Непобедимый эллин, стр. 39
– А вы умеете, к примеру… петь? – в свою очередь поинтересовался специалист по невиданным зверям.
– О нет, только не это… – тихо простонал несчастный Софоклюс.
Распрощавшись с Пифасом и купив у него (для Софоклюса) пару баночек с целебной (антиежовой) мазью, наши обаятельные герои устремились к месту проведения ежегодного конкурса фракийской самодеятельности.
На возведенном посреди леса помосте уже выступали соревнующиеся.
Несколько греков в самодельных театральных костюмах разыгрывали драматическую сцену «Зевс уличает Геру в измене».
Актер, исполнявший роль Громовержца (огромный черный двухметровый эфиоп), хмуро взирал на возлежавшую на бутафорском ложе дряхлую старуху, неумело загримированную под семнадцатилетнюю красавицу.
– Молилась ли ты сегодня на ночь, Гера? – басом вопросил «Зевс», зловеще шевеля сплюснутым негроидным носом.
– Нет-нет, конечно, не молила-а-а-ась… – взвыл стоявший на заднем плане сцены хор подвыпивших рапсодов.
«Зевс» дернул головой и очень нехорошо посмотрел на хористов, что несколько противоречило правилам театральной постановки.
– Душить или не душить? – горестно вопросил он, обращаясь к многочисленным зрителям. – Вот в чем вопрос…
– Душить, душить… – нестройно пропел хор.
– Конечно, душить! – благожелательно кивнул на Олимпе настоящий Зевс, ища под троном куда-то запропастившийся молниеметатель.
– О, горе мне! – зарыдал чернокожий.
– Душить, душить… – всё не унимался хор.
Эфиоп снова злобно зыркнул на рапсодов, и те благоразумно заткнулись.
– Ох…– вздохнула обильно припудренная «Гера». – Я умираю…
– Что?! – воскликнул актер, с недоумением глядя на кривляющегося в маленькой будочке потного суфлера. Судя по выражению лица эфиопа, такого в пьесе отродясь не было.
– Отсебятина, – знающе бросил Софоклюс. – Что еще можно ожидать от самодеятельности…
– Меня отравили! – снова проговорила на сцене актриса. – Коварный Посейдон пробрался ночью ко мне в спальню и влил змеиный яд в мое правое ухо…
– Да идите вы на хрен с такой постановкой! – гневно выкрикнул эфиоп и гордо удалился со сцены.
– Ну и дурак, ну и дурак… – пропели ему вслед раскрасневшиеся рапсоды.
Актер резко обернулся и, запрыгнув на скрипнувшую сцену, угрожающе пошел на певцов. Те с воплями прыснули за кулисы.
Зрители восторженно зааплодировали. Финал драматической пьесы пришелся им по душе. Кто-то пьяным голосом прокричал: «Браво!»
– Где же этот молниеметатель? – расстроенно всплеснул руками Зевс. Впрочем, стрелять было уже решительно не в кого, актеры внизу разбежались.
– А можно я спою? – громко спросил Геракл и без приглашения забрался на опустевшую сцену.
При виде лоснящихся бицепсов героя ему никто не посмел возразить.
На сцену, слегка прихрамывая, вышли три одноруких арфиста-виртуоза и один одноногий кифаред.
– Вы кто? – удивился сын Зевса.
– Мы аккомпанемент, – отозвались музыканты. – Что желаете исполнять?
Могучий герой задумался.
– Про птичку, – наконец ответил он, – народную песню…
Музыканты закивали и взяли первый аккорд. Софоклюс заткнул уши, не желая слышать этот позор.
Геракл сделал одухотворенное лицо и утробно запел:
– О птичка, птичечка-а-а-а… на нежном лепестке-е-е-е… сидишь ты, словно мотыле-о-о-ок. Прекрасный руче-е-о-ок бежит меж живописных гор Колхиды. Вдали тихонько бухает топо-о-о-ор, циклопы валят крепкий ельник, наверное, сегодня понедельни-и-и-ик…
К счастью, песня была относительно короткой.
Пропев куплет восемнадцать раз, сын Зевса требовательно поглядел на зрителей.
Постная рожа была лишь у одного заткнувшего уши Софоклюса.
– Браво! – хрипло проревел всё тот же пьяный голос, и зрители разразились оглушительными овациями.
Сын Зевса благосклонно склонил голову. На сцену полетели цветы и пустой кувшин из-под вина, угодивший в одного из арфистов.
Да, это был самый настоящий триумф.
В тот же день Геракл с Софоклюсом покинули Фракию верхом на двух крупастых зебрах. Ну а о золотой колеснице позаботился добрая душа Гефест, переправив повозку в Тиринф при помощи верной телепортационной пушки.
Таким образом, благодаря своей находчивости и несомненному певческому дарованию могучий Геракл с легкостью исполнил восьмое поручение Эврисфея.
Глава четырнадцатая
ГЕРАКЛ У АДМЕТА
Ишаки Диомеда оказались на редкость строптивыми.
Но Геракл быстро приструнил животных, повесив перед мордой каждого по сочному персику, привязанному веревкой к длинной крепкой ветке.
Персик на бегу раскачивался, и ишак резво бежал вперед в тщетной надежде нагнать сочный плод.
Особенно тяжело приходилось тому копытному, на котором ехал огромный сын Зевса, но лакомый персик делал свое дело.
Правда, ишак Софоклюса по совершенно необъяснимой причине скакал задом наперед.
– Что это с ним? – удивился Геракл, но причина столь странного поведения животного выяснилась довольно быстро. Просто историк сожрал болтавшийся на веревочке персик.
– Софоклюс, – с чувством гаркнул сын Зевса, – какая же ты всё-таки скотина!
– В таких условиях я совершенно не могу продолжать работу над твоим эпосом, – недовольно ответил историк. – У меня окончательно расстроились нервы, а когда я нервничаю, то хочу есть, а когда хочу есть, то я нервничаю!
– Серьезная проблема, – кивнул сын Зевса. – Тогда попробуй сочинять вслух.
Хронист призадумался.
– Итак, ишаки Диомеда! – с пафосом воскликнул он. – Или нет, лучше пусть будут жеребцы.
– Жеребцы?
– Конечно, так благородней и величественнее.
– Всецело согласен.
– Жеребцы Диомеда! – снова возвестил Софоклюс. – По поручению Эврисфея пришлось отправиться Гераклу во Фракию к царю бир… бис… как же там было? К царю бизонов Диомеду.
– Каких еще бизонов? – разозлился Геракл.
– У этого царя имелись невероятной красоты и силы жеребцы, – невозмутимо продолжал историк. – Они были прикованы цепями в своих стойлах, ибо лишь особые путы могли удержать их.
– Пока хорошо! – похвалил сын Зевса. Софоклюс приободрился:
– А кормил своих дивных жеребцов царь Диомед человеческим мясом…
– Всё, довольно! – хрипло выкрикнул могучий герой. – Никакой больше чернухи! Я не желаю слушать этот бред. Ну а если ты всё-таки посмеешь написать нечто подобное, то… пеняй на себя.
– Ладно-ладно, – пошел на попятную хронист, – так уж и быть, придумаю в следующий раз что-нибудь другое…
– Да, кстати, – вспомнил Геракл, – а как там обстоят дела с моим седьмым подвигом, касающимся Критского Быка?
– Седьмой подвиг в стадии разработки, – ответил Софоклюс.
– В стадии? Это в смысле меры длины? – уточнил могучий герой.
– Нет, это в смысле творческого этапа, – пояснил историк. – Ведь то, что я пишу сейчас по ходу героических дел, всего лишь наброски моего великого труда. Всё еще будет много раз обдумываться, переписываться и вычитываться в спокойной, благоприятной обстановке.
– Например, в каком-нибудь питейном заведении! – хохотнул Геракл.
– Можно и в питейном заведении, – согласился хронист. – Тебе-то какое дело?
– Да мне, собственно… – Герой озадаченно почесал левую бровь, чуть не свалившись при этом со своего ишака.
– Собственно что?
– Всё равно.
– Значит, порядок! – улыбнулся Софоклюс. – Про Критского Быка придумаю что-нибудь потом, а то одно и то же всё время получается: сумасбродное задание, кровожадный монстр, короткая эффектная битва и триумфальная победа.
– А по-другому и быть не может, – пробурчал сын Зевса. – Ты ведь учти, я всё проверю, вычитаю, отредактирую, а то ты уже про лернейскую гидру мне такого наваял! Особенно мне понравился друг Иолай, которого у меня отродясь не было.
– Гм… – смущенно кашлянул историк. Но тут Геракла осенило.
– Слушай, Софоклюс, – радостно сказал он, – а давай как-нибудь назовем наших кривоногих полосатых друзей. Ну, в смысле подберем подходящие имена ишакам.