Дата на камне(изд.1984), стр. 62

Именно в это тревожное время старшина Тимохин перестал наконец отделываться скептическими усмешками и пожатием плеч.

Как-то вечером Калиновский, присев к столу, на котором лежала эскизная карта Порта назначения, во многом уже дополненная Гальченко, принялся задумчиво ее рассматривать. Потом чуть слышно, сквозь зубы, он стал напевать: «Тучи над городом встали…» Была, если помните, такая песенка в одном популярном до войны фильме.

Гальченко вскинул на Калиновского взгляд. Слова эти удивительно подходили к их теперешнему общему настроению.

И тогда Тимохин поднялся с нар, где сидел, накладывая заплату на свой ватник.

— Ну что пригорюнились, сказочники? — сказал он, неторопливо приблизясь к столу. — Все разочли-распланировали: где у вас улица Веселая, где набережная Семьдесят три эс, где кино будет, где театр. А про косу забыли? Косу-то захлестывают в шторма, нет? То-то и оно! Может, косу эту к шутам? Подорвать ее аммоналом, и всё!

— Как бы не так! Подорвать! — обиженно возразил Галушка. — Смотри ты, какой умник нашелся: подорвать! А что акваторию порта от прибоя будет защищать?

— Тут призадумаешься, это ты верно! — Тимохин плечом нетерпеливо раздвинул сидящих за столом. — Двиньтесь, ну! Пышно как расселись! Это именно семь раз прикинешь, прежде чем… — Он помолчал, потом толстым указательным пальцем повел по карте. — Наращивать косу надо, вот что я вам скажу!

— В длину?

— Зачем в длину? В высоту! Дамба должна быть здесь, а не коса! Иначе не оберемся горя со штормами. Как ударит с моря шторм в десять баллов, так все корабли мигом размечет в порту! — Он выпрямился над картой: — А так что ж! Ничего не скажешь. Я и то удивляюсь: как до нас никто о порте в Потаенной не подумал!

«Нас»! Старшина Тимохин сказал «нас»! Сидящие за столом многозначительно переглянулись…

Повторяю: людям свойственно украшать свое жилье. Видимо, потребность в этом заложена глубоко в сознании, где-то в самой природе человеческой. Перед постом в Потаенной было покрытое льдом море, а сзади, справа и слева расстилалась однообразная, безрадостная тундра. Вот связисты и украшали ее в своем воображении.

Позвольте в связи с этим вспомнить два эпизода из детства.

Отец мой в высшей степени обладал романтической жилкой. По профессии он был юристом, но далеко не крючкотвором или педантом.

Летом мы снимали дачу в Териоках. Прогуливаясь по вечерам — обычно прогулки эти мы совершали вдвоем, — он любовался облаками, шумно восторгаясь их цветом причудливой, меняющейся на глазах формой, иногда даже записывал свои впечатления в памятную книжку. Об лака — это было его скромное хобби.

Как вы знаете, особенно чудесно на Карельском пере шейке ранней осенью. Мы с отцом отправлялись в рощу и приносили на дачу огромные охапки веток и листьев ярко-желтых, красных, коричневых. Затем мать развешивала их красивыми гирляндами на стенах, а также под потолком. И наши невысокие темноватые комнаты принимали праздничный вид, словно бы освещались изнутри сами превращались в разноцветную рощу, пронизанную лучами неяркого осеннего солнца.

Аналогия напрашивается, не правда ли?

Второй эпизод касается бумажного города на пяти столах.

Об этом городе отец рассказал мне во время одной из наших прогулок. Дело происходило задолго до революции, отец был подростком. В Вятке, откуда он был родом, служил статистиком тихий, маленького роста человечек с длиннейшей бородой Черномора. Так, по крайней мере, он запомнился отцу. И вдруг, ко всеобщему удивлению, выяснилось, что в часы досуга статистик этот склеил из разноцветной бумаги целый миниатюрный город, потратив на это лет пять, не меньше.

Бумажный город выставлен был в актовом зале гимназии, заняв пять столов, сдвинутых вместе. Статистик в парадном сюртуке стоял подле столов и, смущенно теребя бороду, давал объяснения.

Это, надо думать, было зрелище! Многоэтажных домов, высотой всего до трех-четырех сантиметров, насчитывалось, по самому приблизительному подсчету, несколько десятков тысяч. В разных направлениях пролегали между ними улицы, множество улиц, а на площадях зеленели скверы. И набережные не были забыты градостроителем — отражались в стекле, под которое заботливо подложена была синяя оберточная бумага, долженствовавшая изображать залив моря или реку.

Посетители всплескивали руками и ахали. А отец сказал мне, что все время испытывал тягостное чувство неловкости. Подумать только! Взрослый, с бородой, и до сих пор готов играть в игрушечные города!

Сейчас я думаю, что он поспешил со своими выводами. Быть может, градостроение было призванием Черномора, но он по каким-либо причинам не мог стать архитектором? А быть может, воздвиг свой город просто от тоски бесцветного провинциального существования?

Считая, что невежливо отойти от столов, так и не задав ни одного вопроса Черномору, отец мой спросил его:

«Скажите, в какой же стране находится ваш прекрасный город?»

Черномор словно бы удивился вопросу. Помолчал, пожал плечами:

«Не знаю… Где-нибудь… Как-то не думал об этом. Пожалуй, в Аравии, нет?»

«В Аравии? Но почему именно в Аравии?»

И, кротко мигая, Черномор ответил:

«Говорят же: счастливая Аравия…»

И мой отец, разочарованный и недоумевающий, отошел от столов…

Я вспомнил о разноцветном бумажном городе, когда Гальченко описывал мне, как у спорщиков в кубрике постепенно разыгрывалось воображение.

Улавливаете разницу?

Город на пяти столах, конечно, не имел и не мог иметь точного адреса. «Где-нибудь…» Увы, до революции некоторым мечтателям и фантазерам приходилось воздвигать разноцветные города без адреса…

Зато город, придуманный шестью связистами в Потаенной, имел непогрешимо ясный и точный адрес: СССР, Центральная Арктика…

Война врывалась все время в строительство этого города и мешала ему. Трудно ли было? Конечно, трудно. Потому, может, так и любили связисты Потаенной свой придуманный город, что он трудно доставался им.

И Порт назначения продолжал разрастаться на карандашном эскизе карты, несмотря на тучи, которые встали над ним…

Глава одиннадцатая

«Ход конем в страну чудес»

1

Летняя гроза пришла в Потаенную с запада, откуда обычно всегда приходят грозы. Как вы знаете, событиям в Карском море предшествовали события в Баренцевом.

В этом особенность пиратского набега «Шеера». Немецко-фашистское командование придерживало осуществление его до поры до времени — выжидало случая. И вот случай представился. Это был разгром семнадцатого англо-американского конвоя 58, следовавшего с военным грузом в Советский Союз.

Гитлеровцы закодировали эту операцию под названием «Ход конем». По времени она предваряла операцию «Вундерланд». Но обе были теснейшим образом связаны друг с другом. Я бы сказал так: двигаясь вприскочку, зигзагом, шахматный конь проложил, вернее, попытался проложить дорогу немцам в Вундерланд — нашу заполярную Страну Чудес.

Это-то ясно теперь. Но до сих пор во многом остается загадочным поведение союзников во время разгрома семнадцатого конвоя.

Дело, видите ли, в том, что в Северной Норвегии, временно оккупированной немцами, постепенно накапливалось все больше ударных военно-морских сил. Я уже говорил вам об этом. В Тронхейме и в Нарвике находились: линейный корабль «Тирпиц», флагман немецкого военно-, морского флота, три тяжелых крейсера — «Хиппер», «Лютцов» и «Шеер», две эскадры миноносцев, около сорока подводных лодок, а также большое количество самолетов-разведчиков и торпедоносцев дальнего действия.

Вся эта глыба железа и стали нависала над морскими коммуникациями, которые связывали нас на Севере с нашими союзниками.

Заметьте, семнадцатый конвой был наиболее многочисленным и особо тщательно охраняемым изо всех англо-американских конвоев. Тридцать семь транспортов двигались внутри непосредственного охранения из двадцати пяти кораблей: эскадренных миноносцев, сторожевиков, тральщиков, спасательных судов и так далее. Кроме этого, ту сторону конвоя, которая была обращена к норвежскому побережью, прикрывали две эскадры. В группу ближнего прикрытия входили четыре крейсера и три эсминца, в группу дальнего — два линкора, авианосец и девять эсминцев. А западнее развернута была еще и завеса из девяти подводных лодок. Силища, колоссальная силища!