Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе), стр. 26
– А вы что же, воры? – проорала какая-то сука, и сострила: – Из воров в мире только вы и остались, понял! – Суки хохочут. – Остальных мы везде уже согнули в букву «Г»… и они теперь все бляди!
Тут уже и ворам ясно, какой контингент с ними едет. Конвойные располагаются поудобнее, как и полагается в театре: начинается спектакль, уж они-то знают.
– А-а! Педики! Вас в бабскую зону везут?.. – Воры кричат издевательски.
То были первые пробные аккорды, первые акты симфонии изящной словесности, в блатной интерпретации это называется: воры лаются. Термин «вор» в данном случае обобщающий, на самом деле можно сказать – «блатные».
Необычной, даже неуместной показалась вдруг наступившая в вагоне минутная тишина; как вдох, концентрация вдохновения. И вот последовал мощный аккорд – экспрессия, но еще не фортиссимо.
– Козлы! – примитивно.
– Пидарасты! – какая неграмотность!
– Чтоб тебе сосать всю жизнь шоколадную конфету…
– А тебе, сука, лизать сливочное мороженое с миндалем…
С обеих концов вагона последовали общие призывы идти туда-то, сделать то-то, почти как в центральных газетах в предпраздничные дни, типа: «Да здравствует…» или «Слава…» и другие.
– Чтоб вам вечно сбитые сливки сосать – желают одни, но без добавления: чтоб завтра больше, чем сегодня.
– А вас чтобы красной икрой рвало! – не остаются в долгу другие.
Лай блатных затянулся, потерял свежесть, стал однообразен, и конвойные начали позевывать. Нельзя разве как-то оживить представление?
– Эй! Ублюдки! Отбросы! Паскуды! – как все же специфичен их словарный запас и беден! – Кончайте свою блевотину, твари ползучие! Молчать всем! – Конвой знает, сей речитатив только возбуждает блатных, будит в них новый всплеск эмоций, и не ошибается. Но теперь орут все – и суки, и воры, и конвойные.
Суки и воры бросаются на решетки, притворяясь, будто стремятся вырваться из клеток, конвойные посередине хохочут, крутятся, плюют в тех и других, орут им свои оскорбления, и это уже фортиссимо! Такого рева, такого визга и потока извергаемых гнусностей трудно себе представить и в аду. Вот это да! Вот это по-человечески!
– Держите меня! Зашибу!
– Убью! Зарежу! В рот тебя (жареным пончиком)… В нос!
– Я – твою мать (медом помажу)…
– А я – твою бабушку… сидром оболью.
Словно из другого мира доносится стук колес. Скиталец, дотянувшись до маленького в решетках оконца, констатирует, что снаружи – зелень лесов, даже удается различить птичек, там в природе течет какая-то жизнь, и интересно ему: сейчас здесь, в вагоне, это тоже природа? Он где-то слышал, человек – царь природы, разумное существо, мясо употребляет в вареном виде.
Тайга безбрежна. Что такое тайга? Это очень большой лес. До того большой, что можно ее рубить, жечь, а ей конца нет. И рубят. Когда же удается выбраться из бесчисленных зон в побег – жгут, двигаясь сами против ветра. Беглецы поджигают тайгу, чтобы, сгорая, она не выдавала их следов. И горит она, милая, выгорает на десятки, а то и сотни километров, сгорают заживо звери и птицы, высыхают реки – вот какой прогресс всеобщего развития человеческого рода! А все равно тайги еще много, уж очень она большая. Настолько большая, что многие сотни зон в ее дебрях, наверное, даже с самолета едва заметны.
На какой-то станции воров сняли, дальше им предстояло добраться пешаком. Что ж, устали они уже лаять, аж говорить стало невозможно, захрипели – долаялись. Дальше им идти в глубокие и дремучие болотистые леса, где расположилась их специальная воровская зона – «Девятка», причем не простая, а особорежимная: не всякий вор удостаивался сюда командировки.
Кое-кто из сук эту Девятку знал, они там бывали, когда были еще честными ворами – мерзкое место, по их оценкам, не дай бог, там очутиться! Так что, туда вам и дорога – честняги.
– Чтоб вам сдохнуть, сгнить на своей Девятке! Чтоб вас сифилис сожрал!
Воры тоже рады отдохнуть от сук поганых.
– Чтоб вашу Тринадцатую зону мочой затопило!
– Гады!
– Твари!
– Чифиристы!
– Аферисты!
Конвоиры пожелали и тем, и другим поскорее оказаться в аду.
Вагоны катятся дальше, конвоиры, тоже охрипшие, принимаются за карты, суки приутихли.
5
Сук принял с поезда конвой, их повели по таежной дороге, но многокилометровые марши никому не сахар, в том числе и конвоирам, тащившимся вежливо, как всегда, сзади. Наконец открылась им Тринадцатая зона, которая по внешнему виду не отличалась от большинства архитектурных шедевров подобного типа.
Усталые и пыльные, хриплые от лая, провонявшие потом, подошли они к воротам своей цитадели. Конвой расположился в отдалении с таким расчетом, чтобы суки были надежно отгорожены от возможности «заблудиться» в тайге. Из вахтенного сооружения вышел «хозяин» со свитою принимать прибывших; вышли и рядовые мусора, которых некоторые величают надзирателями.
В который раз за всю дорогу прибывшие должны перечислить все свои данные, пока наконец им разрешат вытряхнуть из своих мешков содержимое, дабы эти подлые мусора могли его получше рассмотреть. Самих же их попросили раздеться догола и заняться художественной гимнастикой: поднять руки, расставить ноги, нагибаться, выгибаться и прыгать выше собственного члена, хотя известно, что это еще никому не удавалось; мусора придирчиво заглядывали им в зад в надежде увидеть добавку к зарплате в виде премиальных – и кому может прийти в голову искать премию в таком месте…
Глава восьмая
1
Относительно сук в сравнении с ворами можно сказать, что хрен редьки не слаще. Разумеется, это дело вкуса. Одному больше нравится хрен, другому предпочтительнее редька. Скиталец уже имел контакты с суками: до фронта в лагерях с ним расправлялись именно суки, хотя и они назывались не везде еще так и их еще не резали. Гуталинщик не разрешал.
Если воры не должны работать и им не положено, то сукам – положено. Ворам не позволяет их закон, сукам не запрещает.
Политические законы часто подвергаются, как известно, реформации по разным причинам. Воровской неписаный закон тоже видоизменялся в течение многих столетий, оставаясь неизменным лишь в основных положениях. Но в любом виде по отношению к общественным законам он беззаконие. Сучьи законы по отношению к воровским – тоже беззаконие. За сучьим беззаконием последовали другие «законы» беззаконий, в конце которых оказались «Один на льдине». У этих был один-единственный закон: сберечь жизнь свою. В будущем это могло бы наверняка назваться политикой невмешательства.
По признаку своей природы и воры и суки – одна шуба, только в последнем варианте наизнанку. Вор по закону не работал сам и не заставлял мужика, но делал так, чтобы тот работал на вора добровольно; суки принуждали мужика работать насильно и сами становились бригадирами, десятниками, нарядчиками, комендантами, что ворам тоже было заказано их законом.
А «гражданину начальнику» суки нравились больше, чем воры. Скиталец знал, что заработная плата, даже мизерная, ему у сук не светит – в этом суки тоже отличались от воров: те оставляли мужику столько, чтобы у него не пропадала охота работать, суки отнимали же всё, оставляя только пайку. Наиболее доходчиво разницу между суками и ворами объяснил Мор: у капиталистов разбой называется разбоем, у социалистов – благотворительностью.
2
Лесоповал – кедры, сосны, березы, зелень, запахи, птицы, ягоды, родниковая вода… красота. Но Скиталец не любил лесоповал: здесь царила неописуемая каторга, от которой выматывались до изнеможения и люди, и животные – лошади. Люди и животные находились здесь в одинаковом положении.
Однажды в оцеплении (примерно квадратный километр леса для вырубки, отделенный просеками и вышками от большой тайги – А.Л.) он случайно набрел на компанию мужиков, сидевших на бревнах. Они курили махорку, травили анекдоты. Присмотревшись, он понял, что это «живая очередь», словно на прием к зубному врачу: каждый, вновь подошедший, устанавливал, кто последний. Скит хотел стрельнуть у кого-нибудь покурить, затянуться, если не больше.