Выстрел с монитора (сборник), стр. 49

Но инспектор Мук сказал насупленно:

— Скоро привезут одного… Пацанчик лет десяти. Странная история… Ты подготовь, что надо.

Вторая часть. ЧЕРНЫЕ ЗЕРКАЛА ПРОСТРАНСТВ

ЦЕЗАРЬ

Новичка привезли за час до ужина. Два человека. Явно не уланы: пожилые, упитанные, в дорогих костюмах. Видимо, штатские чины Управления. Говорили негромко, бархатно.

— Ну вот, пока ты поживешь здесь, — сообщил мальчику один, лысоватый, в блестящих очках.

— Здесь? — Мальчик оглядел койки под черно–синими одеялами, тесные проемы окон в толще старинных стен. Лицо его дернулось испуганно и брезгливо.

Ребята тесной группой стояли поодаль, в углу спальни. Мальчик скользнул по ним глазами так же, как по койкам и стенам.

— Почему здесь?!

Он был некрасив. Очень большой рот и треугольный маленький подбородок, твердые скулы, сильно вздернутый нос. Лишь волосы хороши — светлые, почти белые и, видимо, жесткие, они были подстрижены ровным шаром. Как густой громадный одуванчик. И только на темени из ровной стрижки торчал непослушный, увернувшийся от ножниц клочок. Но лицо — без привычной и ласкающей глаз детской округлости. Ничего общего с теми славными мордашками, которые Корнелий на работе привык впечатывать в рекламные проспекты для счастливых семейств…

И все же ярлык безынды никак не клеился к новичку. Мальчишка был явно из хорошей семьи. Из такой, где истинная воспитанность и твердое ощущение своего «я» — наследие нескольких поколений. Порода видна всегда, инфанта узнают, несмотря на лохмотья (как в фильме «Шпага принца Филиппа»). А этот был отнюдь не в лохмотьях. В шелковистой рубашке стального цвета со всякими клапанами и пряжками, в модных светлых брючках чуть пониже колен, в длинных серых носках с вытканными по бокам серебристыми крылышками, в лаковых сандалетах. На плече он держал расшитую курточку–гусарку.

Эта гусарка взметнулась, когда мальчик обернулся к своему очкастому спутнику:

— Почему здесь?! Разве это клиника?

— Это школа, — мягко сказал очкастый. — Закрытая спецшкола для обследуемых детей. В клинике сейчас не все готово к твоему приезду, и…

— Вы говорили, что отвезете меня к профессору Горскому! Вы солгали!

— Я не солгал, голубчик. Просто изменились обстоятельства. Некоторое время тебе следует побыть в этой школе. А для того, чтобы… Эй! Что такое!

Мальчик метнулся к двери, и уже через две секунды Корнелий увидел в окно, как он, бросив курточку, мчится к проходной будке у высокой побеленной стены.

Очкастый и его товарищ сшиблись в дверях, потом друг за другом резво выскочили во двор. Корнелий — следом.

Постовой улан уже нес мальчишку от проходной. Тот молча и яростно рвался из уланских лап. Но в двух шагах от чиновников перестал биться. Наверно, чтобы не унижаться.

— Вы уж глядите за ним покрепче, господа хорошие, — сумрачно сказал улан. — А то он мне головой в под–дых…

— Ты ведешь себя крайне неразумно, — сказал очкастый. — Куда ты собрался бежать?

— Домой!

— Это нельзя. Я же объяснил.

Выстрел с монитора (сборник) - img_21.png

— Разве я арестант?

— Нет, но так сложились обстоятельства…

— Я понял, это тюрьма! — Новичок яростно оглянулся. Словно искал щель в грязно–белых стенах. — Почему? Что я вам сделал?! Какое вы имеете право?! Я хочу домой!!

— Я же объяснял…

— Вы всё врете! Вы бесчестный человек! Вас самого надо в тюрьму! Вы…

Он стоял прямо, со сжатыми кулаками, со вскинутым на очкастого чиновника лицом. Слезы не бежали, а брызгами летели из блестящих гневной зеленью глаз.

Второй чиновник — с розовой шеей и ровным пробором на гладкой, круглой голове — сказал со злым пришептыванием Корнелию:

— Вы, кажется, воспитатель? Успокойте же мальчика…

Корнелий не успел сказать: «Как успокоить, черт возьми?» Неслышно и быстро подошел Антон. Взял новичка за локоть.

— Послушай. Слезами здесь не поможешь. Надо сперва успокоиться, передохнуть, а потом…

— Отстань! — Мальчик вырвал руку.

Антон сказал терпеливо:

— Это зря. Мы хотим тебе помочь.

Но он, видимо, не был уверен, когда говорил «мы». Мальчишки и девчонки, стоявшие у крыльца, прижимались друг к другу плечами и смотрели насупленно. Корнелий понимал, что в новом мальчике они чувствуют чужака.

За эти дни Корнелий научился кое в чем понимать их. Наверно, помог случай со шприцем. Ребята увидели, что Корнелий — не обычный штатный воспитатель. Не надзиратель… Нельзя сказать, что между ним и детьми возникло особое доверие или какая–то привязанность. Но по крайней мере, они его не боялись. Или почти не боялись. И жили с новым воспитателем по молчаливому уговору: не мешать друг другу. Корнелий имел возможность часами сидеть в своей стеклянной каморке, лениво перебирая воспоминания, и без особой уже тревоги притупленно размышлять о смысле бытия и о будущем (сколько его еще осталось?).

Ребятам для радостной жизни вполне хватало тех послаблений в режиме, которые допустил Корнелий. Лишнего они себе не позволяли.

Это была довольно дружная и спокойная ребячья компания. Судя по всему, они жили вместе уже долго, привыкли и привязались друг к другу. Антон был признанный командир, даже диктатор, но без всяких намеков на жестокость или на удовольствие от собственной власти. На нем лежала нелегкая роль посредника между ребятами и школьным (точнее, тюремным) начальством. Неглупый был парнишка и, видимо, с годами крепко понял, что послушание — это единственный спрсоб защиты для безындексных пацанов. Куда деваться–то?

И спокойствие у ребят было, конечно, не от природных характеров, а от въевшегося в душу сознания: мы незаконные, лучше не спорить…

Но разумеется, не были они одинаковыми. И Корнелий догадывался, что внутренняя жизнь этой маленькой общины сложнее и беспокойнее, чем видится ему со стороны. Их глубинный мир оставался для него скрытым. Лишь непонятное заклинание — «Гуси–гуси, га–га–га…» — то в игре, то в молитве пробивалось иногда, словно ключик из глубины. Да ненароком замеченные сценки порой говорили: не все здесь мирно и монотонно.

Иногда замечал Корнелий тревожные перешептывания и боязливые взгляды девочек. Один раз услышал, как Антон вполголоса, но жестко отчитывал курчавого Илью: «Еще раз увижу — не обрадуешься. Я Корнелию не скажу, мы сами… Но запомнишь…» Илья — с головой ниже плеч, с красной шеей и свекольными ушами — неловко топтался и теребил подол своей мятой бумазейной курточки…

Корнелий не стал допытываться, в чем вина мальчишки. Не все ли равно? Ни у ребят, ни у воспитателя–арестанта впереди не было ничего. Немудрено, что понимание этой истины глушило всякий интерес. Странно было другое: несмотря на всю свою апатию и тупую унылость, Корнелий иногда замечал в себе проблески любопытства к ребячьей жизни.

Может быть, любопытство — один из признаков надежды? А надежда, как известно, не исчезает, пока человек дышит…

…Так или иначе, но общее настроение ребят Корнелий чувствовал. Ясно было, что новичок для них чужой на сто процентов. Они отторгали его, как один биологический вид отторгает другой. Не по злости, а просто в силу природной несовместимости. Даже Антон отошел, словно говоря: «А что я могу поделать?»

— Ты должен слушаться. Ты же разумный человек, Цезарь, — сказал очкастый.

«Ого, имечко… — мелькнуло у Корнелия. — В самом деле аристократ».

У мальчишки и выговор–то был особый: словно под языком перекатывался стеклянный шарик, небрежно и чуть заметно перепутывая звуки «р» и «л»:

— Это несправедливо! Почему я должен? Вы меня просто украли! Даже родители не знают, где я! Они думают, что меня увезли в клинику Горского!

— Ты не прав. Родители извещены. А сюда тебя направили по указанию муниципалитета…

— Неправда! Я хочу видеть папу и маму!

— Папа сейчас в длинном рейсе, а мама… в санатории на Побережье.