Рука Москвы, стр. 32

Краб недоверчиво на него посмотрел.

— Годится, — повторил Томас. — Не понял? Я согласен.

— Слово сказано? — хмуро спросил Краб.

— Сказано.

— Точно?

— Точно.

— Тогда посиди, я сейчас приведу нотариуса. Он ждет внизу, в холле.

Краб вышел, прихватив с собой кейс. Томас почувствовал себя оскорбленным до глубины души. Он-то считал, что ведет тонкую психологическую игру с достойным противником, а Краб держал его за баклана. Томас был совершенно уверен, что, когда Краб вернется, в кейсе у него будет «кукла». Да за кого он, черт возьми, его принимает? Или он вообще всех считает бакланами? И это — современный эстонский бизнесмен. Что же за нравы царят в этом мире современного бизнеса, если такие, как Краб, достигают в нем немалых высот?

Краб вернулся через пятнадцать минут с седовласым человеком с профессорской бородкой и в очках с тонкой золотой оправой. В руках у него был коричневый кожаный портфель с золотой монограммой.

— Частный нотариус Пегельман, — представился он и предъявил документы, из которых следовало, что он действительно частный нотариус Пегельман и имеет государственную лицензию на совершение всех сделок. — Господин Ребане, не соблаговолите ли вы дать мне свой паспорт?

Томас соблаговолил. Расположившись за письменным столом, Пегельман извлек из портфеля стопку отпечатанных на лазерном принтере документов и начал подробно объяснять Томасу их содержание.

Сертификат на пять процентов голосующих акций компании «Foodline-Balt». Договор между советом директоров и господином Ребане о зачислении в качестве его взноса всего наследства его деда как в тех объемах, которые известны на момент подписания договора, так и в тех, которые станут известны в дальнейшем. Генеральная доверенность, которой господин Ребане передает все права на наследство своего деда господину Анвельту. Понимает ли уважаемый господин Ребане, о чем идет речь?

— Продолжайте, я вас внимательно слушаю, — заверил Томас.

На самом деле он слушал не очень внимательно. Лишь машинально отметил, что все цифры в документах были проставлены заранее, точно бы Краб был уверен, что сумеет удавить Томаса на пять процентов акций вместо пятнадцати, с которых он начал торг. Но и это не задержало внимания Томаса. Со злорадным и даже мстительным чувством он ждал главного момента этой дешевой комедии и прикидывал, достаточно ли будет просто швырнуть в морду Краба его так называемые баксы или стоит еще и врезать кейсом по его крабьей лысине. Шарахнуть. Сверху. Со всего размаха. Пожалуй, стоит, решил Томас. Да, стоит. Он это заслужил. Это же надо так не уважать партнера!

— Господин Анвельт, прошу поставить вашу подпись, предложил нотариус, уступая Крабу место за письменным столом и кладя на стопку документов «паркер» с золотым пером.

Краб бегло просматривал бумаги и старательно выводил «S. Anwelt», украшая подпись завитушками таким образом, что первая буква напоминала $.

— Господин Ребане, ваша очередь, — церемонно известил нотариус, когда Краб выбрался из кресла.

— Минутку, — сказал Томас и повернулся к Крабу. — Бонус.

Краб молча положил на журнальный стол кейс и открыл его. Томас высыпал содержимое кейса на столешницу и с садистским удовольствием сорвал банковскую бандероль с первой пачки.

Как ни странно, это была не «кукла». Да, не «кукла». Что ж, это говорило о том, что Краб все же не считает Томаса совсем уж тупым бакланом, раз озаботился запастись фальшивыми баксами. Полусотенные купюры выглядели, как настоящие, но Томас знал двенадцать основных признаков, по которым настоящую купюру можно отличить от фальшивой не хуже банковского детектора.

Все полтинники были настоящие. Во второй пачке были двадцатидолларовые купюры. И тоже настоящие. И в третьей настоящие. И в четвертой. И в десятой.

Все баксы были настоящие. Все.

Томас даже растерялся. Что же все это значит?

— Нормалек? — спросил Краб.

Томас молча кивнул.

— Тогда подписывай.

Все еще находясь в состоянии полной растерянности и даже некоторой прострации, Томас сел за стол и расписался на документах в тех местах, на которые деликатно, полированным ногтем мизинца, указывал ему нотариус. Потом нотариус сел за стол сам, извлек из портфеля набор печатей и штампов и заверил все подписи Краба и Томаса. Рассортировав документы на три стопки, одну из них вручил Крабу, вторую оставил на столе для Томаса, а третью вместе с печатями и штампами убрал в портфель. После чего встал и торжественно произнес:

— Господин Ребане. Господин Анвельт. Мои поздравления. Надеюсь, вы совершили удачную сделку и никогда о ней не пожалеете.

Краб стиснул своими мощными клешнями худые плечи Томаса.

— Фитиль! Мы снова партнеры, бляха-муха! Как в молодости! Нам всегда везло! Повезет, блин, и на этот раз!

Томас хотел напомнить, что Крабу-то везло, а вот Томасу один раз не повезло, за что он и загремел в лагерь на целых полгода. Но Краб бросил:

— Буду держать тебя в курсе!

И поспешил за нотариусом. Томас запер за ними дверь и вернулся в кабинет. На кресле лежал пустой кейс, а весь журнальный стол был завален пятидесятидолларовыми и двадцатидоларовыми купюрами.

И все купюры были настоящие.

Так кто же кого обул?

Томас выкурил две сигареты подряд, тупо разглядывая засыпанный деньгами стол. А потом засмеялся. Да что он голову себе ломает? Бабки — вот. Пятьдесят штук, как огурчик. А все остальное не имеет значения.

Он сунул документы в ящик письменного стола, баксы уложил в кейс и спустился к главному администратору гостиницы, в ведении которого был стальной сейф с ячейками. В них состоятельные постояльцы хранили свои драгоценности. В одну из ячеек Томас и загрузил кейс.

Порядок.

Жаль только, что нельзя врезать по этому поводу хорошего стопаря.

Он вернулся в номер, основательно устроился за письменным столом, вставил в ухо черную таблетку наушника и включил диктофон.

Через минуту на экране ноутбука появилась первая фраза:

Глава пятая

Серж, этот разговор, выходит, был еще до нашего отлета в Аугсбург?

Серж, про кота я больше писать не буду. Он так его и не выкинул. Потому что не с кем было бы разговаривать. И все время идут щелчки. Это Мюйр замолкает, и маг останавливается. А потом снова включается. Про щелчки я тоже писать не буду, а буду делать отступ. Понял, да?