Чеченская обойма, стр. 50

Вскоре «переутомившийся» лично руководил выдачей нам радиостанций, а грозный Романыч стоял у него над душой, непрерывно ворча и допекая того до самых печенок. Жаль, что не было возможности сделать фотографию и поместить ее в учебники для сотрудников тыловых подразделений МВД: два человека — два тыловика — два подхода к делу и к людям.

Уехал Шулубин домой только через неделю. А за четыре дня до возвращения отряда я услышал в коридоре возле «кубриков» нашего отряда радостные возгласы омоновцев, обычно не склонных проявлять нежные чувства:

— О, НАШ РОМАНЫЧ приехал!

Шулубин стоял, нагруженный сумками с подарками, сжимая в руках пачку писем из дома. Ребята обнимали его, тормошили, и глаза термоядерного Романыча поблескивали подозрительной влагой.

В четыре часа утра 12 мая закончилась наша последняя перестрелка. А в десять часов «священная корова» с отрядом, разместившимся в ее круглом пузе, опустилась на аэродром Моздока. Нас встретила невероятная тишина. Шулубин вышел из вертолета, деловито огляделся и сказал:

— Командир, твоя работа закончилась. До дома отдыхай, с дорожными делами я сам разберусь…

В Ростове нас встретили предупрежденные телеграммой братья-омоновцы. Наш вагон был отцеплен в каком-то закоулке станции, подошедшие машины и автобусы сначала тоже стояли несколько поодаль. Командир ростовского ОМОНа Николай Васильевич Кривченко потом рассказал, что приходилось встречать и таких вояк, что вываливались из вагонов в непотребном виде и даже пытались устроить стрельбу прямо на вокзале, «салютуя» в честь благополучного возвращения. Но мы, прибыв в нормальном состоянии и организованно проведя погрузку, так понравились встречавшим хозяевам, что они, испросив разрешения начальника ГУВД области, отвезли нас на базу отдыха, расположенную на берегу Дона. Причем отряд был отправлен отдельно, а нас с Шулубиным пригласил и лично отвез на своей «Волге» начальник главного управления генерал-лейтенант милиции Фетисов, разместив в лучшем, «генеральском», коттедже.

Гостеприимство ростовчан нас просто поразило. Заскочив по пути на базу на причал, где стояли милицейские катера, Фетисов отдал какие-то распоряжения. И через два часа накупавшиеся в Дону голодные магаданцы были приглашены к столу, на котором дымилась настоящая донская уха, стоял котел с великолепной отварной рыбой и (из песни слова не выкинешь) — соблазнительно отпотевала извлеченная из холодильника «Ростовская». Бойцы, невинно поглядывая в мою сторону и преувеличенно вздыхая, доложили:

— К сожалению, нам нельзя, товарищ генерал, у нас в отряде сухой закон.

Михаил Григорьевич, посмотрев на меня, рассмеялся: «Что я за генерал, если приказ майора отменить не смогу, да, командир?» — и произнес первый тост в честь гостей.

А на другой день нас просто «добили» десять зажаренных молочных поросят и огромная кастрюля с котлетами, доставленные к обеду на уже знакомой «Волге». Свежее мясо после «сухпаев» и нехитрых военно-полевых блюд!

Прогостив три дня до ближайшего самолета домой, мы многое узнали о той громадной работе, которую сами, руководствуясь одними лишь понятиями чести и товарищества, нагрузили на себя ростовчане. Разделившись «по родам войск», они встречали и провожали десятки следовавших транзитом через Ростов отрядов. Любой омоновец, собровец, сотрудник ППС, ГАИ или другого подразделения из любого региона страны, оказавшийся после Чечни в госпитале на ростовской территории, немедленно попадал под «патронаж» своих коллег. Они устраивали приехавших к раненым родных и близких, решали вопросы с восстановлением документов, выручали деньгами… всего не перечислишь. И как только сил хватало? Ведь в это же время сводные отряды ростовской милиции несли службу в Чечне наравне со всеми. Важнейшую роль, конечно, сыграло и личное отношение к этим вопросам начальника ГУВД области, начинавшего службу рядовым сыщиком и прошедшего все милицейские трудовые ступеньки. Того самого человека, кто начинал переговоры с террористами, захватившими школьников, и на которого преступники отказались обменять ребятишек:

— Мы тебя, Фетисов, знаем, ты детей пожалеешь, а себя — нет!

Правда, негодяям это не помогло.

Вся страна знает об этой знаменитой операции, но под свет журналистских юпитеров попали только некоторые ее участники. А такие люди, как Михаил Григорьевич, проделавший вместе со своими подчиненными в те дни огромную черновую работу, по обыкновению, остались в тени.

И потом еще дважды наш отряд пользовался гостеприимством ростовчан. Не всегда, конечно, у них получалось устраивать гостям такие праздники, как в первый раз. Это было бы просто невозможно. Но это и неважно. Важно то душевное тепло, которое мы чувствовали при каждой встрече, и тот высочайший пример братства, о котором ветераны магаданского ОМОНа сегодня рассказывают новичкам.

Древняя казачья земля может гордиться своими сыновьями. Братишки, мы у вас в долгу!

Перед второй командировкой нам зачитали приказ о том, что снова сопровождающим от руководства поедет наш Александр Романович. И все мы: и офицеры, и рядовые бойцы, — были очень рады. Дело было не в каком-то панибратстве: полковник Шулубин всегда помнил о том, как должен вести себя руководитель, да и сотрудники строевых подразделений имеют очень четкое представление о субординации. Просто в сложной обстановке очень важно, кто находится рядом с тобой: абстрактный «начальник», вся власть которого основывается на его должностном положении, или человек, которому ты доверяешь и простое слово которого для тебя имеет большую силу, чем самый грозный приказ.

Сказанное выше я вполне отношу и к каждому из генералов и офицеров, имена которых названы в очерке.

К сожалению, невозможно рассказать обо всех, с кем свела судьба в те годы. Не стоит и пытаться давать оценки профессиональным качествам моих героев, поскольку многие из них — руководители высокого ранга, со служебным и жизненным опытом, значительно превышающим мой. Но что касается их человеческой сущности — я с удовольствием скажу о каждом из них словами братишки — морского пехотинца:

— Он — настоящий мужик!

Два Новых года доктора Нижникова

Студент Витебского государственного медицинского института Костя Нижников, в отличие от многих однокурсников, к занятиям на военной кафедре относился вполне добросовестно. Пусть и не особенно вдохновляло изучение уставов после бесконечной зубрежки латинских терминов. Да и командиром мотострелковой роты он становиться не собирался. Но если человек решил стать настоящим врачом, он должен быть готов ко всему. Тем более что на кафедре изучались и такие вещи, как организация военной медицинской службы и опыт работы медиков Великой Отечественной.

Он успешно окончил институт. А потом надел погоны. Но главные экзамены на высокое звание врача были еще впереди.

2 декабря 1988 года отряд курсантов Калининградской школы милиции под командованием подполковника милиции Владимира Попова и прикомандированный к ним врач следственного изолятора лейтенант Нижников прибыли в село Тохмуджа. Село было азербайджанское по населению, но располагалось в Красносельском районе Армении, над озером Севан, на высоте две тысячи метров. Оно было красиво и, по российским понятиям, сказочно богато. Атакой отечественной и импортной аппаратуры и таких условий, какие Константин увидел в районной поликлинике, не было ни в одной калининградской больнице, включая областную.

Потом, когда сто пятьдесят калининградских парней дружно сдадут кровь пострадавшим от землетрясения в Ленинакане, главврач поликлиники Юрик станет называть Нижникова «Костя-джан». И будет безотказно снабжать своего русского друга любыми необходимыми медикаментами. Свое медицинское богатство он объяснит очень просто:

«Я поехал к министру. Сказал: «Очень нужно». А он сказал: «Бери, дорогой, только чтобы не стояло, а работало». И у меня все работает».