Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе), стр. 47

Дежурный открыл ворота настежь, и надзиратель Плюшкин принялся считать входивших в зону сук: «Один… два… три… десять… двадцать… двадцать семь…» Но куда девался двадцать восьмой? Конвой орет там на кого-то. Плюшкин в недоумении. Дежурный по вахте, молодой розовощекий парень с сержантскими лычками на погонах, что-то кричит на Хрипатого:

– Не пойду! – орет Хрипатый. – В зону не войду! Будете силу применять – вены вскрою.

Сержант, наконец, закрывает ворота, а то и остальные суки того и гляди обратно выбегут. Остальные суки, встреченные комендантом, даже не поняли толком, что там случилось, а кто понял, тем не верилось:

– Что там?

– Хрипатый…

– Неужели сквозанул?

Комендант – сама доброта:

– Здорово, хлопцы! Давайте к санчасти. Велено к врачам… И зашагал. Суки гурьбой за ним. Но насторожились. Из окон бараков за ними следили злорадные взгляды сотен глаз воров и их амбалов.

– Чего там у вас стряслось? – начальник спецчасти, услышав шум и крики Хрипатого, расспрашивал сержанта, доложившего ему, что вот один гад не вошел-таки в зону. Начальник спецчасти поморщился и, махнув рукою, спросил фамилию. Он велел закрыть его в изолятор, сам пошел искать «дело» этого «гада», чтобы от остальных отделить.

4

Суки подошли к санчасти. Комендант сказал, чтобы ждали в палисаднике. Здесь из-под таявших сугробов выглядывали скамейки. Сам ушел, якобы проверить, в каком состоянии баня. А врачи, сейчас, мол, начнут прием (он так и сказал – врачи), вот-вот подойдут. Действительно, едва скрылся комендант, они и подошли… Хирурги…

На всех вышках народу добавилось: то ли часовых прибавили, то ли просто зрители, пришедшие, как в древнем Риме, смотреть бой гладиаторов. Надежно защищенные, они могли сейчас воочию видеть, как происходит самоуничтожение уголовного мира.

От вида подходившей толпы, вооруженной ломами, лопатами, ножами, сукам стало, надо полагать, жарко. Они застыли. Затем сплотились вокруг «Полковника», ставшего теперь центровой фигурой. Суки имели достаточно известные клички и славу – как и у воров, славу, оцениваемую по-разному. Суки поняли: сейчас их будут убивать. И догадались: на этот раз именно им уготована роль покойников.

Они ринулись в санчасть, но столкнулись с запертой дверью этого обычно милосердного заведения.

– Вышибать! – проорал Полковник, и несколько тяжелых тел с треском выбили дверь. Суки торопливо втискивались в приемную, торопливо извлекали из подушек ножи, отчего и воздержались воры от атаки в лоб: у сук – ножи!.. Неожиданность. А еще не был доведен до нужного подъема их собственный боевой ажиотаж.

Внутренние двери санчасти тоже оказались заперты, суки их разбили. Они крушили и ломали скамьи, столы, чтобы использовать в качестве оружия; кровати, тумбочки, шкафы натаскали к входной двери, забаррикадировали ее, и как же хорошо, что на окнах решетки! Но их снаружи стали уже выламывать ломами, воры уже входили в раж, в этом им помогали Петро Ханадей, Самурай и другие старые воры, поднимавшие молчаливыми ценными указаниями их боевой дух, подначивая главным образом амбалов, которые и старались отличиться больше самих воров. Единственно Мор не присутствовал.

Зрители на вышках обиженно ворчали: они-то полагали, что гладиаторские игры совершатся на виду перед санчастью, а теперь, поскольку суки забаррикадировались изнутри, главное от их глаз будет скрыто…

Санчасть окружили со всех сторон: Бастилия! Воровское войско подходило к санчасти с двух сторон – и от бараков, и со стороны пищеблока, чтобы таким маневром отрезать сук от запретной зоны, простреливаемой с вышек, а то они станут прыгать в «запретку», – там преследовать уже невозможно.

Всё нарастал яростный рев, злобные звериные голоса выкрикивали в адрес осажденных непереводимые эпитеты, изнутри в ответ раздавались такие же: это уже был не воровской лай – вой.

5

Из секции 37-й «королевской» все ушли. Остался один Враль. Он знал, что у санчасти сейчас зарежут сук. Он знал, что это явление в тайге, в зонах, везде распространено, что имя этому «резня». Враль решил идти в КВЧ. Он был уверен, что Скиталец там. Скит как раз хотел забраться на чердак, оттуда санчасть была не видна, но как-то ориентироваться в происходящем можно было – отчетливо доносились рев, вой, рычание. Они залезли на чердак вместе. Метель прекратилась. Даже солнце выглянуло. Мимо открытого чердачного люка пропорхнули воробьи. Враль и Скиталец встали у люка чердака, прислушивались, молчали.

– Война, – сказал Враль, – натуральная война.

– Нет, – ответил Скит, – на войне хуже. Война – другое. Но похоже. На войне лично противника вовсе не ненавидишь, война потому и страшнее. – Прислушиваясь к крикам в зоне, он добавил: – На войне убивают потому, что так положено и приказано – убивай. И ты стреляешь. Один снайпер говорил: «Я его вижу, он у меня на мушке, но ничего к нему не чувствую, соседа по квартире презираю, а этого… Стреляю, понимаешь, потому, что надо; шлепнул, как муху, хотя понимаю – не муха».

– Ну что?! Слышно? – раздался снизу крик Мора. Скит крикнул в ответ, что да, слышно. Еще бы не слышно! Над зоной стоял такой рев, словно в зверинце шла битва между хищными зверями. Раздавались крики, ругательства, но они слились в единый рык. Такого адского крика Вралю еще не доводилось в жизни слышать. От этого он весь похолодел, хотя на чердаке и так жарко не было. Внизу хлопнула дверь: значит, Мор вернулся к себе в библиотеку. Затем они услышали, как там затренькали на мандолине, стараясь вывести мелодию «Санта Лючия». Скоро, не доведя мелодию до конца, Мор вышел в коридор и крикнул на чердак Скитальцу, чтоб сбегал на кухню к Ваньке Быдло и принес что-нибудь пожрать.

У санчасти тем временем воры соображали, а может, уже ничего не соображали – они почти перестали выть, что надо штурмовать санчасть с чердака.

Ханадей с несколькими старыми ворами стояли в стороне как символ воровской идеи, как групповой монумент, олицетворявший зло. Некоторые центровые воры, словно комиссары на фронте, «заводили» амбалов, рвущихся в санчасть, чтобы доказать свою преданность. Они и впрямь сейчас, в горячке, считали этот бой святым делом – у них или не было никогда, или сейчас потерялось чувство реальности. Распаляясь все более, они вряд ли понимали, во имя чего им надо достать других людей и убить. Воры взобрались на чердак. Здесь ломами, колунами, взятыми из кухни, принялись разбивать потолочное покрытие. Ломали в разных местах, чтобы, свалив потолок на головы сук, тут же самим ринуться вслед.

А на вышках за происходящим наблюдали с интересом. Этим парням на уроках политвоспитания тоже какой-нибудь идеолог наверняка объяснял, что данное событие прогнозировал (или запрограммировал) сам товарищ Ленин.

В битве за санчасть активно участвовали, конечно же, и Самурай и молодой вор Вася Котик. Воров не награждают орденами, но за удаль будут относиться с уважением, можно заработать авторитет. Для Васи это был первый крупный бой с суками. Самурай, конечно, бывал в разных переделках. На чердаке от пыли плохо видно, воры едва узнавали друг друга, но в этом и не было нужды – они слились в единый порыв бешенства, стали одним кровожадным организмом. Они обоюдно воспалялись азартом убийства, загипнотизировались коллективной жаждой уничтожения, потеряли страх, рубили покрытие потолка остервенело, и оно, наконец, рухнуло.

Когда потолок провалился, Самурай, падая вниз вместе с мусором, досками, услышал крик вора Витьки Стального:

– Смерть сукам!

Крик этот оборвался не потому, что Стального зарезали, – на голову ему рухнуло бревно: Васька видел – потом рассказывал.

Суки, конечно, растерялись, прежде всего потому что их было мало, и они это знали; это знание и внушило им, что они обречены. К тому же среди них были бывшие дезертиры, значит, трусы, другие же – в большинстве грабители – тоже трусы: грабитель только на силу или оружие рассчитывает, не нападает, если знает, что объект силен или вооружен. Он предпочитает беззащитных жертв. Вор тоже не герой, но все-таки чаще идет на дело, не зная, что его ждет. Если среди защитников санчасти и встречались храбрецы, то они скорее всего они стали таковыми от безнаказанности, не встретив еще нигде сопротивления своей наглости. К тому же здесь им прятаться было некуда, только и оставалось обороняться.