Старая сказка, стр. 126

— Интересно, живут ли они здесь по-прежнему. Может, они уже умерли или переехали…

— Скоро мы все узнаем, — успокоил ее Лучо.

Маргерита часто мечтала о том, как вернется домой и увидит узкий тенистый переулок, окно, за которым лежит пещера Аладдина, полная диковинных масок, сверкающих серебром и золотом, украшенных разноцветными перьями. Она представляла себе, как распахнет дверь и крикнет:

— Я вернулась! — и родители выбегут ей навстречу, чтобы обнять.

Все вышло именно так, как она и представляла. Хотя родители не выбежали, а медленно вышли к ней, поскольку уже успели состариться. А их отягощенный скорбью рассудок не сразу принял то, что их дочь вернулась домой. Зато потом, когда они прижали ее к сердцу, то объятия их получились такими же сильными, радостными и любящими, как она всегда мечтала.

Палаццо Питти, Флоренция, Италия — октябрь 1600 года

Шестого октября 1600 года во Флоренции начались праздничные мероприятия по случаю свадьбы Генриха IV Французского и Марии де Медичи, младшей сестры Великого герцога Фердинандо I.

Измученный создатель, Джакопо Пери, именовал свое детище просто — «опера», что означает «труды», и она стала новейшим увеселением, сочетающим в себе музыку, песни, танцы и актерскую игру. Представление в Палаццо Питти во Флоренции должно было показать всему миру роскошь и великолепие флорентийского двора и лишний раз подтвердить исключительный уровень здешних певцов, танцоров, актеров и музыкантов. В основу своего произведения Пери положил историю Орфея и Эвридики, но изменил конец, сделав его счастливым, дабы развлечение гармонировало с брачной церемонией. Генрих IV Французский один раз уже женился против своей воли — на безумной Марго. Эта свадьба стала предвестником жуткой резни во время Варфоломеевской ночи. Посему нельзя было допустить, чтобы тень прошлого омрачила его вторую свадьбу.

Маргерита должна была играть Прозерпину, богиню весны. Это была великая честь. Еще одной — и последней — женщиной в труппе была дочь самого Пери, Франческа, которая исполняла главную роль. Всех остальных героинь оперы с успехом заменяли или кастраты, или единственный мальчишка с усеянным прыщами лицом, обладающий чудным сопрано. На кастратов надели широкие платья, завитые парики, а мальчишка разгуливал на высоченных каблуках, чтобы не слишком уступать ростом остальным персонажам. Магли при мудром наставничестве Маргериты добился столь впечатляющих успехов, что ему поручили роль Трагедии. На сцене он возвышался надо всеми, и на его печальном лице была нарисована одинокая слеза.

По настоянию своего мужа, Лучо, Маргерита оставила огненно-рыжие волосы распущенными и нарядилась в роскошное платье серебристо-зеленого шелка, расшитое цветами. В ожидании своего выхода она стояла за кулисами, сжимая вспотевшие от волнения ладони и чувствуя, как холодеет у нее в животе. Не выдержав, она выглянула из-за занавеса и улыбнулась, завидев в первом ряду Лучо с близнецами на коленях. По обе стороны от него сидели родители Маргериты в самых лучших своих нарядах, а совсем неподалеку разместились Великий герцог с женой, высокомерной Кристиной Лоррейнской, король Франции с новобрачной и бесчисленные представители знати.

Маргерита услышала первые ноты вступления. Она глубоко вздохнула, расправила плечи и шагнула на сцену, позволяя своему голосу взлететь вслед за музыкой. Лучо в восхищении смотрел на нее, и глаза его светились любовью и нежностью. Она улыбнулась ему в ответ.

«Сбылась моя мечта, — подумала она, — я пою перед королями и королевами. Я могу путешествовать по всему миру, посмотреть на слонов и верблюдов, если мне того захочется, подняться на самые высокие горы и потрогать небо, и увидеть океаны, водопадом обрывающиеся за край земли.

Меня зовут Маргерита.

Я — любима.

И свободна».

Постлюдия

Вкус меда

Замок Шато де Казенев, Гасконь, Франция — июнь 1662 года

Я всегда любила поболтать, а уж сказки были моей страстью.

— У тебя мед на язычке, ma fille, — сказала однажды мама. — Родись ты сто лет назад, то могла бы стать трубадуром.

— Девочки не могут стать трубадурами, — заявила Мари, презрительно задрав нос.

— Могут, и еще как, — возразила мать. — Некоторые известные трубадуры были как раз женщинами. Их называли «trobairitiz», [195] и они написали много прекрасных песен и поэм, дошедших до наших дней. Моя мать напевала мне одну, сочиненную графиней де Диа, а я пела ее вам, когда вы были совсем еще маленькими. Помните?

Мы с сестрой дружно покачали головами.

Мать негромко запела:

— Ты даришь радость и смех тысячам тех, кто только что плакал.

— Да-да, что-то припоминаю, — с изумлением протянула я, когда в памяти моей всплыли смутные воспоминания детства.

— Трубадуры странствовали от одного королевского двора к другому, они рассказывали истории и пели песни. Часто они передавали и новости, которые в смутные времена облекали в форму легенд и народных сказок. Иногда они навсегда оставались при дворе какого-нибудь короля, но остальные трубадуры доходили до самого края света.

— Вот это занятие мне по душе, — с непоколебимой решимостью заявила я. — Я стану… как называется женщина-трубадур?

— Trobairitiz, — сказала мать. — Это на окситанском диалекте.

— Trobairitiz, — медленно повторила я, пробуя незнакомое слово на вкус.

— Но ведь трубадуров больше нет, правда, мама? — поинтересовалась Мари. — А если бы и были, то девочкам не разрешали бы ими становиться.

— Вероятнее всего, нет, — с грустью согласилась мать.

— Все равно я стану трубадуром, — решительно заявила я.

Мать улыбнулась и ласково взъерошила мне волосы.

— Уверена, так оно и будет, ma fifille, умница ты моя. В этом мире можно добиться чего угодно, если только не терять мужества и присутствия духа.

Аббатство Жерси-ан-Брие, Франция — апрель 1697 года

Я лежала на тощем жестком тюфяке, глядя на высокие каменные арки над головой, едва видимые в полумраке ночи. Глаза щипало от слез, а в горле застрял комок, словно кусок непрожеванного яблока. В детстве я думала, что передо мной открыты все пути, меня ждет мир бесконечных возможностей с замками и горными вершинами, увенчанными снежными шапками, цветущими лугами и зелеными долинами, каскадами водопадов и глубокими потайными ущельями, на дне которых покоятся кости великанов. А сейчас моя жизнь превратилась в унылое и серое существование без цели и смысла. Над нею властвовали колокольный звон, молитвенное пение и тяжелые двери, обитые железом, с замками, запертыми на три оборота ключа. Я попала в клетку, из которой не было выхода.

Я думала о той странной сказке, которую рассказала мне сестра Серафина. О маленькой девочке, запертой в башне без дверей и лестниц. Она пела, и песня ее была услышана. Она лишила покоя случайного слушателя в лесу. И он пришел и помог ей бежать. Но я не умела петь. Кто мог услышать меня здесь, в тюрьме, кроме других заключенных? Только Бог.

Я глубоко вздохнула и прижала пальцы к мокрым глазам, а потом, отняв кончики, поняла, что у меня кружится голова. Я заморгала и запрокинула голову. Надо мной луч рассветного солнца проник в комнату сквозь сводчатое окно в стене за спиной. Перед тем как лечь спать вчера вечером, я постаралась распахнуть окно как можно шире в надежде проветрить помещение и увидеть звезды. Но все мои усилия оказались напрасны — окно приоткрылось на несколько дюймов, образовав щелочку, в которую я даже не смогла просунуть руку. Тем не менее она оказалась достаточно широкой, чтобы в нее заглянуло утреннее солнце, и вот в луче золотистого света медленно затанцевали три пчелы.