Потомок Микеланджело, стр. 45

Он хохотал, как помешанный.

— Байонна — это политический Аустерлиц, — внушал он своим придворным.

Еще бы! Такой блестящей политической аферы, совершенной элементарными средствами, ни ему, да и никому другому на свете, нигде и никогда провести не доводилось! Абсолютно безболезненно избавив Европу от ненужного балласта в лице двух бездарнейших правителей-интриганов, формально не нарушая мира и видимости закона, он завершил обеспечение блокады, мимоходом прибрал к рукам два суверенных государства и при этом умудрился показать личину чуть ли не блюстителя справедливости!

Его мало беспокоило, что газеты ряда государств подняли крик, что его снова величали «чудовищем», «коварным извергом» и «бандитом», что служители разных культов проклинали его как «антихриста».

Вполне довольный собой, он спешил рядом удачных перестановок завершить произведенное «умиротворение».

Поскольку братец Жозеф не прижился в Неаполитанском королевстве, непрерывно ссорился с Саличетти и посылал ему, Наполеону, поток возмущенных писем, император «переместил» его во вновь приобретенные владения, сделав королем Испании, в Неаполь же позднее отправил в качестве суверена верного Мюрата.

Дальнейшее показало, правда, что новый неаполитанский король не более удачен, чем прежний; его внутренняя политика вызывала восстания подданных, а с Саличетти, в котором он сразу почуял наполеоновского шпика, он начал грызться еще отчаяннее, чем раньше Жозеф. Дело кончилось тем (это произошло уже в 1809 году), что сбылось предвидение Буонарроти: его старый товарищ, полный сил и здоровья, умер в одночасье от яда, умело преподнесенного услужливыми руками…

Но кого могла волновать насильственная смерть какого-то там Саличетти? Кто мог сожалеть о нем, кроме его прежнего друга и единомышленника? Уж во всяком случае не всемогущий император.

Тем более что события вдруг сделали такой крен, который заставил его усомниться в собственной гениальности и в мастерстве проделанной им испано-португальской комбинации.

И вскоре ему пришлось вспомнить фразу, мимоходом брошенную оборотнем Фуше и доведенную до его сведения верными соглядатаями:

— Байонна хуже чем преступление; это ошибка.

От Байонны до Байлена был всего лишь шаг.

2

Первая неприятная весть из Испании пришла в начале мая 1808 года: в Мадриде вспыхнуло восстание.

Наполеона известие это удивило, но не слишком обеспокоило.

И правда, почти одновременно на его письменный стол в Байонне лег лаконичный рапорт Мюрата:

«Мятеж ликвидирован».

Но будущий неаполитанский король явно поспешил с успокоительным докладом. Ему действительно удалось довольно быстро успокоить столицу Испании, но к этому времени восстание охватило Севилью, Гренаду, Валенсию, перебрасываясь из города в город, из провинции в провинцию.

Наполеон отправил две армии в мятежную страну, считая, что этого будет более чем достаточно. Вскоре пришли сведения о первых победах.

20 июля король Жозеф торжественно вступил в столицу своего нового королевства.

— Вот и все, — сказал император, покидая Байонну.

Но это было далеко не «все».

В Бордо, где находился в то время император, пришло потрясающее известие:

23 июля армия генерала Дюпона после нескольких неудачных операций была окружена «мятежниками» в Байлене и капитулировала в полном составе. Испанцами было взято в плен около восемнадцати тысяч французов. Король Жозеф бежал из Мадрида. Испания потеряна…

…Никогда еще ярость до такой степени не овладевала Наполеоном. Он устроил в своей резиденции настоящий погром: бил посуду, ломал мебель…

— Дюпон опозорил мои знамена! — вопил он, давя ногами осколки китайского фарфора. И затем, схватившись за сердце: — У меня здесь несмываемое пятно…

Потом, немного успокоившись, пробормотал:

— Такие события требуют моего присутствия в Париже… Началось с Испании; но ведь за ней могут последовать Германия, Польша, Италия… А за ними…

Он не договорил, но было ясно, о чем он подумал. То было одно из прозрений Наполеона. Он вдруг интуитивно почувствовал взаимосвязанность всех явлений, влекущую его к неизбежному.

То был момент, и он прошел.

Но события, вызвавшие это озарение, не иссякли. Они должны были нарастать, и логика их неотвратимо вела к роковому исходу.

3

Второй год пошел, как Филипп Буонарроти поселился в Женеве. И теперь ему казалось, будто всю жизнь он обитает в этом тихом, уютном городе.

Он полюбил Женеву. Полюбил неторопливый ритм ее жизни, ее чистые улицы и скверы, ее приветливые острокровельные домики, густо засаженную аллею вдоль озера, пленительные виды окрестностей. Ему нравились горожане, спокойные, степенные, полные чувства собственного достоинства.

Материальная сторона жизни семьи кое-как налаживалась.

Целыми днями он ходил по урокам. В отличие от Соспелло, в Женеве не ощущалось недостатка в желающих «образовать» своих отпрысков. Было у него и несколько совсем взрослых учеников. При его многолетней практике и умении подойти к людям, он как преподаватель не знал осечек: питомцы разных возрастов ценили и любили его.

Не вполне удачно складывались его домашние дела. Он продолжал жить на Бра д'Ор, и его дружба с Маратом крепла и углублялась. К сожалению, этого же нельзя было сказать об отношениях с Терезой.

За последние годы, в период Соспелло и переездов, Тереза сильно сдала. В прошлом красавица и самоотверженная подруга изгнанника незаметно превратилась в больную, пожилую, сварливую женщину, непрерывно отравлявшую жизнь мужу: Ее постоянно мучила ревность. Среди юных воспитанниц Филиппа многие восхищались этим седовласым проповедником с лицом античного героя. Иные влюблялись, и Тереза не раз обнаруживала в карманах его сюртука записки недвусмысленного содержания. За подобной находкой, разумеется, следовала выволочка. Буонарроти только посмеивался, пока однажды все не приняло весьма серьезный оборот. Впрочем, произошло это значительно позднее…

4

Вечера, как правило, Буонарроти проводил в ложе «Искренних друзей».

Он быстро завоевал авторитет и признание у братьев-масонов. Опираясь на спаянную группу революционеров-демократов, имея постоянными соратниками таких проверенных борьбою людей, как Марат, Лекурб, Террей, Вийяр, Буонарроти уже к концу первого года своего пребывания в городе сумел создать внутри ложи тайную ячейку филадельфов. Связь с центром осуществляли несколько братьев-путешественников, курсирующих между Женевой и Парижем; кроме того, в столицу, где у него проживал родной брат, часто наведывался генерал Лекурб, доставлявший братьям последние и наиболее точные известия.

Филипп прекрасно сознавал, что пока еще их успехи были крайне незначительны. Но понимал он и другое. Чересчур поспешными и слишком откровенными действиями можно было сорвать все дело и нанести непоправимый урон организации. Тем более что как-никак он был поднадзорным; время от времени приходилось отмечаться в префектуре, к нему присматривались, и в этих условиях давать повод для решительных мер врага было не только нецелесообразно, но и гибельно. Пока что все свои наличные возможности он использовал, чтобы расширять движение, постепенно вовлекая в него трудовой люд квартала Сен-Жерве. И конечно же при каждом удобном случае ненавязчиво и осторожно вел республиканскую пропаганду.

В общих чертах он представлял себе будущее. Журнал, издаваемый Базеном, содействовал сплочению революционных сил. Организации на местах, подобные той, которая сложилась в Женеве, исподволь готовились к борьбе. Оставалось ждать (и, следивший за событиями, Буонарроти был уверен, что ждать придется недолго), когда правительство империи увязнет в трудностях и умножавшихся ошибках, чтобы в этот момент нанести комбинированный удар в Париже, на окраинах государства и в порабощенных странах.

События в Испании были восприняты и Буонарроти и его единомышленниками в Париже как сигнал к началу действий.