Мятежная дочь Рима, стр. 90

— Да, я рыдала и умоляла о пощаде. — Савия созналась в этом без малейшего стыда, ведь рабы могут позволить себе роскошь говорить откровенно, в особенности, когда это им на пользу. Я даже слегка позавидовал ей.

— Ты сказала им, что Валерия отправилась предупредить Марка?

— Нет. Я сказала, что она уехала не предупредив. Дала понять, что она была в смятении из-за того, что произошло между ней и Арденом. Возможно, сам Арден и поверил бы в это, зато остальные были не так наивны. Гальба даже предложил поджарить мне пятки, пока я не скажу правду.

— И однако, не поджарил, — пошутил я. Савия, судя по всему, поняла, потому что по губам ее скользнула легкая улыбка.

— Арден не позволил. Он сказал, что даже если Валерия доберется до Адрианова вала раньше их, все равно у римлян уже не осталось времени собрать войска — мол, зная о готовящемся нападении, они будут постоянно настороже, а значит, к моменту появления варваров вымотаются до такой степени, что не смогут долго сопротивляться. Он добавил, что поклялся не причинять мне вреда и сдержит клятву. Конечно, поднялся недовольный ропот, но никто не осмелился ему возразить. Судя по всему, хоть варвары и считали вождя человеком разумным и предусмотрительным, они успели заметить его слабость, когда дело касалось Валерии, и смирились с этим. Члены клана давно уже поняли, что он потерял из-за нее голову. Итак, Гальба вернулся на Вал, а остальные продолжали лихорадочно готовиться к нападению.

— Но ведь Кэлин не просто молчал, видя, что происходит, он даже потворствовал страсти Ардена. Что он сказал, когда узнал о побеге Валерии?

— Кэлин предсказал будущее. Он извлек из жертвенной овцы внутренности и разглядывал их в поисках знаков свыше. После он смотрел сквозь отверстие в своем священном камне, который он называл Кик-Стейн. А потом объявил, что побег Валерии и есть тот знак, которого они так долго ждали, что ее возвращение на Вал означает конец войны. Он сказал, что видит великую битву, погибель всех врагов их родной Каледонии, после которой наступят смутные и кровавые времена, а потом — возвращение к прежней жизни.

— И ты поверила ему?

— Вообще-то мне не хотелось ему верить. Но встревоженное выражение его лица заставило меня призадуматься. По-моему, предсказатели, которые говорят людям лишь то, что те хотели бы услышать, попросту мошенники, ведь будущее не в нашей власти, верно? Те же, кто не скрывает сомнений, вызывают у меня больше доверия. Кэлин явно увидел что-то такое, что его озадачило, и пока мы двигались на юг, я воспользовалась удобным случаем и спросила его об этом. Кэлин сознался, что видел дуб… вернее, не сам дуб, а дубовый крест. И принялся снова расспрашивать меня о боге, в которого я верю: как святой человек вроде Иисуса, казавшийся на вид таким слабым, со временем вдруг набрал такую силу?

— Кэлин начал бояться христиан, — заметил я.

— Скорее всего он боялся их куда больше, чем римских солдат. Кэлин знал больше, чем положено человеку, и это было его проклятие.

— Попытка сокрушить Рим была невероятной глупостью. — Голос мой звучал более надменно и гордо, чем всегда, но только лишь потому, что за своей спиной я чувствовал мощное дыхание тысячелетней империи. Надменность — это то, что мы, римляне, впитываем с молоком матери. Это то, ради чего мы рождены на свет. Савия смотрела на меня круглыми глазами. — Хотя, конечно, спорить с ордой варваров бессмысленно, — признался я.

— И, зная все это, ты пытаешься возложить всю вину на одну-единственную женщину, почти девочку?! — В голосе Савии я почувствовал нескрываемое осуждение.

— Она виновна лишь в том, что каждый, кто оказывался рядом с ней, попадал под ее чары, — попытался оправдаться я. — Твоя госпожа оттолкнула Гальбу, оскорбила его гордость, и он пришел в бешенство. Она изменила мужу. И разбила сердце своему возлюбленному.

— Нет, это они предали ее! — отрезала Савия. — Все, что она пыталась, — это спасти их от самих себя.

Я попытался увидеть все это ее глазами. Да, возможно, эта рабыня душой и телом предана своей госпоже, однако, признаюсь, слова ее невольно меня заинтриговали. Впрочем, и сама Савия заинтриговала меня не меньше — как только может женщина заинтриговать мужчину.

— Но там, где твоя госпожа, там всегда измена, — настаивал я.

— Нет! — покачала головой Савия. — Она единственная из всех, кто не забыл, что такое верность… единственная, кто пытался их спасти…

Глава 34

Не успела весть об исчезновении римлянки разнестись по крепости, как тишину расколол сухой треск барабанов. Вслед за барабанами пронзительно взвыли трубы. Оборона Адрианова вала была ослаблена, и Валерия бежала, чтобы предупредить о готовящемся нападении. Значит, варвары должны нанести удар прежде, чем римляне успеют собрать силы.

Гальба и его декурионы вихрем вылетели из ворот Тиранена и галопом понеслись на юг, рассчитывая догнать беглянку, в то время как рога кельтов, возвещающие о войне, хрипло ревели с верхушек сторожевых башен, приказывая каждому, кто находился за пределами крепости, немедленно вернуться и готовиться к набегу. Юный Герн выехал из крепости вслед за Гальбой и его спутниками — его послали к жившим по соседству пиктам и скоттам сообщить о том, что племя Аттакотти собирается выступать. Все племена, обитавшие на северо-западных границах империи, заволновались, и это касалось не только Каледонии — волнения начались даже в Ирландии, Фрисландии и Галлии. В тумане над холодным северным морем сновали юркие лодки, в стойлах ржали и волновались лошади, из их ноздрей вырывались облачка белого пара. На вершинах сотен холмов вспыхнули сигнальные костры, а в сотнях крепостей на холмах воины смазывали доспехи, точили мечи и дротики, складывали стрелы в колчаны, натирали воском тетивы боевых луков, проверяли боевые топоры, меняли подковы на ногах лошадей и набивали седельные мешки сушеными фруктами, лепешками и вяленым мясом. В воздухе пахло грозой — из-за близости сражения, о которой все знали, даже голоса людей звучали громче и пронзительнее, чем всегда. Все были радостно возбуждены. Только одна лишь Бриса, лучница, собиралась в поход молча, лицо ее было печально.

— А я-то думала, она стала одной из нас, — грустно пробормотала она. — Я считала, Морриган остановила на ней свой выбор. — Ей было горько — ведь та, которую она уже привыкла считать подругой, бросила ее. — Она даже не захотела попрощаться…

В отличие от римлян варвары обычно двигались налегке — никакой поклажи, никаких вьючных лошадей или тяжелой артиллерии. Конечно, суровой дисциплиной тут и не пахло, зато армия варваров обладала гораздо большей маневренностью. Отряд, которым командовал Арден, состоял из сотни воинов. К ним присоединилось еще примерно столько же стариков, женщин и детей, следовавших позади отряда, — их обязанностью было готовить еду воинам, следить за их одеждой и обувью, чистить и кормить лошадей. И вот вся эта людская масса вырвалась за ворота Тиранена и устремилась вниз по склону холма, словно бурный поток, который сам выбирает, куда ему течь, и сметает все на своем пути.

Кое-кто из племени предпочел ехать верхом на боевом коне. Но Арден, хоть и был вождем и имел полное право поступить так же, предпочел присоединиться к остальным, которые двигались на юг пешком.

Каждый из воинов вооружился как мог: за спиной щит, пучок дротиков, лук и колчан, полный стрел, за плечами, у бедра — кожаный бурдюк с водой, а сзади — скатанный плащ, чтобы каждый воин смог укутаться в него и согреться, когда отряд остановится на ночь, ведь близилась зима и ночи становились все холоднее. Вооружение воинов несло на себе отпечаток индивидуальности своих хозяев. Чего тут только не было — украшенные причудливой резьбой копья и боевые дротики, пики и мечи, тяжелые боевые топоры, иногда двуручные, дубинки, булавы, луки и даже увесистые палки.

Вокруг отряда кружили собаки, то забегали вперед, жадно втягивая ноздрями воздух, то отставали и плелись позади, вывалив от усталости языки. Дети, пронзительно крича, подгоняли разбегавшихся коз и овец, которых должны были съесть в первые же несколько дней, а из дюжины клеток, которые женщины несли на спине, неслось взволнованное квохтанье кур, которые должны были разделить судьбу овец. Высокая трава была покрыта инеем и блестела на солнце, словно серебряные пряди в бороде старика, ручейки и речки на рассвете были подернуты хрупкой корочкой льда, а немногочисленные сосны и ели на склонах голых холмов уныло покачивали зелеными головами, словно прощаясь с отрядом. Грязь на тропах подсохла и замерзла, кое-где даже покрылась ледком, а затянутое тучами небо было свинцово-серого цвета.