Случайная вакансия, стр. 94
III
Гэвину было не отвертеться от юбилея Говарда Моллисона. Вот если бы Мэри, клиентка их фирмы и вдова его лучшего друга, пригласила Гэвина остаться на ужин, тогда у него было бы моральное право не идти на банкет… Однако Мэри ничего такого не предложила. К ней нагрянули какие-то родственники, и во время беседы она проявляла странную нервозность.
«Ей перед ними неловко», — размышлял он, утешаясь её смущением, когда она провожала его к выходу.
По пути к себе в «Кузницу» он прокручивал в уме разговор с Кей.
«Я считала, он был твоим лучшим другом. Он умер считанные недели назад!»
«Да, и ради Барри я ей помогаю, — мысленно отвечал он. — Барри был бы доволен. Никто не ожидал, что так случится. Барри умер. Какие у него могут быть обиды?»
Дома он стал подбирать чистый выходной костюм, потому как в приглашении указывалось «форма одежды вечерняя», а сам тем временем представлял, как любопытный маленький Пэгфорд набросится на историю Гэвина и Мэри.
«А что такого? — рассуждал он, поражаясь собственной смелости. — Почему она должна вековать в одиночку? Всякое в жизни случается. Я ей помогал».
Ему совершенно не улыбалось тащиться на этот банкет, обещавший быть скучным и затяжным, но в душе бурлили маленькие пузырьки волнения и счастья.
В Хиллтоп-Хаусе Эндрю Прайс укладывал волосы маминым феном. Никогда ещё он не ждал ни одной дискотеки, ни одного праздника с таким нетерпением, с каким готовился к сегодняшнему мероприятию. Ему, Гайе и Сухвиндер за дополнительную плату поручили обслуживание банкета. По такому случаю Говард взял для него напрокат униформу: белую сорочку, чёрные брюки и галстук-бабочку. Он будет рядом с Гайей, причём не в качестве чернорабочего, а в качестве официанта.
Но его радостное предвкушение подогревалось ещё одним событием. Гайя порвала с легендарным Марко де Лукой. Сегодня после обеденного перерыва Эндрю застал её в слезах на заднем дворе «Медного чайника», когда выбежал перекурить.
— Ему же хуже, — бросил Эндрю, скрывая ликование.
А она шмыгнула носом и сказала:
— Спасибо тебе, Энди.
— Ишь ты, голубок малолетний, — фыркнул Саймон, когда Эндрю наконец выключил фен.
Саймон уже несколько минут подглядывал с тёмной лестничной площадки через приоткрытую дверь, как сын прихорашивался перед зеркалом. Эндрю вздрогнул, но тут же рассмеялся. Саймона резануло такое веселье.
— Ну надо же, — ухмыльнулся он, разглядывая проходящего мимо сына. — Вылитый педрила. С бантиком.
«Зато тебя, мудака, с работы турнули, и это устроил я».
Отношение Эндрю к своему поступку менялось чуть ли не ежечасно. Стыд, заслоняющий всё остальное, таял, а его место занимала скрытая гордость. Пока Эндрю на гоночном велосипеде Саймона катил по склону в город, у него под тонкой белой сорочкой, где бежали мурашки от вечерней прохлады, занималось огнём небывалое волнение. Эндрю переполняли радужные надежды. Гайя теперь свободна и беззащитна. А в Рединге живёт её отец.
Когда он подъехал к приходскому залу собраний, Ширли Моллисон в нарядном платье стояла у входа в церковь и привязывала к перилам надутые гелием золотые воздушные шары в форме гигантских пятёрок и шестёрок.
— Здравствуй, Эндрю, — заворковала она. — Велосипед подальше от входа, будь добр.
Он откатил велосипед за угол, миновав припаркованный зелёный «БМВ»-кабриолет последней спортивной модели. На обратном пути он обошёл автомобиль кругом и заглянул в шикарный салон.
— А вот и Энди!
Эндрю сразу отметил восторг и душевный подъём хозяина, под стать его собственным. Говард в необъятном, как у фокусника, бархатном пиджаке вышагивал по залу. Там было всего несколько человек: до начала банкета оставалось ещё двадцать минут. Повсюду висели голубые, белые и золотые воздушные шарики. На массивном фуршетном столе были расставлены накрытые полотняными салфетками блюда с закусками, а в торце зала престарелый диск-жокей настраивал оборудование.
— Энди, ступай помоги Морин.
Морин в своём нелепом наряде, залитая потоком верхнего света, расставляла бокалы на одном конце длинного стола.
— Какой красавец! — проскрипела она.
Кургузое сверкающее платье в облипку подчёркивало все контуры её костлявого туловища, на котором в самых неожиданных местах чудом сохранились жировые подушечки и складки, выпиравшие сквозь беспощадную ткань. Откуда-то вдруг донеслось знакомое «приветик»: у коробки с тарелками на корточках сидела Гайя.
— Вынимай из коробок бокалы, Энди, и ставь сюда, — распорядилась Морин. — Здесь у нас будет бар.
Эндрю принялся за дело. Пока он распаковывал стекло, к нему подошла незнакомая женщина с несколькими бутылками шампанского в руках.
— Надо в холодильник положить, если тут есть.
У неё был прямой, как у Говарда, нос, большие, как у Говарда, голубые глаза и его же вьющиеся светлые волосы, но если в его чертах сквозило что-то женственное, смягчённое жировыми отложениями, то его дочь — а это, безусловно, была его дочь — оказалась пусть не красавицей, но крепко сбитой особой с низкими бровями и раздвоенным подбородком. Она пришла в брюках и шёлковой рубахе с расстёгнутым воротом. Сгрузив бутылки на стол, она тотчас же отвернулась. По её одежде и манере держаться Эндрю заключил, что это и есть владелица зелёной «бэхи», припаркованной за углом.
— Это Патриция, — шепнула ему на ухо Гайя, отчего у Эндрю по всему телу словно пробежал электрический разряд. — Дочка Говарда.
— Я так и подумал, — ответил он, но его внимание было поглощено другим: отвинтив крышечку с водочной бутылки, Гайя наполняла бокал.
У него на глазах она заглотила водку и лишь слегка поёжилась. Не успела она закрыть бутылку, как рядом с ними оказалась Морин, которая принесла ведёрко со льдом.
— Ну и видок, — бросила ей вслед Гайя, дохнув на Эндрю спиртом. — Вот прошмондовка старая.
Он засмеялся, но тут же осёкся, потому что откуда-то сбоку появилась Ширли, сияя кошачьей улыбкой.
— А где же мисс Джаванда — ещё не прибыла? — осведомилась она.
— Уже едет, она мне сейчас эсэмэску кинула, — ответила Гайя.
Ширли не особенно интересовало местонахождение Сухвиндер. Она подслушала, о чём говорили Эндрю с Гайей, и у неё тут же поднялось настроение, подпорченное самодовольством Морин, щеголявшей в «вечернем туалете». Достойно пробить броню такого тупого, такого ложного тщеславия было непросто, но Ширли, направляясь к диджею, уже планировала, что скажет Говарду при первом удобном случае.
«К сожалению, молодежь… мягко говоря… посмеивалась над Морин… Какая жалость, что она нацепила это платье… Невыносимо видеть её позор».
Но и причин для радости было немало, напомнила себе Ширли, чтобы взбодриться. Они с Говардом и Майлзом будут теперь все вместе заседать в совете — это же чудесно, просто чудесно.
Она убедилась, что диджей помнит, какая у Говарда любимая песня: «Зелёная трава у дома» в исполнении Тома Джонса, а потом обвела глазами весь зал, проверяя, не осталось ли ещё каких-нибудь мелких дел, но вместо этого взгляд выхватил причину её неполной, вопреки ожиданиям, удовлетворённости развитием событий.
Патриция стояла в гордом одиночестве, изучая прибитый к стене герб Пэгфорда и даже не пытаясь завязать с кем-нибудь беседу. Ширли подумала, что дочери не помешало бы иногда надевать юбку; спасибо хоть приехала одна. А то Ширли опасалась, что в «БМВ» окажется ещё некто; в общем, отсутствие было гораздо лучше присутствия.
Не полагается испытывать антипатию к родным детям; их полагается любить, несмотря ни на что, даже если они не таковы, как нам хочется, даже если мы, видя им подобных, спешим перейти на другую сторону улицы. Говард придерживался широких взглядов и, более того, позволял себе шутить на эту тему — разумеется, беззлобно — за спиной у Патриции. Ширли не могла подняться до таких высот беспристрастности. Сейчас она сочла за лучшее подойти к Патриции в смутной, подсознательной надежде нейтрализовать своим видом, своим образцовым платьем, своим поведением ту странность, которую, к её ужасу, мог учуять в её дочери первый встречный.