Стихотворения, стр. 21

1976

Источник: Прислал читатель

ПОПЫТКА УБЫСТРЕНЬЯ

Я зимнюю ветку сломал, я принес ее в дом

и в стеклянную банку поставил.

Я над ней колдовал, я ей теплой воды подливал,

я раскрыть ее листья заставил.

И раскрылись зеленые листья,

растерянно так раскрывались они,

так несмело и так неохотно,

и была так бледна и беспомощна бедная эта

декабрьская зелень —

как ребенок, разбуженный ночью,

испуганно трущий глаза

среди яркого света,

как лохматый смешной старичок,

улыбнувшийся грустно

сквозь слезы.

1976

Источник: Прислал читатель

ГИБЕЛЬ `ТИТАНИКА`

Желтый рисунок в забытом журнале старинном,

начало столетья.

Старый журнал запыленный,

где рой ангелочков пасхальных

бесшумно порхает

по выцветшим желтым страницам

и самодержец российский

на тусклой обложке журнальной

стоит, подбоченясь картинно.

Старый журнал, запыленный, истрепанный,

бог весть откуда попавший когда-то ко мне,

в мои детские руки.

Желтый рисунок в журнале старинном — огромное судно,

кренясь,

погружается медленно в воду —

тонет «Титаник» у всех на глазах, он уходит на дно,

ничего невозможно поделать.

Крики, стенанья, молитвы, проклятья, отчаянье,

вопли отчаянья, ужас.

Руки и головы, шляпы и зонтики, сумочки, доски,

игрушки, обломки.

— Эй, не цепляйтесь за борт этой шлюпки! —

(веслом по вцепившимся чьим-то рукам!) —

мы потонем,

тут нет больше места!..

Сгусток, сцепленье, сплетенье страстей человеческих,

сгусток, сцепленье, сплетенье.

С детской поры моей, как наважденье,

все то же виденье,

все та же картина встает предо мной,

неизменно во мне вызывая

чувство тревоги и смутное чувство вины перед кем-то,

кто был мне неведом.

…Крики, стенанья, молитвы, проклятья, отчаянье,

вопли отчаянья —

тонет «Титаник».

Тонет «Титаник» — да полно, когда это было,

ну, что мне,

какое мне дело!

Но засыпаю — и снова кошмаром встает предо мною

все то же виденье,

и просыпаюсь опять от неясного чувства тревоги,

тревоги и ужаса —

тонет «Титаник»!

1876

Источник: Прислал читатель

Окрестности, пригород — как этот город зовется?..

Б. Слуцкому

Окрестности, пригород — как этот город зовется?

И дальше уедем, и пыль за спиною завьется.

И что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, —

окрестности, пригород, город — как звать этот город?

Чего мы тут ищем? У нас опускаются руки.

Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.

Зачем нам тот город, встающий за клубами пыли, —

тот город, те годы, в которых мы молоды были?

Над этой дорогой трубили походные трубы.

К небритым щекам прикасались горячие губы.

Те губы остыли, те трубы давно оттрубили.

Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?

Но снова душа захолонет и сердце забьется —

вон купол и звонница — как эта площадь зовется?

Вон церковь, и площадь, и улочка — это не та ли?

Не эти ли клены над нами тогда облетали?

Но сад затерялся среди колоколен и башен.

Но дом перестроен, но старый фасад перекрашен.

Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли,

лишь память клубится над ними, как облачко пыли.

Зачем же мы рвемся сюда, как паломники в Мекку?

Зачем мы пытаемся дважды войти в эту реку?

Мы с прошлым простились, и незачем дважды прощаться.

Нельзя возвращаться на круги, нельзя возвращаться.

Но что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, —

окрестности, пригород, город — как звать этот город?

Источник: Прислал читатель

Что-то случилось, нас все покидают...

Что-то случилось, нас все покидают.

Старые дружбы, как листья, опали.

…Что-то тарелки давно не летают.

Снежные люди куда-то пропали.

А ведь летали над нами, летали.

А ведь кружили по снегу, кружили.

Добрые феи над нами витали.

Добрые ангелы с нами дружили.

Добрые ангелы, что ж вас не видно?

Добрые феи, мне вас не хватает!

Все-таки это ужасно обидно —

знать, что никто над тобой не летает.

…Лучик зеленой звезды на рассвете.

Красной планеты ночное сиянье.

Как мне без вас одиноко на свете,

о недоступные мне марсиане!

Снежные люди, ну что ж вы, ну где вы,

о белоснежные нежные девы!

Дайте мне руки, раскройте объятья,

о мои бедные сестры и братья!

…Грустно прощаемся с детскими снами.

Вымыслы наши прощаются с нами.

Крыльев не слышно уже за спиною.

Робот храпит у меня за стеною.

Источник: Прислал читатель

ПЛАЧ О МАЙОРЕ КОВАЛЕВЕ

Это надо же, как распустились иные носы,

это надо же, как распустились!

Не простились ни с кем, никого не спросились,

по Питеру шляться пустились!

Плачь, коллежский асессор, майор Ковалев,

о своей драгоценной пропаже,

плачь о сыне возлюбленном, чаде заблудшем своем,

плачь о носе своем несравненном!

Это надо же, экий проказник бесстыжий,

шалун, шалопай,

вы подумайте, экий негодник!

Нос — жуир, дон Жуан, прощелыга и щеголь,

повеса и мот,

греховодник и дамский угодник!

Франт в мундире с шитьем золотым, и при шпаге,

и в шляпе с плюмажем,

разъезжает в карете, скажите, пожалуйста,

чем вам не статский советник!

Стыд и срам, господа,

ну пускай бы там палец мизинный какой

или что-нибудь в этаком роде —

а ведь это же нос, господа, нос по Питеру бродит

при всем при честном-то народе!

Да уже при одной только мысли об этом,

представьте,

впадает в смущенье

даже сам надзиратель квартальный, и пристав,

и прочие все благородные люди…

Плачь, майор Ковалев, плачь, коллежский асессор,

кричи и стенай,

пред святыми молись образами!

Громче плачь, рви рубаху нательную,

бей себя в грудь,

день и ночь обливайся слезами!

Ибо самое страшное в нашей истории

даже совсем и не это, по сути,

ибо самого главного ты и не знаешь покуда,

и ведать не можешь,

понеже все тайной покрыто глубокой.

…Он вернется к тебе, твое чадо любезное,

блудный твой нос,

твоя плоть,

твоей плоти безгрешной частица.

Блудный сын твой вернется к тебе,

блудный нос твой однажды к тебе возвратится.

Только он ли, не он ли вернется к тебе —

вот где главная видится нам закавыка.

Что, как черти его подменили, другим заменили,

хотя и отменно похожим по внешнему виду?

Ты премногие беды приимешь, майор Ковалев, от него,

ты претерпишь еще

превеликие муки,

и однажды ты все же отвергнешь его,

ты отторгнешь его

по суровым законам врачебной науки.

По законам природы отторгнешь его,

по суровым законам премудрой природы,

ибо плоть его будет, майор Ковалев,

несовместна отныне с твоею.

…Поздний зимний рассвет петербургский,

ах, что-то случится сегодня,

ах, что-то, должно быть, случится!

Ну-ка, выглянь в окошко, майор Ковалев,

кто-то в дверь твою тихо стучится.

Вот уже и по лестнице слышится шарканье ног,

вот уже в глубине коридора

слышен звук характерный сморканья

и топот шагов —

грозный шаг твоего Командора.