Варяжские гнезда, стр. 7

К радости своей, он нашел свою возлюбленную Фригг совершенно здоровой. На руках девушки остались самые незначительные следы, а на лице не осталось ни малейшего рубца. Радостно забились сердца молодых людей при свидании. Много переговорили они наедине в тенистом саду. Опять она ему сказала: «Терпи, надейся и жди». Старики приняли гостя, как всегда, радушно и угостили на славу. Но он знал, что с ними объясняться не время. Прогостив день, он отправился в рощу к старому волхву.

Велико было удивление молодого воина найти перед жилищем своего дяди несколько лошадей и отдыхающих вокруг небольшого костра конюхов. У старого отшельника были гости. Он хотел остаться на дворе вместе с конюхами, но дядя, увидев его, крикнул в окно:

– Войди, сын мой. Для тебя тайн у меня нет, а здесь люди тебя знающие.

Вадим еще больше удивился, найдя гостями Драгомира танаисских военачальников Агафодора и Сульпиция, и с ними сарматского князя Мутьяна, приведшего их к славянскому волхву. Они сидели на волчьих шкурах, на полу, вокруг низкого стола, уставленного яствами, рыбой, овощами и медом, и пили из турьих рогов вино, разливаемое из амфоры, которую Драгомир держал исключительно для гостей, так как сам не пил.

– Садись с нами, неустрашимый витязь, – сказал Агафодор. – Мы здесь поучаемся у твоего учителя и родственника. Он великий мудрец, но мало тайн нам открывает.

– Многое мы уже знали от наших философов, – прибавил Сульпиций, – но признаюсь, я им, мало верю. Почтенный же Драгомир нам открыл из прошлого каждого, из сокровенных даже мыслей и уважаемого Агафодора, и моих, такие тайны, что мы поражены, удивлены, но не знаем, как объяснить такое нечеловеческого знание.

– Почтеннейший Люций Валерий, – сказал ему Драгомир глубоко поклонившись, – я человек, и мое знание только человеческое. Объяснить тебе то, что ты желаешь, я не хочу. Чтобы понять ответы на твои вопросы, надо пройти великий искус и многому учиться. И тело, и душу надо подготовить за долгие годы к уразумению истин. Поэтому они недоступны непосвященным. Но что тебе сейчас доступно – это изучение эллинских и римских философов. Когда их хорошо узнаешь, не так непонятна будет тебе и наша наука.

Сульпиций громко расхохотался.

– Надо им отдать справедливость, они умеют очень красноречиво рассуждать о том, что было, когда ничего не было. Но дать нам объяснения относительно тайн нашего бытия, относительно того, кто руководит нашей судьбой, относительно того, что такое жизнь и смерть – на это у них ответов нет.

– Ты слишком разочарован, – вступился Агафодор. – Сократ, Платон и даже Зенон дали многие ответы.

– Пусть они сами покажут нам, как жить добродетельно. Мы на половину будем готовы поверить их учению.

– Были многие философы, люди высокой добродетели! – возразил Агафодор.

– Может быть, были, – согласился Сульпиций. – Но теперь их не видим. Сенека поощрял все злодеяния Нерона, до матереубийства включительно.

– Проповедывают они все разное. Учение одного опровергает учение другого.

– Ты сам мысли и молись! – сказал Драгомир.

– Молиться! Но кому?

– Неужели ты никогда не чувствовал, что есть Дух Правды, бесконечно выше стоящий, чем все боги Олимпа?

– Его я не знаю! – мрачно произнес римлянин.

– А ты? – обратился волхв к греку.

– Я полагаю, что Сократ и Платон Его понимали, но мне Он мало доступен! – сознался Агафодор. – Все-таки я верю, что Он есть.

– Но Зевсу вы оба приносите жертвы.

– Я зову божество Зевсом потому, что не знаю, какое имя ему дать.

– Не в имени дело! – сказал Драгомир. – Стремится ли твоя душа к неведомому, к высокому, к небу?

Агафодор отвечал:

– Таково было учение наших великих наставников: Сократа, Платона, Ксенофонта, Плутарха, – мудрейших людей Греции. Стремление к пониманию необъятного есть обязанность всякого мыслящего человека, но житейские заботы мало тому оставляют досуга.

– Я учение это читал, – сказал Сульпиций. – Но оно меня мало убедило. Мои сыновья, Люций Антоний и Люций Клавдий, им и ныне зачитываются. Я же не ломаю себе голову над непонятным. Вчера меня не было, завтра меня не будет. Мой долг самому жить и не вредить тому, кто мне жить не мешает. Богам я жертвы приношу потому, что они боги Рима и что жертвоприношения – такая же государственная повинность, как военная служба.

– Ты, значит, считаешь свое существование на земле случайным? – спросил его волхв.

– Почти что так! – не смущаясь отвечал римлянин. – Образовалась земля, на ней всякие твари, а в числе тварей очутился однажды и Люций Валерий из благородного дома Сульпициев.

– Да природу-то кто создал? – допрашивал его волхв. – Раз ты думаешь, что вчера тебя не было, а завтра тебя не будет, можешь ли ты удивляться, что духи не приближаются к тебе и не открывают тебе своей воли?

– А ты веришь прямому общению с духами? – спросил римлянин.

– Верю, потому что чувствую их, – убежденно сказал Драгомир. – Много раз я имел доказательства их силы. Но приходят они на зов не всякого.

– Это и я могу подтвердить, – вмешался до сих пор молчавший и внимательно слушавший князь Мутьян. – Я не раз воочию видел могущество наших волхвов и не раз убеждался в справедливости их предсказаний.

– Но ты преклоняешь колена перед мечем, воткнутым в земле? – спросил его Агафодор.

– Кланяюсь я не железу, из которого сделан меч, и не золоту его рукояти. Поклонение и молитва относятся к Тому, кто направляет руку с мечем и дает ей победу.

– А прямое общение с высшими духами разве возможно? – спросил Агафодор.

– Возможно! Но для посвященных! – отвечал Драгомир. – Для этого нужна чистота духа и тела, воздержание в пище и питие, надо много молиться, много мыслить и изучать природу всех вещей и телесную, и духовную. На это надо много лет учения и труда. Это наука великая; у непосвященного в тайны нашего учения разум помрачится, и он жалкой смертию умрет.

– Это говорят и египетские жрецы, и персидские волхвы! – объявил Сульпиций.

Гости простились со старым славянским мудрецом и уехали в город. Вадим, жадно слушавший, но молчавший все время, остался ночевать у Драгомира.

Прежде, чем лечь, он сказал своему дяде:

– Однако, гибнет вера у греков и римлян.

– Ты этого разве не знал? – удивился Драгомир. – Кроме простого народа, никто из них не верит в олимпийцев. Евреи, сарматы, готы твердо держатся своих верований, но эти владыки мира, какими они себя считают, не веруют ни во что. Люди, как Агафодор. свято почитающий учение древних мудрецов, между нами редки.

– Мнится мне, – сказал молодой воин, – не пора ли проповедовать народам новую веру.

– Какую? – спросил старик. – Истину? Да разве народ способен познать истину?

– А евреи? – заметил Вадим.

– Евреи! – возразил волхв. – Их учение во многом сходно с учением мудрецов. Но разве и у них народ его не исказил? Сколько у них разных толков? Есть между нами и тайно поклоняющиеся тельцу из золоченой меди, есть и поклонники Молоха, финикийского бога, требующего человеческих жертвоприношение, как Перун у тиверцев и угличей.

– Я бы стал проповедовать веру, доступную народу! – объявил витязь.

– Когда ты был у меня после битвы с команами, я видел в твоем будущем нечто, чего я тогда тебе не сказал. Это было именно то, что твой путь опасен. Будут дикие варварские народы, которые пожелают тебя обоготворить и возвести в свои Зевсы. Ты их образумь и воздержи от этого стремления. Зачем слыть богом, когда суждено быть великим человеком? Встретишь народы совершенно дикие – учи их поклоняться силам природы, они священны и управляют духами благими. Учи их любить добро и бороться против зла, не поклоняться ему. Учи чтить предков. А теперь ложись. Спи спокойно и да осенят духи правды твой сон.

ГАМАНОВО УХО

От старого Драгомира Вадим отправился в город и нашел его далеко не в обычном состоянии. Многие лавки были заперты, на улицах толпился народ и не давал проезда колесницам. Возницы и седоки при этом неистово ругались, но это не помогало. Через густую толпу не было возможности проехать. Многие пробивались вперед, щедро раздавая удары направо и налево. Чаще всего получали сдачу и завязывалась драка. Молодой воин дал себя увлечь потоку и скоро очутился на Мытарской улице, главном мощеном пути, среди переулков, населенных евреями.