– Я агапо тебя! – выдохнул могучий герой. – О, мое фундомэнос паста! (Что означало: «Я любить тебя! О мое пышное пирожное!»)
Это последнее изречение окончательно добило (в переносном, положительном смысле) Целлюлиту, и она в порыве безудержной страсти гулко пророкотала:
– О, мой апалос аркуда, скорее поспешим в мою крэватокамара! (А это означало: «О мой нежный мишка, скорее поспешим в мою спальню!»)
– Софоклюс! – в отчаянии воззвал Геракл к историку. – Переведи…
С аппетитом поедая креветки, хронист поднял вверх большой палец: всё, мол, идет нормально.
– О Геракл…
– О Целлю…
Договорить сын Зевса не успел, так как внезапно был стиснут в жутких объятиях амазонки, слегка придушен, легко взвален на толстое плечо и в полуобморочном состоянии вынесен из пиршественного зала.
«Софоклюс, помоги…» – только и успел подумать несчастный, запоздало понимая, что с «придыханием» он, похоже, сильно переборщил.
Как только царица уволокла Геракла в свои покои, одна из амазонок, с виду на редкость стервозная особа, резко встала со своего места и так обратилась к пирующим подругам гневным голосом:
– Неправду сказал вам Геракл! Вовсе он не забыл, зачем явился в Фемискиру. Он пришел к нам с коварным умыслом! Сатиров кобель хочет похитить нашу красавицу Целлюлиту и увезти ее рабыней в свой развратный гарем.
«Пожалуй, для такого подвига Гераклу понадобится небольшой подъемный механизм! – с ехидством подумал Софоклюс. – И хороший грузовой стовесельный корабль».
– Не дадим! – грозно подхватили амазонки. – Не позволим!
– Вперед, сестры! – истошно завопила подстрекательница, в которой никто из присутствующих не узнал спустившуюся с Олимпа Геру.
Тихонько забравшись под стол, Софоклюс на четвереньках покинул пиршественный зал.
Глава шестнадцатая
ГЕРАКЛ СПАСАЕТ ГЕСИОНУ, ДОЧЬ ЛАОМЕДОНТА
Потерянно блуждая по темным переходам дворца царицы амазонок, Софоклюс окончательно разуверился в благополучном исходе их опасного девятого приключения.
То и дело до слуха историка доносились воинственные крики бегающих где-то совсем недалеко пьяных разъяренных фемин. И о том, что они сделают с несчастным хронистом, когда его поймают, лучше было не думать.
Чуткий слух Софоклюса уловил звонкое лязганье оружия.
– Спартанцы, на нас напали спартанцы! – завизжала какая-то нервно неуравновешенная девица.
Историк приободрился. Внезапное нападение спартанцев им с Гераклом было очень даже кстати. Подкравшись к повороту длинного коридора, хронист воровато выглянул из-за угла.
За углом шла кровавая сеча не на жизнь, а на смерть. Софоклюс присмотрелся и, огорченно вздохнув, побрел своей дорогой, мечтая оказаться как можно дальше от места битвы. Пьяные воительницы дрались друг с другом.
– В армии спартанцев тоже женщины! – радостно неслось вслед историку. – Дави врага, сестры!
Свернув в самый темный коридор, Софоклюс был тут же сбит с ног некой несшейся сквозь тьму силой.
«Ну вот и всё!» – только и успел сокрушенно подумать историк.
– Софоклюс! – удивленно воскликнул, останавливаясь, Геракл. – А я тебя уже битые десять минут ищу, по дворцу амазонок бегаю. Знаешь, здесь началось настоящее сражение, я ни сатира не пойму, но надо смываться!
– Ты добыл пояс? – спросил хронист, со стоном поднимаясь с мраморного пола.
– Ну, еще бы! – И сын Зевса продемонстрировал Софоклюсу какую-то переливающуюся узенькую полоску.
– И как же тебе это удалось?
– Да запросто!
– А точнее?
– Я всё-таки ее хряснул! – пояснил могучий герой, невероятно довольный собою.
– О боги, бежи-и-и-и-им! – истошно завопил историк и, забыв о боли в суставах, бросился наутек.
Дворец Целлюлиты горел.
Эллины выскочили из него очень вовремя, как раз за пару минут до того, как обвалился пылающий фасад величественного здания.
– Однако круто разгулялись эти амазонки! – на бегу восхитился сын Зевса. – У нас в Греции так гулять не умеют: с разрушениями, с поджогами и битвой с воображаемым невидимым врагом!
В голосе героя сквозила откровенная мечтательность, неприкрытая тоска по настоящим, запоминающимся на века пирам.