Потомок Микеланджело, стр. 77
Условия мира, предложенные ему в ноябре 1813 года, выглядели более чем соблазнительно: императору оставалась «милая Франция» в полном объеме; он должен был отказаться лишь от завоеваний, и без того утраченных. Он сохранял титул, власть, почет, те остатки армии, которые имелись налицо, и полную возможность куролесить в будущем.
Казалось бы, чего лучшего на грани падения он мог ожидать?
Но Наполеон остался верен себе.
Два месяца тянул он канитель, делая вид, что размышляет над условиями договора, а затем ответил союзникам:
— Я возмущен вашим гнусным проектом и считаю себя обесчещенным уже тем, что мне осмелились его предложить…
За эти два месяца он сумел собрать сто тысяч новобранцев и в ночь с 24 на 25 января 1814 года, покинув столицу, выехал к армии.
8
И снова он поразил весь мир.
Начало военных действий в 1814 году удивительно напоминало начало прошлогодней кампании: оно ознаменовалось победами Наполеона. Если его маршалы терпели неудачи и отступали (предсказание Моро оказалось верным), то сам он, ловко маневрируя и используя промахи врагов, наносил удар за ударом.
Но все это, несмотря на внешнюю эффектность, не могло изменить положения дел.
Силы его были исчерпаны, а союзники вводили новые и новые резервы.
И кроме всего прочего, именно теперь он совершил непростительную для великого полководца ошибку: сражаясь в Северной Франции и держа все наличные войска при себе, он оставил в тылу оголенный Париж.
Именно это обстоятельство в конце концов и использовали его враги.
А мысль об этом им подал не кто иной, как Шарль-Морис Талейран, князь Беневентский.
Он же посодействовал и реализации этой мысли.
9
События, связанные с делом Мале, вызвали в свое время короткую реплику Талейрана:
— Это начало конца.
Как и его соревнователь в политической интриге, Жозеф Фуше, князь Беневентский давно уловил приближение катастрофы в те дни, когда большинство политиков и не подозревало об этом.
Уже со времени эрфуртского свидания он стал платным осведомителем русского царя, еще раньше заключил подобное же соглашение с Меттернихом.
Двойной агент действовал очень осторожно, и все же Наполеон, не зная обо всем, догадывался о многом.
Но, будучи вполне уверен в измене князя Беневентского и удалив его от дел, он не обезвредил предателя. Непонятный просчет! Точно такой же, какой Наполеон допустил и в отношении своего бывшего министра полиции.
Теперь предстояло расплачиваться за это.
Надо быть справедливым: в последнее время интуиция не раз подсказывала императору необходимость устранения врага в собственном доме.
Так, после Лейпцига, вернувшись в Париж и встретив Талейрана, он грубо бросил ему:
— Зачем вы тут? Что вынюхиваете?.. Берегитесь! Если мне станет худо, вы умрете раньше меня!..
Теперь, в начале 1814 года, он написал своему брату Жозефу: «Следи за Талейраном; не забывай, это наш главный враг».
Наконец, из своей походной ставки отдал письменное распоряжение Савари: немедленно арестовать князя.
Но износившаяся машина уже утратила прежнюю четкость в работе.
Первый раз в жизни верный Савари нарушил приказ императора. И, не ведая того, тем самым подписал ему приговор.
10
17 марта в лагерь союзников пробрался старый агент Бурбонов и одновременно доверенный посланец Талейрана — граф Витроль.
Русский царь принял его.
Витроль передал Александру короткую записку от своего патрона, которую пояснил на словах.
Талейран усиленно советовал союзникам немедля идти в обход Наполеона, обещая, что Париж может быть взят без единого выстрела.
Эту мысль развил на союзническом совещании приближенный Александра корсиканец Поццо ди Борго, люто ненавидевший Наполеона.
— Нужно стремиться окончить войну не военным, а политическим способом… Коснитесь Парижа пальцем, и колосс Наполеона будет низвергнут, вы сломите меч, который не в состоянии вырвать из его рук!..
…Когда Наполеон узнал, что союзники, умело обойдя его главные силы, быстро движутся к столице, он схватился за голову:
— Какой поразительный ход!.. А я его проморгал… Вот уж никогда бы не поверил, что какой-то генерал у союзников способен додуматься до подобного!..
Если бы он знал, что здесь было дело не в генеральском уме…
Он тотчас покинул поле боя и вместе с армией бросился наперерез врагу.
Но опоздал.
В ночь на 31 марта он прибыл в Фонтенебло. И тут узнал, что союзники опередили его на несколько часов.
Капитуляция была уже подписана.
А днем 31 марта полки коалиции, предшествуемые русским императором, гордо гарцевавшим на белом коне, вступили в Париж.
11
Наполеон в Фонтенебло…
Что за материал для художника, психолога, историка, писателя!
О чем думал он, меряя шагами пустые залы дворца? Какие сомнения, сожаления, раскаяния, надежды тревожили беспокойный ум его в эти часы? Думал ли он о том, что в с е к о н ч е н о? Что остается последнее — отдаться на волю врагов или свести счеты с жизнью?..
Нет, нет и нет.
В эти часы он все еще в е р и л в п о б е д у.
Призвав Коленкура, он распорядился:
— Скачите в Париж. Идите к царю и к тем, другим. Объявите, что я согласен на мир. Что я готов принять условия, которые они недавно предлагали.
Коленкур испустил крик радости. Он поверил. Он бросился к руке властителя.
— Ваше величество… Наконец-то…
Наполеон сморщился.
— Я еще не кончил, Коленкур. Затуманьте им головы. Уверьте в чистоте наших помыслов. Протяните переговоры дня три. А я за это время успею подготовить армию, собрать войска из окрестных мест, и мы выбьем их из Парижа. Они еще узнают меня…
Коленкур судорожно глотнул воздух. Глупец! Пора бы ему изучить этот характер… А он поверил и раскис…
— Спешите, Коленкур.
Печально сникнув, тот удалился.
12
Талейран не отходил от царя. Он доложил, что Сенат созван, узурпатор низложен и установлено временное правительство во главе с ним, князем Беневентским. Правительство ожидает повелений его величества…
Когда наступил вечер, Талейран сказал:
— Государь, ночью в Тюильри вам будет небезопасно, да и не слишком удобно. Окажите мне великую честь — я предлагаю вам мой Монтиньон…
Александр покорно согласился.
К этому времени, окруженный фимиамом лести, раболепными заискиваниями и верноподданническими советами, он отказался от мысли восстановления республики во Франции. Но Бурбоны в лице Людовика XVIII и его ближайшей родни были ему безмерно антипатичны. Он искал какого-то другого решения.
Прибытие Коленкура несколько разрядило обстановку.
Союзники не скрывали злорадства.
— А, наконец-то взялся за ум… Теперь он, гордый властелин, в жалкой роли просителя…
— Поздно, — сказал Александр после недолгого раздумья. — Франция утомилась и больше не хочет Наполеона. Поглядите в окно. Эти манифестации, это проявление всеобщего восторга и доверия к нам свидетельствуют о полной невозможности того, чего он теперь желает.
«Если бы ты знал, что он ничего этого и не желает, а только ломает комедию», — подумал Коленкур.
— Поздно, — повторил за Александром Шварценберг. — Восемнадцать лет он потрясал народы и троны. И даже разбив его, мы предлагали почетный мир, но он не шел ни на какие уступки. А теперь слишком поздно…
…Коленкуру не удалось затянуть переговоры на три дня, его миссия окончилась очень быстро.
13
Когда он вернулся в Фонтенебло, император только что закончил смотр войскам. Он был воодушевлен. Обняв Коленкура за талию, он лихорадочно шептал:
— Они до последнего верны мне. Они поклялись победить или умереть. Слышите, Коленкур? Победить или умереть! Идемте обрадуем маршалов.