Выстрел с монитора (сборник), стр. 35

МУНИЦИПАЛЬНАЯ ТЮРЬМА

Ничего, конечно, не случилось. Да и что могло случиться сейчас? Это ведь пока не тюрьма. Как ни странно, сердце почти успокоилось. Корнелий глянул вперед. Улица опять поворачивала. Корнелий механически зашагал и, достигнув поворота, увидел аллею с жидкими деревцами. В сотне шагов аллея упиралась в невысокую белую стену с зелеными воротами. У ворот будка с приоткрытой дверью и окошечком. Над стеной верхушки тополей и крыши под искусственной черепицей — такой же, как на доме Корнелия.

Совсем не страшно. Тюрьма выглядела провинциально, даже уютно, как в мексиканском городке из фильма «Любимый конь капитана Диего Лас Пальмаса».

Ни мирный вид тюрьмы, ни добродушная внешность палача не дают, конечно, осужденному надежды на спасение, но как–то успокаивают. Это Корнелий давно еще вычитал в какой–то детективной книжке. И сейчас он, правда, почувствовал себя спокойнее. Страх опять поулегся. Вместо него нарастало другое скверное чувство — ощущение казенной зависимости, стыдливой неволи. Вроде той унизительной беспомощности, с которой он принужден был являться по призыву на милицейские казарменные сборы.

Именно с этим поганым чувством Корнелий шагнул в дверь проходной будки.

За старомодным, с точеными деревянными балясинами барьером сидел на табурете караульный. В самой вольной позе — привалившись к стене и взгромоздив казенные уланские ботинки с крагами на высокий ящик из–под пива. Берет на нем был тоже уланский — со значком и номером, а штаны и клетчатая рубашка — штатские. С широкого ремня спускался и висел почти у пола десятизарядный длинный «дум–дум» в кобуре без крышки. Рожа у этого привратника ада была круглая и вполне тупая. Выражение на ней, однако, было глубокомысленное, ибо этот человек предавался одному из самых философских и древних занятий. Следил за мухой на потолке.

Услышав шаги, он перевел глаза с мухи на вошедшего, убрал с ящика ботинки. Подумал, поправил берет. С чисто уланской смесью фамильярности и сухости осведомился:

— Куда направляемся?

— К вам, наверно, дружище… — В развязности Корнелий постарался спрятать стыд за свою обреченность и опять подскочивший в груди страх. — К вам, больше некуда. Вот, прислали бумажку…

Стражник неторопливо взял двумя пальцами предписание. Зашевелил мокрыми, как у слюнявого мальчика, губами. Глянул из–за листка на Корнелия. Опять в листок. И снова из–за листка. Рот у него приоткрылся, в глазах появилось что–то вроде сочувствия. Большим пальцем он сдвинул берет далеко на затылок. Краем бумаги почесал подбородок.

— Да–а, братец. «Повезло» тебе… Держи. — Он сунул предписание в мелко дрожащую руку Корнелия, дотянулся до телефона, снятой трубкой поколотил по контакту. — Господин старший инспектор! Тут такое дело, не поверите… «Миллионер» явился!.. Да честное слово!.. Не–е, улицу не там перешел… А я–то при чем, господин старший инспектор? Не я же его сюда притащил!.. Ну да, «гони в шею»! А потом меня в шею? Да еще «двадцатку» вляпают за нарушение устава!.. Я понимаю, но что делать–то?.. Слушаюсь, господин старший инспектор… — Он положил трубку, со смесью жалости и задумчивого любопытства глянул на Корнелия. Лицо у парня стало даже слегка симпатичным. — Ты вот что… Двигай через двор по главной дорожке, потом первый поворот налево. Упрешься в контору. Там в комнате номер один сидит старший инспектор господин Мук. Он все оформит…

Привстав, парень вздохнул и толкнул внутреннюю дверь.

Старшему инспектору на вид было лет тридцать пять. Белобрысый, с невзрачным лицом и узкими плечами, он сидел за широченным конторским столом — совершенно пустым. Вертел в пальцах куцый карандаш. Поднял на Корнелия белесые ресницы.

— Это ты, значит, «миллионер»? Давай документ, бедолага… Да не стой, вон скамейка.

С ощущением, что все это жутковатый сон, Корнелий сел у белой стены. К страху он притерпелся настолько, что теперь испытывал даже что–то вроде болезненного интереса: а что дальше?.. Или это правда сон? Какая–то чужая комната с пустыми стенами, бесшумно качаются листья за решетками открытых окон… Какой–то бесцветный тип за облезлым столом читает бумагу. Про него, про Корнелия. Карандашом что–то нацарапал на столе (кажется, его, Корнелия, индекс). Прочитал, бросил бумагу в ящик. Сказал с искренней досадой:

— А какого черта они присылают в субботу? Что я с тобой буду делать? Исполнитель–то бывает по понедельникам.

В глубине души Корнелий поразился обыденности разговора. И огрызнулся так же буднично:

— А я при чем? Я сюда не просился.

Старший инспектор на это не рассердился. Покивал:

— Понимаю, тебе тоже кисло… Ах ты дьявольщина! Что же делать? Теперь будет волокита… Ладно, обожди… — Развернувшись, он взял с подоконника желтый аппарат с клавиатурой междугородной связи. Вскинул трубку, защелкал кнопками. — Алло! Узел?.. По шифру «Лист», восьмая строка. Благодарю… Сектор наблюдения? Добрый день, на связи муниципальная тюрьма номер четыре, старший инспектор Альбин Мук… Виноват, не понял… Да, Альбин Мук из Летова… Кто–о? Ваккер?! Ста–ри–ик! Откуда ты всплыл?.. Значит, ты сейчас шеф сектора? Помощник? Ну, все равно растешь! Я стою навытяжку… Слушаюсь стоять вольно, ха–ха… Да помаленьку, какие тут у нас перспективы! И мороки полно. Конечно, не ваши столичные масштабы, но все равно… Ага, по делу, разумеется. Снять с учета индекс… Нет, по административному. Вляпался тут один по миллионному шансу… Да, я и то говорю: не повезло мужику. За переход на красный свет, кажется. Вот–вот. Живешь, не тужишь, и вдруг — трах! Одно слово — Машина. Все под ей, под родимой, ходим… Ага, даю: У, Эм, Эф… Тире, Икс… сто одиннадцать, триста сорок четыре… Что? Да нет еще, послезавтра, наверно… Боже мой, ну какая разница? Куда он денется? В понедельник могу не успеть, исполнитель иногда под вечер является, во вторник у нас аппаратный день, потом я закручусь, не дозвонюсь — и будет на мне висеть… Вак, по старой дружбе, а? Вот спасибо… А эт® еще зачем? Ох и бюрократы вы, господа наблюдатели! Шучу, шучу… — Он отодвинул трубку и глянул на Корнелия. — Слушай, тебя как звали? Индекса им, крохоборам, недостаточно…

От этого мимолетного и добродушного «звали» Корнелия опять ударило упругой подушкой ужаса.

— К… кха… Кор… нелий…

— Полностью, полностью.

— Корнелий Глас… Из Руты…

— Ишь ты! У меня теща из Руты…

И старший инспектор снова заговорил в трубку, а Корнелий, утопая в серой полуобморочной мути, исходил теперь мысленным беспомощным криком: «Почему «звали»? Я не хочу! Я вот он, я есть! Меня зовут Корнелий Глас из Руты, я хочу жить! Не надо меня…»

Потом его опять отпустило, и он как сквозь вату услышал голос инспектора Альбина:

— Ладушки, Вак… Оч–хорошо. Спасибо. Занесет в наши края — заходи, раздавим жбанчик по–старому, вспомним уланскую молодость. Естес–но. Супруге привет… Да? Ну, извини, не знал. Ясно. Как поется: «Неизвестно, кому повезло…» О чем разговор! Обижаете, начальник… Ха–ха… Ладно, будь…

Альбин опустил трубку. Перевел взгляд на Корнелия. Улыбка сходила с лица старшего инспектора, будто стираемая медленной ладоныо. Глаза поскучнели. Старший инспектор Мук от воспоминаний, вызванных беседою со старым приятелем, возвращался к будням тюремной службы. Но надо отдать справедливость: даже и сейчас в его глазах Корнелий не заметил раздражения. Скорее, опять намек па сочувствие. И даже капельку виноватости.

— Вот же ж кретины, присылают в субботу… Дак что мне с тобой делать–то?

Корнелий пожал плечами. На него в эту минуту накатило ленивое безразличие. Снова ощутимо подташнивало. Инспектор побарабанил пальцами, повернулся к окну и неожиданно сильным тенором крикнул сквозь решетку:

— Гаргуш! А ну, зайди ко мне!

Через полминуты возник в дверях нескладный, длинный парень с унылым носом и печальными коричневыми глазами. Расстегнутая уланская форма висела на нем, как на палке. Парень медленно начал:

— Я вас слушаю, господин ста…