Всадник без головы(изд.1955), стр. 21
Несколько мустангов, мчавшихся позади, тут же остановились, а за ними все остальные.
Воспользовавшись их замешательством и не теряя ни минуты, мустангер повернул на запад и поскакал к пруду. Крапчатый мустанг со своей всадницей был уже далеко.
Дикие жеребцы не продолжали преследования. Возможно, что гибель вожака обескуражила их, а может быть, его труп послужил препятствием, загородив путь в единственном месте, где можно было перескочить через расщелину.
Когда Морис подъехал к пруду, Луиза была уже там. Она точно выполнила все его указания, за исключением одного: она не загородила входа. Вход был открыт, жерди валялись на земле. Девушка молча сидела в седле; она была так взволнована, что не находила слов выразить свою глубокую признательность. Опасность миновала.
Глава XVII
ЛОВУШКА ДЛЯ МУСТАНГОВ
Теперь, когда опасность миновала, молодая креолка с интересом оглянулась вокруг.
Она увидела большой пруд. Берега его были изрыты следами лошадиных копыт. Повидимому, это было любимое место водопоя. Огибая водоем и далеко врезаясь двумя расходящимися крыльями в равнину, шла высокая изгородь.
— Что это? — спросила девушка, указывая на изгородь.
— Это ловушка для мустангов, — сказал Морис.
— Ловушка для мустангов?
— Кораль для ловли диких лошадей. Они бродят между крыльями изгороди, которые, как вы видите, широко расходятся и далеко уходят в прерию. Их привлекает сюда вода или же мустангеры просто загоняют их в это узкое место. Тогда вход в кораль загораживается, и здесь их уже нетрудно поймать при помощи лассо.
— Бедные животные!.. Этот кораль принадлежит вам? Ведь вы мустангер? Вы нам так сказали?
— Да, я мустангер, но я охочусь за дикими лошадьми в одиночку. Я редко встречаюсь с людьми моей профессии. Поэтому я и не могу пользоваться этим приспособлением, для которого нужно по крайней мере двадцать загонщиков. Мое оружие, если только можно его так назвать, — вот это лассо.
— Вы очень искусно им владеете. Я уже слыхала об этом, да и сама видела.
— Вы очень любезны. Однако я не заслуживаю этой похвалы. В прериях есть прирожденные лассонеры — мексиканцы. И то, что вам показалось искусством, они сочли бы просто за неповоротливость.
— Мне кажется, мистер Джеральд, что ваша скромность заставляет вас переоценивать ваших соперников. Я слышала как раз обратное.
— От кого?
— От вашего приятеля мистера Зебулона Стумпа.
— Ха-ха! Старый Зеб — плохой авторитет в этих вопросах.
— Мне бы тоже хотелось научиться бросать лассо, — сказала молодая креолка, — но говорят, что это не женское дело.
— Не женское дело! Это такой же невинный спорт, как и катанье на коньках или стрельба из лука. Я знаю одну девушку, которая прекрасно владеет этим искусством.
— Она американка?
— Нет, мексиканка и живет в окрестностях Рио-Гранде. Иногда она приезжает к нам на Леону: здесь живут ее родственники.
— Она молодая?
— Мне кажется, что ваших лет, мисс Пойндекстер.
— Высокая?
— Немного пониже вас.
— Но, конечно, гораздо красивее меня? Я слыхала, что мексиканские женщины гораздо красивее нас, американок.
— Мне кажется, что креолки не включены в эту категорию, — с дипломатической тонкостью ответил Морис.
— Интересно, могла ли бы я овладеть этим искусством? — продолжала молодая креолка, как будто не заметив сделанного ей комплимента. — Не поздно ли мне начать учиться? Я слыхала, что мексиканцы привыкают к этому спорту с детства. Потому они и достигают такого высокого совершенства.
— Нет, вам еще совсем не поздно, — поспешил ответить Морис. — После одного-двух лет практики вы сделаетесь искусной лассонеркой. Я, например, всего лишь три года, как занимаюсь этим делом…
Он замолчал, так как ему не хотелось показаться хвастуном.
— А теперь вы самый искусный лассонер во всем Техасе? — закончила собеседница, угадав не высказанную им мысль.
— Нет, нет! — смеясь, запротестовал он. — Это лишь заблуждение со стороны старика Зеба, который судит о моем искусстве, вероятно принимая свое за образец.
«Что это — скромность? — подумала креолка. — Или же этот человек просто смеется надо мной? Нет, этого не может быть, а то я сойду с ума».
— Вам хочется вернуться в компанию ваших друзей? — сказал Морис, заметив в ней какую-то рассеянность. — Ваш отец, вероятно, уже беспокоится, что вас так долго нет. Ваш брат, ваш кузен…
— Да, вы правы, — поспешила она ответить тоном, в котором слышалась не то некоторая уязвленность, не то сожаление. — Я не подумала об этом. Спасибо, сэр, что вы напомнили мне о моих обязанностях. Надо ехать обратно.
Они опять вскочили на коней. Неохотно подобрала Луиза поводья, как-то медлительно вдела ноги в стремена; казалось, ей вовсе не хотелось оставлять это интересное место.
Опять в прерии. Морис направился со своей спутницей к месту пикника самой короткой дорогой.
Их обратный путь лежал через «прерию сорняков». Так назвали ее пионеры-колонизаторы Америки, повидимому не задумываясь особенно над выбором названия.
Уроженка Луизианы увидела вокруг себя огромный цветник, усыпанный яркими цветами, цветник, граничащий с голубым сводом неба, насаженный и выращенный самой природой.
— Какая красота! — восторженно воскликнула креолка, невольным движением останавливая лошадь.
— Вам нравится здесь, мисс Пойндекстер?
— Нравится? Больше того, сэр. Я вижу перед собой все, что есть самого красивого в природе: зеленую траву, деревья, цветы — все, что с таким трудом выращивает человек. И все же никогда он не может достигнуть равного этому по красоте. Здесь ничего нельзя добавить, это кусок природы, безупречный в своем совершенстве!
— Здесь не хватает домов.
— Но крыши и трубы нарушили бы красоту пейзажа. Чистые контуры деревьев так хороши! Под их сенью мне хотелось бы жить, под их сенью мне хотелось бы…
Слово «любить» готово было сорваться с ее губ, но она вдруг остановилась и неожиданно даже для себя заменила его словом «умереть».
Ее чувства разделял и ирландец; ее слова были словно эхом его ощущений.
Но его ответ прозвучал сухо и прозаично:
— Я боюсь, мисс, что вам скоро надоела бы такая жизнь — без крова, без общества, без…
— А вы, сэр? Как же она вам не надоедает? Ваш друг мистер Стумп, которому я вполне доверяю, говорил мне, что вы ведете такой образ жизни уже несколько лет. Так ли это?
— Совершенно правильно.
— О, как я вам завидую! Я уверена, что я была бы бесконечно счастлива среди этой красивой природы. И мне бы такая жизнь никогда не надоела.
— Одной? Без друзей? Даже без крова над головой?
— Я об этом не говорила… Но вы не сказали мне, как вы живете. Есть ли у вас дом?
— Мое жилище не заслуживает такого громкого названия, — смеясь, ответил мустангер. — Моя хижина — вернее, мое хакале — одно из самых скромных жилищ в нашем краю.
— Где же она находится? Где-нибудь недалеко от тех мест, где мы сегодня были?
— Не очень далеко отсюда — миля, не больше… Вы видите на западе верхушки деревьев? Они прикрывают мою хижину от солнца и защищают ее от бурь.
— Вот как! Как бы мне хотелось взглянуть на нее! Настоящая хижина, вы говорите?
— Да, настоящая.
— Стоит в уединении?
— Я не знаю ни одного жилища на расстоянии десяти миль.
— Среди деревьев? Живописная?
— Это уж как кому покажется.
— Мне хотелось бы посмотреть на нее и иметь свое мнение… Только одна миля отсюда?
— Миля туда, миля обратно — всего две.
— Ну, это не страшно. Двадцати минут нам будет достаточно.
— Я боюсь, что мы злоупотребляем терпением ваших близких…
— Может быть, вы хотите сказать: вашим гостеприимством? Простите, мистер Джеральд, — продолжала молодая девушка, и тень грусти набежала на ее лицо, — я не подумала об этом. Вероятно, вы живете не один? В вашем хакале с вами живет еще кто-нибудь?